Виктор Гусев-Рощинец - Железные зерна

• Название: Железные зерна
• Автор: Виктор Гусев-Рощинец
• Жанр: Русское современное

«Железные зёрна» – роман, семейная сага, рассказанная от лица её главного героя – инженера и учёного Владислава Чупрова. История семьи Чупровых и ряд побочных сюжетных линий воссоздают широкую картину русской действительности двадцатого века. Помимо прочего «Железные зёрна» примыкают к давней традиции антивоенного романа.

---

Мы – разработчики. Аристократы. Генераторы идей. Я имею в виду те два отдела (один из них – мой), которым отдан в полное распоряжение наш восьмой, самый благоустроенный, обихоженный, звукоизолированный (для специалистов добавлю – радиоизолированный) этаж. Мы поровну делим четыре тысячи квадратных метров его полезной площади, – с точностью, как мы говорим, «до производных высшего порядка», – а поелику в каждом из отделов ещё и по три лаборатории, то столь же справедливое деление продолжается вглубь, и таким образом на каждого из нашей бравой сотни приходится в среднем сорок метров жизненного пространства. (Здесь моё «мы», в отличие от «мы», употреблённого выше, предполагает сотрудников только нашего этажа, и, надо сказать, что помимо территориальной общности оно стремится подчеркнуть ещё некоторое духовное родство – родство разработчиков.) Не значит, однако, что пространство это всецело служит людям, к нему приписанным: всё наше здание наподобие слоёного пирога нашпиговано оборудованием, и восьмой этаж не только не представляет собой исключения, но даже напротив, буквально забит разного рода измерительными устройствами, испытательными стендами и прочей аппаратурой. Занимая львиную долю наших площадей, она к тому же ещё и греется, излучает, испаряет, гудит, вибрирует и вообще создаёт неисчислимо трудностей, из преодоления которых на добрую половину состоит наша работа. Весь наш аристократизм заключается в том, что именно мы, в числе восьми отделов-разработчиков, сообразно общей технической политике «фирмы» задаём работу конструкторам, а те, в свою очередь, превращают наши «макеты» – носители наших идей – в чертежи, которые, пройдя через цеха «опытного» производства, возвращаются к нам же в виде так называемых «экспериментальных образцов» для испытаний, доработок, усовершенствований и дальнейшей «варки», имеющей целью сделать наши «изделия», во-первых, как можно миниатюрнее и легче (ведь они должны летать!), а во-вторых, придать им абсолютную «надёжность»; совмещение всех этих, как показывает опыт, с большим трудом совместимых качеств и составляет предмет наших каждодневно возобновляемых усилий. Наша работа считается «интересной»; и она действительно интересна, как может быть интересна для ума всякая работа, требующая от него гибкости и силы, создающая преграды и подхлёстываемая загадками; и если бы не замкнутость этого круга – тем, идей, целей, повторяющихся из года в год, из месяца в месяц, если бы не сходящаяся «в точку» (в прямом и переносном смысле) перспектива, то, как я сказал раньше по другому поводу, здесь вполне можно было бы жить и работать. Впрочем, живём, работаем, обсуждаем новости, болтаем, шутим, «делаем науку», а кто стремится «наверх» – карьеру (я не сказал бы, что это не встречает у нас понимания), что-то теряем, что-то находим, и всё это – наша работа. Так же как человеческая жизнь, будь она даже исполнена глубочайшего смысла, состоит из элементарных актов – чтения, письма, произнесения слов, размышлений, чистки зубов, умываний, сна, еды и прочего – и ни в одном из них оный смысл не открывается стороннему наблюдателю как смысл жизни, а по справедливости всё это именуется бытом, так и существование (остерегусь пока называть его жизнью) нашего предприятия может быть почувствовано только через его быт; только пропитавшись им – бытом – насквозь (а это непросто), человек заинтересованный может попытаться извлечь из него тот глубинный смысл, о котором выше – применительно к нашему предприятию – я сказал, что он ускользает от нас; и здесь я не собираюсь отказываться от своих слов, ибо «от