Анатолий Гейнцельман - Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Сборники стихотворений. Том 1

• Название: Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Сборники стихотворений. Том 1
• Автор: Анатолий Гейнцельман
• Жанр: Поэзия
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91763-087-8, 978-5-91763-088-5

В настоящем издании представлено поэтическое наследие поэта Анатолия Гейнцельмана (Шабо, 1879 – Флоренция, 1953), прожившего большую часть жизни в Италии (главным образом, во Флоренции). Писать стихи Гейнцельман начал еще в конце XIX в. и в 1903 г. в Одессе опубликовал первую книгу, так и оставшуюся в России единственной. Находясь в стороне от литературных кругов русской эмиграции, Гейнцельман продолжал писать, по его словам, для себя и для жены, стараниями которой наследие поэта было сохранено и архив передан Флорентийскому университету.

В первый том вошли прижизненный сборник «Космические мелодии» (1951), а также изданные вдовой поэта Розой Хеллер книги «Священные огни» (1955) и «Стихотворения. 1916–1929; 1941–1953» (Рим, 1959) и небольшая «Автобиографическая заметка».

---

Дали и тали

В природе всё торжественно и строго,
В ней нет совсем добра и зла,
В ней только свет, движенье, мгла
И чуть заметное дыханье Бога.

Жизнь хороша, но только без деталей,
Без микроскопа под рукой,
Когда вокруг царит покой
И ветр поет меж корабельных талей.

Внизу, в соленых изумрудах моря,
Прожорливые рты миног,
Акулы, спруты, сталь острог
И рыбы тихое без звуков горе.

Вокруг, как сад плодовый, крылья чаек
И стрелы синие стрижей,
А в трюмах мрачных лязг цепей
И свист уравнивающих нагаек.

Но даль вокруг загадочно туманна,
Белее снега облака,
И так проходят чередой века,
И солнечное жарко осианна.

Мир создан так, и ты среди рогатин
Не подымайся на дыбы,
Не укрывайся от судьбы,
Живи свой миг, он жутко безвозвратен.

Черный образ

Над моей постелькой не было Мадонны,
Там висел Христос лишь в терниев короне,
Там висел квадратный доктор Мартин Лютер
В рамочке, отделанной под перламутер.
Но еще мальчонком по дороге в школу
Заходил в собор я к главному престолу:
Касперовская там Матерь Божья,
Черная, на эфиопский лик похожа,
Привлекала детское воображенье,
И слагались тихо ручки для моленья.
И молился за счастливый я экзамен,
За выздоровленье мамочки, – и камень,
Черный камень в сердце, вниз бултыхал,
Хоть из-за плеча какой-то бес хихикал.
Я потом не раз в Мадонн святых влюблялся,
Как по белу свету без толку скитался.
Но не падал я в слезах уж на колени,
От безверия тупого иль от лени.
Лишь на образ матери моей покойной
Я еще молился, часто недостойный,
Лишь пред девушкой моей склонял любимой
Я колени, утомленный долгой схимой.
Но теперь пред всякой Приснодевой черной,
Черной, черной, в ризе золотой, покорный,
Я опять склонился бы, как в чистом детстве:
Слишком часто жил я с бесами в соседстве,
И Спаситель нужен мне опять Младенец,
Со свитком в руке, меж пестрых полотенец.

Солнечные фонтаны

Раскаленные брызжут фонтаны
В бесконечности всей океаны.
Солнце – фейерверк странный и жуткий,
Солнце – творчества Божьего шутки.
Но при чем муравейник злосчастный
В этой студии Божьей прекрасной?
Здесь от этих фонтанов небесных,
В галереях угрюмых и тесных,
То зубами, как волки, стучат,
То, как жабы, ныряют в ушат,
То на полюс бегут, то в Сахару,
Словно Божью предчувствуя кару
За кровавые чьи-то грехи
У всё новой трагичной вехи.
Может быть, даже страшные войны,
Что венец мирозданья достойный,
Отражение этих фонтанов,
Бьющих в мрак мировых океанов.
Может быть, это всё лихорадка,
И Создателю так же всё гадко,
Как и мне, на земле муравью,
Что с отчаяньем смертным пою.

