Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Прозаические произведения. Литературно-критические статьи. «Арион». Том III

• Название: Сочинения русского периода. Прозаические произведения. Литературно-критические статьи. «Арион». Том III
• Автор: Лев Гомолицкий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91763-078-6, 978-5-91763-081-6

Межвоенный период творчества Льва Гомолицкого (1903–988), в последние десятилетия жизни приобретшего известность в качестве польского писателя и литературоведа-русиста, оставался практически неизвестным. Данное издание, опирающееся на архивные материалы, обнаруженные в Польше, Чехии, России, США и Израиле, раскрывает прежде остававшуюся в тени грань облика писателя – большой свод его сочинений, созданных в 1920–0-е годы на Волыни и в Варшаве, когда он был русским поэтом и становился центральной фигурой эмигрантской литературной жизни.

Третий том содержит многочисленные газетные статьи и заметки поэта, его беллетристические опыты, в своей совокупности являвшиеся подступами к недошедшему до нас прозаическому роману, а также книгу «Арион. О новой зарубежной поэзии» (Париж, 1939), ставшую попыткой подведения итогов работы поэтического поколения Гомолицкого.

---

Горная страна, вершины которой соприкасаются неба, исполненная голубого дыхания Божия, где близок Бог и его правда – страна Прометея, бессмертного безумца, мечтавшего низвести небо на землю. Это скалистая родина автора книги, священно любимая им, его рай, о котором он с такой трогательной торжественностью вспоминает в изгнании. Большие города Европы, с их блеском и роскошью, кажутся ему нищими по сравнению с богатством природы его прекрасной родины.

Описывая утро в горах Кавказа, он не может удержаться от следующего отступления:

«Теперь, когда я пережил войну, революцию, побывал во французских лагерях под Стамбулом, подышал воздухом болгарских кирпичных заводов, имел высокую честь гранить батовскими подошвами [Обувь, сделанная на чехословацкой фабрике Бати.] парижскую мостовую… теперь я говорю печально: зачем, зачем не послала мне судьба внезапную смерть в это утро, в этом ущельи… Я знаю, я чувствую, я весь пронизан уверенностью, что душа моя поднялась бы подобно высокому облаку; поднялась прямо к престолу Господню. Ибо престол Господа – там, около Эльборуса и Казбека.

…Когда в один солнечный сентябрьский день я вышел из вагона экспресса на Гар-дю-Нор, я увидел что-то далеко вверху, за облаками пыли, за пеленой отвратительно пахнущего автомобильного дыма ползет по неопределенного света небу бессильное парижское солнце. А здесь, внизу, в безудержной суете по исковерканной камнем и оскверненной насилием земле ползают люди.

И люди эти – богатые, бедные, молодые, старые – все смотрели вниз, на землю, на оскорбленную их же нечистотами землю. Они не видели солнца и солнце не видело их. И ту мне почудилось, что я очутился в царстве мрака, отчаянья и пустоты.

…Этот Париж называется центром мира, мировой столицей? – Да, да конечно! Это – центр мира. Но мира бессолнечных сумерек, автомобильной вони и человечьей пыли…»

2

Есть темы, которые делают писателя. Такова тема книги Чхеидзе. Она сама подсказывает ему величественные образы, строгую простоту языка.

И из простого воспоминания, «человеческого документа» книга Чхеидзе превращается в эпическую поэму.

Перед читателем проходят суровые картины горной природы, быта горцев, этих мудрых детей, народа, в своей строгой нищете обладающего богатством, которого не имеют народы Запада и которое называется на языке горцев «напа», т. е. лицо.

«Когда мы говорим “напа”, – пишет Чхеидзе, – мы говорим лицо. Но какое лицо? – Не то, которое образовано лбом, глазами и ртом. Мы говорим о другом лице. Напа – это вся жизнь человека, все дела его души, сердца и совести. Напа – это то, благодаря чему твой отец и дед смотрели открытыми глазами в лицо Бога, солнца и людей. Напа – это тот высокий завет, который ты передаешь сыну. Напа – это мы сами, пред лицом жизни и смерти».

«Тот не мужчина, кто не убивал, та не женщина, которая не рождала» – суровая поговорка горцев, которой Чхеидзе характеризует «потомков Прометея». И вместе с тем картинами их быта, нарисованными им с такою любовью, он говорит о их мягкости, отзывчивости, простоте сердечной, которые на Западе кажутся «безумием».

Во время полевой страды, когда каждый час «дороже золота», умирает горец Джамботу. Семья, оставшаяся после него, – вдова, ее старуха-мать и семилетний ребенок не знают, что делать: хоронить ли хозяина или убирать поле? И вот односельчане Джамботу сговорились помочь его семье. Они послали наиболее слабых работников помочь хоронить умершего, а сами, изнемогая от работы на своих участках, вечером переходили на участок Джамботу и убирали его поле. Собранное и обмолоченное джамботово зерно они повезли на своих возах на мельницу и там приказали мельнику смолоть его в первую очередь.

Сравнивая быт Европы с бытом родного Кавказа, Чхеидзе называет первый «диким полем», а второй возделанным культурным полем, так как истинная культура не в торжестве техники, а вот в этой воспитанной мудростью и сердечной простотой культуре человеческого духа.