нас» – это не значит, что его нет вообще, его не может не быть там, где пять тысяч знающих своё дело, образованных членов общества трудятся по мере сил своих, и многие трудятся увлечённо, – он, безусловно, есть и со стороны легче всего определить его словом «оборона». Однако этот термин может послужить лишь отправной точкой, и углубление в наш быт потребует много других слов и других значений, и только основательно перемешав их, можно с полной ответственностью подступить к обсуждению проблемы о смысле жизни предприятия. Осторожно продвигаясь по этому пути вперёд, мы неминуемо выйдем к материку под названием «научно-технический прогресс» и другому, соединённому с первым скалистыми перешейками, что именуется «научно-техническая революция», и хотим мы этого или не хотим, но честность и долг исследователей (независимо от того кто мы – учёные, писатели, живописцы или комплексная, как и положено в таких случаях, экспедиция) побудит нас в эти материки углубиться; невзирая на подстерегающие опасности, пройти из конца в конец, взобраться на каждую вершину, спуститься в каждую пропасть, заглянуть в каждую пещеру и, главное, – со всей тщательностью изучить формы присутствующей там жизни; оценить пригодность для расселения людей, а если таковые там уже имеются (назовём их, не противореча традиции, коренными жителями), изучить их со всей доскональностью и представить свои выводы на суд общественности. Рискуя заслужить неудовольствие поборников поэтического стиля, я бы всё же сказал, что предприятие наше (как все мы его называем – «наша фирма», или просто «фирма») представляет собой одну из таких – причём густонаселённых коренными жителями – пещер в теле того прогресса или, если угодно, той «революции», что я выше назвал – в несомненном согласии с их величием – неизведанными материками. Когда я смотрю так называемые «производственные» фильмы или пьесы, мне становится, образно говоря, и скучно и грустно оттого что всё там изображённое – неправда, и к тому же самая распространённая и опасная её разновидность – полуправда. Я далёк от мысли упрекать создателей подобных произведений в злонамеренности; каждый из них похож скорей на фотографа, который, стоя в лодке, снимает то, что находится под водой; а ещё и ветреная погода, на воде рябь, и гребец, торопясь, ударяет вёслами с такой силой, что сам фотограф и его аппарат насквозь промокли от брызг; те неясные, расплывчатые очертания донного ландшафта, которые выступают потом на плёнке (если они вообще там присутствуют) такой горе-автор, перенеся на бумагу, тщательно ретуширует, подводит, подкрашивает в соответствии со своими представлениями (а возможно искренне уверясь в том, что он знает – ведь он вымок, и все его чувства кричат – он был под водой!) и в результате рождается на свет нечто ублюдочное, чему и названия подобрать совершеннейшим образом невозможно. Тогда в растерянности называют, например, «Укрощением огня» рассказ о попущении огню горстки отчаянных оптимистов. Что поделаешь, таково мнение «коренного жителя», а по-иному сказать – «взгляд изнутри».

Коридор пуст. Я прохожу никем не замеченный к своей двери, срываю пластилиновую печать и поворачиваю в замке ключ. Уже войдя в кабинет, вижу боковым зрением, как над дверью с противоположной стороны загорается красная табличка с надписью «Не входить» – там работают с «нейтронными пушками» (от настоящих пушек у них одно только название – это всего лишь применяемые в наших изделиях источники нейтронного излучения). Если достоин описания капитанский мостик – пусть не пиратского, не китобойного, а простого торгового судна, – то кабинет начальника отдела на такой «фирме» как наша, безусловно достоин его. Продвижение по служебной лестнице рано или поздно подводит продвигаемого к тому моменту – разумеется, при стечении определённых обстоятельств объективного свойства – когда из тьмы руководимых он переходит в разряд руководителей; здесь-то и ждёт счастливца «фирменный подарок» – отдельный кабинет. Я непременно опишу его, но прежде хотел бы задержаться у подножья вершины.

