Литературно-художественный журнал - Этажи. №2. Март 2016

• Название: Этажи. №2. Март 2016
• Автор: Литературно-художественный журнал
• Жанр: Биографии и Мемуары

Журнал имеет электронную и печатную версии. Печатный вариант выходит с периодичностью три раза в год. В него отбираются лучшие публикации, размещенные в электронном журнале. Сайт журнала: www.etazhi-lit.ru Рукописи принимаются по эл. адресу: [email protected]

---

Этажи №2. Март 2016 Литературно-художественный журнал

© Литературно-художественный журнал, 2016

© Екатерина Стволова, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Этажи»№2 март 2016

Главный редактор – Ирина Терра

Редактор отдела поэзии – Игорь Джерри Курас
Редактор отдела прозы – Улья Нова
Редактор рубрики «Литературная кухня» —
Владимир Гандельсман
Редактор рубрики «Чердак художника» —
Таня Кноссен-Полищук

Экспертный совет редколлегии:

Вера Павлова
Дмитрий Воденников
Даниил Чкония
Женя Брейдо

Макет, оформление и вёрстка – Екатерина Стволова
Выпускающий редактор – Мария Шандалова

Иллюстрации:

обложка журнала, стр. 4, 109  Таня Кноссен-Полищук
стр. 18  Анна Агнич
стр. 52  Юлия Беломлинская
стр. 63  Римма Мустафина
стр. 88  Виктория Романова

Фотографии:

стр. 129 – 134 Б. Ю. Понизовский
стр. 140  Самарий Гурарий
стр. 137, 145  Анна Артемьева

Сайт журнала: www.etazhi-lit.ru

Эл. адрес: [email protected]

Свидетельство о регистрации СМИ

Эл № ФС 77 – 63655 от 10 ноября 2015

© Редакция литературно-художественного журнала «Этажи»

Александр Кабанов

«Море волнуется раз, море волнуется два…»

Море волнуется раз, море волнуется два,
ты замираешь на три где-то у моря внутри,
весь в паутине теней, водорослей, в дыму:
гжель – твое тело, гжель – спишут под хохлому.

Чуешь ли ты меня, видишь ли ты меня,
знай: человек-амфибия просит еще огня,
превозмогая соль, жабры свои садня,
наш человек-амфибия просит еще огня.

Брось ему флягу с джином и подмешай «Tabasco»
в море, чтоб запотела у человека маска,
чтоб отвалился к бесу этот дефис амфибий,
брось ему амфибрахий и за свободу выпей.

Пусть он всплывет и выйдет на освященный берег,
был под водой – сангвиник, стал на земле – холерик,
больше ему не плавать морем в гламурных ластах,
больше ему не слушать марши на всё согласных.

«Летний домик, бережно увитый…»

Летний домик, бережно увитый
виноградным светом с головой,
это кто там, горем не убитый
и едва от радости живой?

Это я, поэт сорокалетний,
на веранду вышел покурить,
в первый день творенья и в последний
просто вышел, больше нечем крыть.

Нахожусь в конце повествованья,
на краю вселенского вранья,
«в чем секрет, в чем смысл существованья?» —
вам опасно спрашивать меня.

Все мы вышли из одной шинели
и расстались на одной шестой,
вас как будто в уши поимели,
оплодотворили глухотой.

Вот, представьте, то не ветер клонит,
не держава, не Виктор Гюго —
это ваш ребенок рядом тонет,
только вы не слышите его.

Истина расходится кругами,
и на берег, в свой родной аул,
выползает чудище с рогами —
это я. А мальчик утонул.

«Речной бубенчик – день Татьянин…»

Речной бубенчик – день Татьянин,
взойдя на пристань, у перил
бездомный инопланетянин
присел и трубку закурил.

А перед ним буксир-кукушка
на лед выпихивал буйки,
и пахла солнечная стружка
морозной свежестью реки.

И, восседая на обносках,
пришелец выдыхал псалмы:
«Пусть голова моя в присосках —
бояться нечего зимы…»

И было что-то в нем такое —
родная теплилась душа,
как если бы в одном флаконе —
смешать мессию и бомжа.

Бряцай, пацанская гитара:
народу – в масть, ментам – назло,
и чуду, после «Аватара»,
нам удивляться западло.

Отечество, медвежий угол,
пристанище сановных рыл…
…он бластер сломанный баюкал
и снова трубочку курил.

Но будет всё – убийство брата,
блужданье в сумерках глухих,
любовь как подлость, как расплата,
любовь, и шансов никаких.