Солнечный скрын

Шумный рынок подле Сан Лоренцо.
Как трофеи, в два ряда лотки.
Шелковые ткани, полотенца,
Кружева, перчатки, гребешки…
Солнце словно голова Медузы,
Змей червонных жаркие пучки
Облаков прорвали настежь шлюзы…
Льется, льется пламенный поток,
Золотя нелепых форм союзы.
Каждый жалкий рыночный лоток
Превращается в Шехерезады
Сказочный восточный уголок.
Красочные сыпятся каскады,
На душе несказанно тепло,
Словно там затеплились лампады.
Даже пролетарское стекло
Блещет как трансвальские алмазы,
Спряталось по переулкам зло.
Пошлые житейские проказы
Покрывает мантия царей,
И кухонные горшки – как вазы,
И бродяга каждый – иерей,
И торговки – римские матроны,
Ангелы на куполах церквей.
На янтарные гляжу я гроны
Очарованный, как Аладин
На сокровища в воров притоне.
Солнечный открылся всюду скрын,
В сердце блещут вечные лампады,
Я опять любимый Божий Сын,
Для словесной созданный услады.

Boboli

Зеленый глаз среди ресниц из лавра
Таинственен, как око Минотавра,
А посреди цветущий островок,
Лимонами обставленный в вазонах,
Фонтан с Нептуном против небосклона,
В зеленом зеркале, как поплавок.
В воде недвижной отраженья статуй,
Колонн, харит, наяд, коней крылатых,
Резвящихся под лаврами детей.
В воде рыбешек золотые стайки,
Подводные подвижные лужайки,
Не видевшие никогда сетей.
А в небе шелковистые барашки
И славящие Гелиоса пташки.
Всё – будто возвращенный людям рай.
Эремитаж последних Медичисов,
Обитель для испуганных Нарциссов,
Мечты еще неопалимый край!
Дряхлеют вековые кипарисы,
Безруки статуй мшистые абрисы,
Ручных нигде не видно лебедей.
Не дамы в бархате, не кавалеры
Мальтийские гуляют чрез шпалеры,
А тени обездоленных людей.
Но мы, на парапет склонясь бассейна,
Глядим на то, что в мире тиховейно,
На очертанья зыбкие вещей.
Мы сами там в преображенном виде,
Как призраки блаженные в Аиде,
И не преследует уж нас Кощей.
Мы молоды там, как в начале самом,
По голубым скользим подводным храмам,
И купол неба величав и горд,
И жизнь сама в вечернем отраженьи —
Торжественное лишь стихотворенье,
Закатный бесконечности аккорд.

Растечение

Всё чаще я совсем не я,
А лучик солнечного мира,
Неясный трепет бытия,
Волшебная Эола лира.

За круглым я сижу столом,
Глядя на отраженье
Свое за зеркальным стеклом,
Как на враждебное виденье.

Кто этот за столом старик,
Слагающий стихотворенья?
Зачем на нем седой парик
И на лице недоуменье?

Что за морщины вверх и вниз,
Как в лабиринте у Миноса?
Нет ни сиянья Божьих риз,
Ни тайн загадочных Хаоса.

А между тем он близок мне,
Как нежелательный попутчик:
Со мной, как червь, он полз на дне,
Со мной сверкал, как звездный лучик.

Всё чаще я совсем не я,
А шелковая паутинка,
А скорбный символ бытия,
А в книжке пестрая картинка.

Я, как платаны над ручьем,
Зыблюсь на легкокрылом ветре,
Я – храм, разрушенный огнем,
Развенчанной людьми Деметры.

Я тучка в жаркой синеве,
Что растекается на солнце,
Росинка я на мураве
Зеленой под моим оконцем.