Тот кого судьба определила на материк технического прогресса, знает, что карьера – в хорошем смысле слова – для человека способного и любящего своё дело (сила этой привязанности может варьировать, как мы говорим, в широких пределах) и к тому же имевшего достаточно предусмотрительности и воли, чтобы обзавестись дипломом о высшем образовании (хотя это и не обязательно) – карьера такого «специалиста» определена заранее существующей на данный период иерархией инженерных должностей. Например: инженер, старший инженер, ведущий инженер. Или: конструктор такой-то категории, ведущий конструктор. И так далее. Переход с одной ступеньки на другую совершается здесь по большей части полуавтоматически – по истечении срока, установленного некой неписаной традицией, – чаще всего он колеблется от двух до пяти лет, – и предполагает сверх того положительную оценку деловых качеств повышаемого со стороны его непосредственного руководителя. У нас известны случаи, когда эти условия не выполнялись: небольшой «отдаче» сопутствовало стремительное повышение; но то лишь были исключения, которые подчёркивают правило. Перевод на более высокую должность сопровождается, понятно, повышением оклада («оклада жалованья» часто говорим мы на старинный манер, вкладывая в слова иронический смысл, если хотим привлечь к волнующему нас вопросу об окладе чьё-либо внимание) а кроме того – в ещё большей степени – и «средней зарплаты», которая образуется из оклада вкупе с премиальными (они растут в прямой от него зависимости, так как исчисляются определённым его процентом). Таким образом, повышаемый в должности прежде всего повышается «в деньгах», переходит в другую касту, приобретая соответственно и некоторую избыточную долю, некий, я бы сказал, довесок заслуженного уважения. Как бы ни пытались это отрицать, но существует тесная корреляционная связь между зарплатой наших сотрудников и степенью внушаемого ими – нам же самим – почтения; я бы не взялся измерить её количественно, но то что она есть, отрицать по меньшей мере нечестно. Дело однако в том что, взбираясь по этим ступенькам престижа-стоимости, инженер, как правило, мало что меняет в образе своей трудовой жизни: равно успешно – или неуспешно – он продолжает заниматься своим делом, и пролетающие стремительно годы уже не в силах ничего ни прибавить, ни убавить в его портрете, кроме, пожалуй, седых волос и крепнущей день ото дня мечты о приближающейся пенсии; в типологии сотрудников нашей «фирмы» он представляет собой класс наиболее многочисленный, но до чрезвычайности редко переходит в разряд руководителей, возможно потому, что не стремится туда – он предпочитает отвечать за себя, но не за других, а та прибавка в деньгах, которую сулит ему такой переход, не кажется достаточной, чтобы окупить «нервы», уходящие в расход прямо пропорционально количеству руководимых. Но есть и другой класс (немногочисленный по причинам, вероятно, кроющимся в преобладании человеческого консерватизма) – за неимением более удачного слова я назову его классом «одержимых»; в нём чаще всего и формируются начальники наших «подразделений». (Сам я, по-моему, не принадлежу в чистом виде ни к одному из классов, хотя заимствую многие их черты.) Одержимость эта проистекает из того, что именуется обычно «стремлением чего-то добиться», а при ближайшем рассмотрении оказывается желанием – горячим, иногда по-настоящему страстным – добиться успеха: учёной степени, высокой должности и, как следствие, материальных благ, значительно превышающих средний уровень достижимого на стезях скромности. На первый взгляд, брошенный окрест молодым специалистом, кажется, что всё исполнено обещаний: интересная работа (ещё бы!), множество «диссертабельных тем» (и тут он не ошибётся), «свой», наконец, учёный совет! Чего же ещё желать человеку, ступившему на материк технического прогресса? И в твёрдом намерении освоить его богатства «одержимый», если он таковой, начинает «копать». Как известно, копание – процесс тяжёлый; чтобы выкопать обыкновенную яму, скажем, для столба или саженца (иногда мне приходится делать это на даче) тратишь столько сил, сколько не уйдёт, пожалуй, и за целый день лесных прогулок, пляжа или, на худой конец, хождения за покупками. Копать неудобно, болит спина, руки, ноги, неестественная поза надоедает и хочется наконец выпрямиться и посмотреть на небо. (Кто знает, может быть, свой радикулит я заполучил именно так – за письменным столом, как награду за усидчивость? – в былые годы я просиживал за ним, «копая», по восемнадцать часов в сутки, и первые признаки болезни обнаружились именно тогда: ведь это болезнь «неподвижности и нервов», а моя, к счастью, прошлая, «одержимость» доставляла мне в избытке того и другого.) Труды и страсти не пропадают даром: «одержимого» замечают – не заметить его невозможно, – и с этого момента он становится объектом постоянного и пристального наблюдения со стороны «руководства», прежде всего непосредственного начальника, и своих в том же строю идущих коллег. Причина такого повышенного интереса к особе «одержимого» заключается в том, что