Исход москвичей

Вслед за Данте, по кругу МКАДа, отдав ключи —
от квартир и дач, от Кремля и от Мавзолея,
уходили в небо последние москвичи,
о своей прописке больше не сожалея.

Ибо каждому перед исходом был явлен сон —
золотой фонтан, поющий на русском и на иврите:
«Кто прописан в будущем, тот спасен,
забирайте детей своих и уходите…»

Шелестит, паспортами усеянная, тропа:
что осталось в городе одиночек?
Коммунальных стен яичная скорлупа
и свиные рыльца радиоточек.

Это вам Москва метала праздничную икру —
фонари слипались и лопались на ветру,
а теперь в конфорках горит украинский газ,
а теперь по Арбату гуляет чеченский спецназ.

Лишь таджики-дворники, апологеты лопат,
вспоминая хлопок, приветствуют снегопад.
Даже воздух переживает, что он – ничей:
не осталось в городе истинных москвичей.

Над кипящим МКАДом высится Алигьери Дант,
у него в одной руке белеет раскаленный гидрант,
свой народ ведет в пустынные облака,
и тебе лужковской кепкой машет издалека.

«Чтоб не свернулся в трубочку прибой —…»

Чтоб не свернулся в трубочку прибой —
его прижали по краям холмами,
и доски для виндсерфинга несут
перед собой, как древние скрижали.

Отряхивая водорослей прах,
не объясняй лингвистке из Можайска:
о чем щебечет Боженька в кустах —
плодись и размножайся.

Отведай виноградный эликсир,
который в здешних сумерках бухают,
и выбирай: «Рамштайн» или Шекспир —
сегодня отдыхают.

Еще бредет по набережной тролль
в турецких шортах, с черным ноутбуком,
уже введен санэпидемконтроль —
над солнцем и над звуком.

Не потому, что этот мир жесток
под небом из бесплатного вайфая:
Господь поет, как птица свой шесток —
людей не покидая.

«Я люблю – подальше от греха…»

Я люблю – подальше от греха,
я люблю – поближе вне закона;
тишина укуталась в меха —
в пыльные меха аккордеона.

За окном – рождественский хамсин:
снег пустыни, гиблый снег пустыни,
в лисьих шкурках мерзнет апельсин,
виноград сбегает по холстине.

То увянет, то растет тоска,
дозревает ягода-обида,
я люблю, но позади – Москва,
засыпает в поясе шахида.

Впереди – Варшава и Берлин,
варвары, скопцы и доходяги,
и курлычет журавлиный клин
в небесах из рисовой бумаги.

Мы – одни, и мы – запрещены,
смазанные кровью и виною,
все мы вышли – из одной войны,
и уйдем с последнею войною.

Анна Агнич

Ночная почта

1

Из окна спальни родителей, бывшей Оксаниной детской, виден угол необычного дома. Он построен в начале двадцатого века в стиле модерн, но в нем нет характерной для модерна томной изысканности. Дом со всех сторон облеплен чудищами, как если бы химеры вышли из ночных кошмаров и взгромоздились на карнизы и крышу.

Киевляне так его и зовут – «дом с химерами» и рассказывают о нем легенды. Будто бы жил в Киеве купец, и больше всего на свете он любил свою дочь. Девушка утонула в Днепре, а купец сошел с ума, на все деньги построил этот безумный дом и довольно скоро умер. По другой версии, утонула дочь архитектора. Он, как можно легко догадаться, сошел с ума, выстроил этот безумный дом и умер. Еще говорят, что все было проще: архитектор построил это здание, потому что владел цементным заводом и хотел продемонстрировать возможности нового материала – бетона.

Оксане нравится последняя версия, пусть не романтичная, зато без жертв. Она не любит жестоких историй, наверное потому, что работает врачом и навидалась всякого. А может просто характер такой: спокойный и обыденный.

2

В тот вечер шел то ли дождь, то ли снег, светлые капли вырастали на ободе фонаря и, срываясь, рисовали по темному фону яркие линии. Оксана, накинув плед, стояла на балконе, ждала Володю. Узнала его за три квартала: идет вразвалочку, будто асфальт под ногами качается как палуба. Всегда так ходил, еще в школе – только тогда он вел палкой по ограде ботанического сада, получалось громкое «тр-р-р». И ранец тогда носил – для спины лучше, а сейчас портфель, раздутый, как кабан… по-латыни портфель и есть кабан, издали видно, какой тяжелый, что он там вечно таскает?