Владимир Бреднев - Хороший ученик

• Название: Хороший ученик
• Автор: Владимир Бреднев
• Жанр: Русское современное

Быть решительным, идти напролом, ни о чем не жалеть и быть всегда на коне? Или усомниться и проиграть? Оставаться верным клятве и погибнуть? Или жить дальше, позабыв грех предательства? Непростые вопросы для простых людей.

---

Хороший ученик повести и рассказы Владимир Бреднев

© Владимир Бреднев, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Хороший ученик

В девяносто четвертом Виктору Баеву было двадцать два года, он был старшим лейтенантом Н-ской воздушно-десантной штурмовой бригады сто одиннадцатого Н-ского воздушно-десантного полка. Форма на Викторе сидела, как влитая. Жена по утрам поправляла берет, целовала в щёку и говорила: «Красавец!»

В первых числах января девяносто пятого, когда Виктор со своей ротой вырвался из окружения «чехов», и в изодранном, прожжённом камуфляже стоял перед толстым, красномордым полковником из центра, он тоже услышал: « Красавец!» Какую струну задело это слово в Викторе, он тогда своему командиру объяснить не мог. Только полковника сдернуло с грешной земли и бросило на ящики, опрокинуло на пол. Адъютант за пистолет схватился. Боевые офицеры по стойке «смирно» замерли. Полковник вскочил, орал, подбитый глаз рукой трогал и орал ещё громче, до визга: «Под трибунал!»

Но трибунала не было. Полковник улучил момент, когда в городе наступило затишье, забрал с собой адъютанта, документы, какие успел написать, сел в «УАЗ». И тут откуда-то ухнул выстрел, прогудел над позициями «Шмель» и поднял «УАЗик» на воздух. От полковника только один погон нашли. Баева ещё день подержали в кутузке, а потом выгнали на передовую, с глаз долой.

Через какое-то время Виктор заметил, что с удовольствием делает своё дело. Нет, не просто командует, а командует там, где война. Почти каждый выход штурмовой группы – это бой. Бой ближний, когда не абы как и абы в кого, а лицом к лицу. Всадит лейтенант штык-нож в мягкое податливое тело, под вздох, боевику, и ни один мускул на лице не дрогнет, бросает финку – с оттяжкой, порой на спор, между лопаток, бьет из АК – в голову, чтобы мозги по стенке. А на привале ест хорошо, тошнотой не мучается, спит отменно – без снов.

Получил отпуск, поехал в родной город. Из смрада войны, да в красивую жизнь. В городе какие-то другие понятия. Люди другие, воздух другой, ночи другие. На войне всё представлял, как вернётся, как в дверь позвонит, как ему его родная благоверная откроет, к груди припадет, слезу смахнет. Ещё до войны в книжках об этом читал, в кино видел. Пришёл, а дома нет никого. Сел на ступени. Люди идут, сторонятся. Ни кто ты? Ни здравствуйте! Отворачиваются и мимо проходят. К вечеру жена вернулась. Застыла на нижней площадке.

– Дочка где?

– К маме отправила. Завтра съезжу.

Пока мылся в ванной, жена суетилась, бегала по кухне, сковородой гремела. Запахи, чад, вино на столе. Только садись, солдат милый, пей чарку, закусывай домашним да ступай почивать, дожидайся жену. Нет, ведь. Взыграло. Схватил, смял, содрал всё, что под юбкой было, опрокинул на стол. Потом стало тошно, стыдно и больно.

Всю боль в вине утопил. Проснулся утром, а жены уже нет. На тех же ступенях дочку увидел. Поднял над собой, прижал покрепче, опустил на каменный пол, к матери подтолкнул. Жена стоит, слова не говорит. Думал, узнает, что он снова на войну поехал, запричитает, к ногам кинется, держать станет, а она спросила: «Уходишь?»

И он соврал, что от военкома посыльный был. Срочно ехать надо. Соврал и уехал. Пока поезд до Моздока шёл, Виктор пил. Сидел в купе, доставал из вещмешка бутылку водки и в пять приёмов осушал. Потом отворачивался к окну и, молча, смотрел, как тянется за окном сначала бесконечный лес, потом ровная, без края, степь, потом должны были быть горы, но за окном текла ночь.

Был ещё год. Генералы войну проигрывали, а капитан Виктор Баев не хотел проигрывать своих маленьких сражений. И не проигрывал.

Вытащил он как-то из-под «Урала», перевернувшегося на легком фугасе, мужика лет шестидесяти. Шофёра. И тот оказался русским. Жил с боевиками, жратву им возил, боеприпасы, иногда самих переправлял, куда скажут. Но это потом Виктор узнал. А сначала приволок несчастного на свой пост, спирту в рот вылил, чтобы в чувство пришёл, санинструктора заставил царапины промыть, раны перевязать. Ночью шофёр очнулся, спасибо сказал. А потом шёпотом, чтобы ребят спящих не разбудить, поведал Баеву самое главное:

– Никогда им не верь. Они договариваются только между собой. С тобой – никогда. Или только в том случае, когда силу почувствуют. Сегодня ты для них враг. Гостя обидеть грех, врага убить – вечная слава. Так что, если на одной тропе он и ты, в твоих руках автомат, а в его – посох, стреляй первым.

– Поаккуратней!

– Тебя всё равно должны сгрызть бродячие собаки. Чем чаще ты будешь нажимать на курок первым, тем позднее это произойдет.