защитить диссертацию, получить кандидатский (о докторских разговор особый) диплом – значит открыть себе дорогу «на выход»: учёная степень – это «степень свободы», «знак качества», к тому же хорошо оплачиваемый, который позволяет тебе пойти – уйти – работать туда, куда влекут тебя (а нас всегда куда-то влечёт, хотя с возрастом начинаешь понимать: «везде одинаково») твои неизжитые романтические устремления или до примитивности простое и столь же понятное – как понятна тоска птицы в клетке – желание избавиться от «режима», посмотреть, наконец, мир, чёрт побери! (И здесь – казалось бы, далёкие друг от друга – уживаются рядом попытки, не всегда безуспешные, зачислиться «в космонавты» и мечты о «загранке»; впрочем, если поискать подотошнее, то окажется, что общее тут всё же есть; может быть, я не прав или слишком категоричен.) Таким образом, «защитившись», ты получаешь возможность что-то изменить в своей жизни, не поступаясь при этом (или поступаясь незначительно – в виде платы за свободу) своим достатком. Но расставаться с «кадрами» наша «фирма» не любит. Чей-то куда-то – не известно куда – уход она воспринимает как оскорбление, наносимое её чести. Как ревнивая жена, следит она подозрительным взглядом за своими возлюбленными-сотрудниками, и первые же признаки «одержимости» прежде всего – с полным на то основанием – заставляют её предположить созревающую, наполняемую соками соблазнов и от них набухающую неверность. И как разумная жена ограничивает – в разумных же, конечно, пределах – свободу мужа, наша «фирма» исподволь, почти незаметно для неискушённого взгляда, я бы сказал, с большим тактом и благожелательностью, начинает ограничивать свободу действий новоиспечённого одержимого: диссертабельные темы, только вчера казавшиеся столь доступными, отдаются другим – безо всякого на то основания, равно как и видимой надежды на реализацию этими «другими» их – неоценимых! – свойств. «Своя» аспирантура, к дверям которой с благоговейным трепетом подступает «молодой специалист», не торопится принять его в свои объятия, справедливо указывая на «очередь», ограниченность мест и молодость постучавшегося; и если упрямство последнего тем не менее взламывает эту глубоко эшелонированную оборону, то всё равно гибель его предрешена: он «не пройдёт по конкурсу», «не напишет», у него «не примут к защите» и так далее и тому подобное. Только время – не разрушающее, как это принято думать, молодые тела и души (хотя есть и к этому основания) но созидающее нечто по имени «стаж» – рано или поздно всё – с присущей ему мудростью – расставляет по своим местам: подходит очередь, «выкристаллизовывается тема» и победа в конкурсе неминуема, потому что «стаж есть стаж», а стаж – это ещё и привычка к месту, к людям, и страх перед переменами, и «выслуга лет», и приближающаяся пенсия и много что другое; в отношении человека со стажем наша «фирма» уверена: такой не подведёт; и она даёт ему «зелёную улицу». Когда свершается долгожданное, про такого говорят: он «остепенился». И всё же бывают случаи, не предусмотренные «регламентом». Одержимость – вещь упрямая, одним концом она примыкает к фанатизму, а для него, как известно, препятствий нет. Одержимый-фанатик, паче чаяния он появился на предприятии, узнаётся по исступлённому блеску глаз и «зацикленности» на одной теме – диссертации, или, как у нас чаще говорят, «дисере». Фанатик (смотри классификацию Ганнушкина) – человек дела. Когда его не принимают в «свою» аспирантуру, он идёт в «чужую», или он становится «соискателем» и сдаёт «минимум», не пользуясь положенным аспиранту дополнительным отпуском; он выкапывает буквально из-под земли совершенно неожиданную «тему», и в его чутких заботливых руках археолога она предстаёт подлинным кладом; и все видят, что это клад, и музейная комиссия (то бишь учёный совет) вынуждена принять его на хранение, выдав нашедшему необходимое свидетельство. Это редкий поворот дела, но он случается; «остепенившийся» таким путём, если он ещё не занимает «научной» должности, начинает, разумеется, усиленно добиваться её и – чего греха таить – нередко прибегает – не скажу к угрозам – к доводам, среди которых не последнюю роль играет «уход»; если к тому же свобода занимает в иерархии его ценностей одно из ведущих мест, то угроза ухода (как её до некоторого момента понимают) оказывается в итоге совсем даже и не угрозой, и сам уход, будучи подлинной целью, только лишь оправдывается отсутствием у «кандидата» соответствующей его «уровню» должности. Случается, уходят, но редко до чрезвычайности: «фирма» держит крепко – и в основном конечно «деньгами»; надо быть справедливым: она не жалеет их; не жалеет научных должностей, не жалеет премий, не задерживает – для способных руководить – продвижений по служебным лестницам; отлаженный механизм работает чётко, и если я сказал, что она ограничивает свободу, то и добавил тут же несколько слов о разумности таких ограничений – их можно сравнить, пожалуй, с порядком на старте во время соревнований по бегу: ведь понятно, что на одной гаревой дорожке не могут стартовать одновременно все.