Столкновение этих культур изображено Чхеидзе в столкновении Кавказа с русской революцией и борьбе горцев с большевиками. Столкновение это не могло не вызвать протеста в нетронутой душе горца, не могло не всколыхнуть Кавказа. И, всколыхнувшийся, он выбросил из массы своего народа героя, настоящего эпического героя, борющегося и гибнущего за идеалы страны Прометея, в лице Заур-бека.

3

Заур-беку посвящена вторая, лучшая часть книги Чхеидзе. Здесь рассказана вся его жизнь.

Детство Заур-бека прошло на хуторе его отца в моздокских степях. Отец Заур-бека переехал сюда из Кабарды и принял православие. Впоследствии Заур-бек перешел обратно в магометантство.

Чхеидзе подробно останавливается на первых проявлениях недюжинной личности своего героя. Его прирожденные таланты, – есть люди, которых выделяет из окружающей их среды каждый их шаг, – его ловкость и бесстрашие, проистекающие из сознания всё побеждающей силы правды, всюду завоевывают ему первое место. Единственное, в чем был неудачлив Заур-бек – это в стихах и любви.

Трогательной истории несчастной любви Заур-бека в книге отведена целая глава, где воспоминания своего героя о прошлом автор переплетает с собственным рассказом о том, чему он был свидетелем в этой истории.

Но центральными главами второй части книги Чхеидзе являются, конечно, главы, повествующие о Заур-беке – участнике борьбы с большевиками и освободителе Кабарды. Здесь на фоне жестокой борьбы, расстрелов, казней, интриг подымается во весь рост красочная фигура Заур-бека.

Тайна силы Заур-бека была в том, что он «знал себя и умел владеть собою, а через это знал людей и умел владеть людьми». Даже недоброжелатели, даже враги невольно подчинялись ему, и Заур-беку сходили с рук все его дикие выходки, все безумные выпады, начиная с того случая, когда он, еще будучи поручиком, выпорол собственноручно перед каррэ своих кабардинцев городского голову Нальчика за то, что последний велел своим стражникам избить караул, остановивший его ночью на улице, и кончая его дерзким «выступлением» на большевицком концерте, на котором он читал многотысячной толпе, в которой присутствовали красноармейцы и коммунисты, свое стихотворение, открыто призывающее к восстанию Кабарды. Накануне своего побега в белую армию, за день до поднятия восстания, единственный человек, который чувствовал в себе силы на это, безрассудно рисковал своей жизнью. Когда он выходил на сцену, во внутреннем кармане у него лежал револьвер, и он не знал, вернется ли он с эстрады.

«По залу, – пишет Чхеидзе, – пронеслось движение. Кто-то крикнул: “товарищи, он призывает к восстанию”. Кто-то бледный и потрясенный – встал и вышел. Первые ряды, занятые коммунистами, сидели неподвижно и безмолвно. Прошла та томительная секунда, которая похожа на промежуток, предшествующий чтению судебного приговора, от которого зависит жизнь или смерть. И вот – подобно обвалу в горах, заколебался зал… На сцену всходил мало известный широкой публике, бывший офицер, с репутацией не то сорванца, не то дерзкого себялюбца. А сейчас – на сцене стоял победитель, окутанный славой, и слава эта предохранила его от немедленного ареста…»

Освобождение Кабарды Заур-бек начал открыто, бесстрашно глядя в лицо своих врагов.

О силе его автор пишет:

«Он знал, что за человеком идут тогда, когда он сам идет за идеей. Тот, кто верен идее, – тому верны. Тот, кто не обманывает себя и других, – и того не обманут. Заур-бек умел вызвать в человеке лучшее из того, чем он обладает, и потом овладеть этим лучшим…»

Но эта его строгость, прежде всего к самому себе, и погубила Заур-бека, а с ним и его дело. Он мог побеждать в открытом бою, но был бессилен против интриги. Боясь популярности «диктатора» Кабарды, начальство Заур-бека делает его «помощником». Подчиняясь дисциплине, Заур-бек отошел покорно на второй план, принял данную ему роль исполнителя чужих приказов, но внутренне это надломило его. Когда он был послан со своими кабардинцами распоряжением начальства в Приволжье, в чужие ему места, он знал, что идет на верную смерть, но и тут не возмутился, но покорно исполнил приказ, повел на ненужную, безрассудную гибель своих людей.

О смерти его Чхеидзе рассказывает так. Отрезанный с несколькими всадниками неприятелем и убедившись, что невозможно избежать открытой встречи, Заур-бек решил пробиться сквозь лаву наступающей конницы. Взяв зеленое знамя с полумесяцем в свои руки, он «показал знамя тем, кто окружал его и кто вместе с ним сейчас вступит в круг, выход из которого определен судьбой.

– Во имя бога! – сказал Заур-бек. И голос его звучал, как рычание загнанного зверя… – Во имя…

Он не сказал…»

Этим многоточием заканчивается книга Чхеидзе. Какое слово застыло на губах убитого Заур-бека? Несказанное, оно звучит особенно сильно, звучит из каждой строчки книги, – это имя «страны Прометея», с любовью к которой написана книга Чхеидзе.