– Ты, мужик, головой ударился, видать?

– Я с ними всю жизнь прожил, вот до этой минуты с ними прожил, – дальше шофёр поведал о боевиках, выездах, подорванных федералах.

– Ты же русский, – в Баеве бушевал смерч.

Рука давно ухватила рукоять боевого ножа, вложенного в ножны, вшитые на штанину по щиколотке. Только выдернуть и воткнуть в глотку, чтобы заткнулся.

– Это фамилия у меня русская. А жизнь вся с ними. Правильная у них жизнь. Понял! Без сомнений. Сказано: «Вот так!» – и кочевряжиться не надо, – шофёр вытянул из штанины осколочную гранату, ухватился за кольцо.

При виде гранаты человек всегда столбенеет. Или с ума сходит. Баев знал. Мальчишки приходили из плена. Помешанные. Им в руку вкладывали гранату, вырывали чеку, руку совали в штаны и перепоясывали. Устанут пальцы, разожмётся рука, скобка на запале отлетит, и всё! Всё! А мальчики боялись, что не смогут с девочками дружить.

Не зря нож при Баеве был. Не успел шофёр чеку вырвать. Так и остался лежать. В одной руке граната, палец другой в кольце, а в грудь, там, где сердце, нож воткнут, и рукоять – крестиком. Те, кто первый раз в командировку приехал, утром чуть с ума не сошли. А Баев сидел за столом, сколоченным из крышек снарядных ящиков, смотрел на повара и громко спрашивал: «Котлеты сегодня кто-нибудь есть будет? Ну и хрен с вами. Клади еще»!

С тех пор Баев нажимал на спусковой крючок первым. Ни сердце, ни мозг не терзались сомнением, что перед стволом автомата были живые люди. Виктор убивал методично и сноровисто, как когда-то бойщик дядя Лай бил несчастных коров. Иногда Виктор вспоминал эту картину из далекого детства. Родители получили новую квартиру. На девятом этаже. И плевать им было, что балкон и окно детской комнаты выходили на территорию колбасного завода с полным циклом переработки. Витька вернулся из школы и услышал мычание коров. В городе. Он выскочил на балкон. Крошечный человечек загонял корову в какую-то тесную клетку, заходил в неё сам. Корова успевала взреветь и падала, подгибая передние ноги. Человечек что-то вытирал тряпицей и выходил, а корову за задние ноги уже поднимал кран, чтобы тащить по воздуху в серебристый ангар. На другой день Витька нашел дырку в заборе и пришёл к человечку. Лицо у того было таким же, какие рисуют в учебниках истории к рассказам о монгольских захватчиках. На голове аккуратная шапочка, поверх черной рубашки – телогрейка, штаны черные, а туфли серые, из туфель на штанины ткань намотана. Как у киношных красноармейцев времён гражданской войны.

Витька сказал, что его зовут Витькой и что он из этого дома. Человечек ответил:

– Лай. Дядя Лай.

Потом спросил:

– Уцитьца плишол? – и добавил, – Уцитца нада халашо. Смелть долзна быть лехкой.

Ещё Виктор помнил, что он всю ночь не мог уснуть. Стоило сомкнуть веки, как вставали огромные синие коровьи глаза, которые только что блестели живым блеском, а потом вдруг останавливались и делались мутными. И он хотел отомстить за эти глаза дяде Лаю. Но не знал как. Наверное, в десантное училище пошёл только из-за того, чтобы можно было наказать обидчика каким-нибудь таким приёмом, который сразу показывал, кто есть кто.

Всю первую войну Баев обходился без приёмов. Автомат лучше расставлял точки над «i».

Когда генералы войну всё-таки свернули, и принялись оттирать свои мундиры от копоти, слез, крови и собственных соплей, Виктор не поехал домой, а написал рапорт, чтобы его перевели на военную базу, поближе к «духам» или дали возможность попасть в ограниченный контингент миротворческих сил в Югославии.

Но командование полистало документы, спросило о семейном положении и отправило служить в учебный батальон. По прибытии на место Виктор узрел, что военная база новых вооруженных сил Российской Федерации только начала своё существование, огородившись по периметру рядами колючей проволоки и воздвигнув в дальнем углу три «коровника» – казармы для рядового состава, офицеров и штабной корпус. Присутствие супруги на базе не предусматривалось.

Потом от матери пришло письмо. Про своё здоровье и жизнь она написала пару предложений, все остальные были посвящены мучениям снохи, сиротинушки-дочки, и ещё кого-то третьего, скакавшего, мельтешившего среди строк. Первым порывом было сейчас же написать рапорт и выпросить у начальника части несколько суток отпуска. Но вечером, сидя за общим столом, Виктор вдруг отчетливо понял, что ехать домой, значит, ехать в тюрьму. Там, дома, «Шмеля» под рукой не будет. Значит, его посадят за убийство кого-то третьего, кто так и не открылся между строк материнского письма. И он недрогнувшей рукой написал: «Мама, передай Ленке, пусть подает на развод. Не склеилось»! От матери письма не последовало, а в штаб пришли официальные бумаги, которые Баев подписал и выслал назад. Заместитель командира части по воспитательной работе вызвал Баева в кабинет: «Херово, товарищ капитан, с моральным духом. На представление, понимаешь, не рассчитывай».