Когда же погляжу в ручей,
Как око искрящийся Божье,
Я вижу странный там камей,
На Зевса Фидия похожий!

Сумбур

Черный шмель на красном диске,
Иероглиф на обелиске,
Тень на голубом атласе,
Это Музы на Парнасе.
Прикажи, начнется танец,
На щеках моих румянец,
Из мозга журчит ручей,
Много солнечных свечей!
Черный шмель с отливом синим
Необузданней Эринний,
То жужжит, то нектар пьет,
То в мозгу моем скребет.
Иероглифы – день ушедший,
Каменные мертвых речи.
Незачем читать их мне
В мавзолейной тишине:
Ведь я синяя загадка,
А загадочное сладко.
Острый погружен ланцет
В мой болотный бледный цвет.
Муз не девять – мириады:
Всё, что млеет от услады,
Каждый аленький цветок,
Каждый пестрый мотылек,
Каждый шмель с стальным отливом,
В опьянении счастливом,
Белодланный то Пегас,
Уносящий к Богу нас!

Мертвые

Я тлел в гробу. Два с лишним метра
Лежало надо мной земли,
Но слышал я порывы ветра
И облачные корабли,
Когда кладбищенских акаций
Они касалися килем,
И хоровод кружился граций
Над кладбищем, где мы живем.
Нам смерти не опасно жало:
Она не властна над душой,
Она напрасно колос сжала
И спрятала в земле сырой.
Трава и цветики то знают,
Что над могилками растут,
Они нас сетью пеленают,
Они кокон наш берегут.
Одни лишь кипарисы корни
Вонзают в сердце, чтоб вести
Наш дух в чертог лазурный горний,
Куда забыли мы пути.
Всё на земле метаморфоза:
Сегодня гордый человек,
А завтра пламенная роза,
А послезавтра свежий снег.
Но вечно чувство вертикали,
Стремленье в голубую высь,
В серебряные Божьи дали
Через угрюмый кипарис!

Во дни творения

Когда Господь творил в пространстве звезды
И оживлял потухшие погосты,
Из пальцев у Него струились искры
И в глину мокрую впивались быстро,
Иные превращаясь в змей зеленых,
Другие – в ящеричек изумленных
У ног Создателя меж острых скал, —
И Он их оком отческим ласкал.
И, помнится, одной из стрел зеленых
Я сам глядел из глазок изумленных
На новосозданный волшебный мир
И ликовал, как призванный на пир.
Потом я множество метаморфоз
Перетерпел – и много пролил слез.
Но дни творенья в памяти моей,
Хоть много роковых промчалось дней,
И, созерцая ящериц в траве,
Иеговы вижу образ в голове
Моей и взгляд Его печальных глаз,
Когда на мой дивился он экстаз.

Райский спутник

С тобой я плыл, как лебедь, против волн,
Очарованья жизненного полн.
С тобой, затравленный, бездомный зверь,
Нашел раскрытую к спасенью дверь.
Гонимый Немезидами Орест
Честной обнял над черной бездной крест.
Ты Ангел, мне ниспосланный Хранитель,
Хоть и забыла, что ты небожитель.
И из души моей, как водопад,
Стихи свергаются в исподний ад.
Душа, моя теперь Эола арфа,
И ради твоего пошел я шарфа
Сражаться на мистическом турнире,
Пошел бряцать на семиструнной лире,
Чтоб Божий мир еще раз воплотить,
Чтоб, как Пречистую, тебя любить.
И небо стало для меня синее,
И звезды ярче, и слова живее,
И каждую я полюбил былинку,
И каждую в очах твоих слезинку.
Как чайки белые, всю жизнь с тобой
Парили мы над пенистой волной.
И ты в небесный Иерусалим
Введешь меня, как чистый серафим,
И там на изумрудовой лужайке
Плясать мы будем меж блаженных стайки,
И цветики сиять там будут ярко,
Как у Беато милого в Сан Марко.

Степной пейзаж