Игорь Агафонов - Под прикрытием Пенелопы

• Название: Под прикрытием Пенелопы
• Автор: Игорь Агафонов
• Жанр: Русское современное

Третья книга автора в Ридеро. Живёт он в Подмосковье. Известен как непохожий ни на кого прозаик-психолог. Публикации его в периодике вызывают живой читательский интерес.

---

И вот я вхожу в зальчик – мужчины, женщины полукругом сидят на стульях, слушают читающего стихи поэта. И вдруг входит – нервный даже с виду – сизый какой-то человек (аура?), взгляд тревожный, рыскающий, и сразу садится рядом со мной, и начинает меня бесцеремонно рассматривать, и я чувствую, как он скользит взглядом по моим коленкам. А я тогда – говорила уже? – носила чулки с резинками, и эти резинки через платье проступали.

Тогда я закрыла колени книгой. И он стал приставать: что вы читаете? Да вот, отвечаю, про толтеков – людей знания. А я, говорит, книги продаю. Торгую, говорит, книгами. Мне это занятие нравится. И после пошёл меня провожать. И вот эта его бесцеремонная, даже нахальная привязчивость меня ни с того – ни сего заинтересовала, заинтриговала, завербовала… нет, не те всё слова! Закабалила! Вроде как гипнозом меня оглоушило и окутало, придавило… Встречались, да. Он был по-женски чувственным, униженно-развратным каким-то, с душком испорченности как бы… И в тот период я тонула в этой его болезненной чувственности. После аварии со мной нередко случались такие провалы в депрессивность. И когда я впадала в задумчивость, он щёлкал перед моим лицом пальцами – ему хотелось, чтоб я всегда фокусировалась на нём, только к нему была обращена, хотя сам он постоянно отдалялся внутренне, пугался чего-то. И вот однажды он явился без предупреждения, без приглашения, поцеловал мою ладонь. И я подумала, что сегодня между нами должно что-то произойти… Сейчас, оглядываясь назад, я бы сказала, что между нами были какие-то, скорее, идиотские отношения. Попросту говоря, я в упор не видела того, что любому другому могло броситься в глаза сразу. Он больше играл в поэта, чем был им. Читал свои стихи с таким самовлюблённым упоением, что делалось неловко, а мои ругал, и даже очень зло… да, злобствовал, и я не понимала, почему. Но это к слову. Он был знаком с Б. С. И меня познакомил. Такой светленький, коренастый, плотненький, весь правильный-правильный… всё время боялся выглядеть смешным. Расслабься, хотелось ему сказать. А вообще, он был прирождённым администратором – этот Б.С., именно, точнее не скажешь – поэт-администратор. И мы втроём поехали на электричке в город К. Обычный вечер поэзии, я на подобных вечерах уже два десятка раз бывала. И Коля мой видел, как на меня смотрели мужчины, и демонстрировал при всяком удобном случае, что я его женщина.

А потом Б.С. позвонил мне. Он, кстати, первый привёл меня в Литинститут, на лекции Ц. И регулярно звал на разные сходки поэтов: в Дом учёных, какой-нибудь концерт и т. д. Так вот, позвонил… Коля же планировал на мне жениться, повёз к родителям в чудный городок на Волге – водная гладь реки, солнце, простор, вяленая и всякая другая рыба, – замечательная поездка… Только он всё почему-то нервничал. Однажды он передал мне слова своего приятеля, с кем торговал книгами: чтобы нормально общаться с женщиной, надобно прежде всего быть самому нормальным. То есть, задним числом сопоставляя, я удивляюсь, как с самого начала не поняла, не разглядела, что Коля болен. Возможно, сама была тогда не в полном порядке. И в этом волжском городке, в отличие от меня, у него состояние было дерганое: хоть пивка, хоть чего-нибудь, лишь бы не так плохо себя чувствовать. Любил повторять: «Как поэт, я могу позволить себе шизофрению». Хотел, короче, соответствовать расхожему мнению, что творческая личность всегда ненормальна с точки зрения обывателя. И при этом тяжело переживал, если видел кого-то даровитее себя. В Дом художника как-то пошли. И там он понял, что я лучше его разбираюсь в теории живописи, поэзии, вообще в творчестве, при этом имею своё собственное мнение. Даже сказал: «Ты гораздо выше меня… я тебя не достоин…» Шутливым тоном сказал, но я видела его глаза… Да, провинция, благодать. Потом его родители приезжали в Москву, приходили ко мне. И я воспринимала его разговоры о свадьбе закономерным итогом наших отношений. Однако ж я была поражена его отцом. Цирроз печени – это не самое страшное. Главное, полная деградация личности… И Коля устроил мне скандал: тебе не понравился мой отец! Хотя я ни словечка осуждающего не обронила. А в городке ихнем всё было прекрасно. Провинциальная суета. Дочка Колина с большим родимым пятном на лице… Да, забыла сказать, он был на заре своей юности женат. И уверял, что жена его лесбиянка. Я видела её, когда приходила к нему в коммуналку, – мужеподобная, угловатая особа… Не без удивления вспоминаю также: в то время Коля мог слушать всякую-то омерзительную музыку и не менее отвратительные стихи. Но я по-прежнему не понимала его состояния. Хотя слышала разговоры в кругу его приятелей, наподобие: «Вот Коля сейчас не пьёт, ему косяк забили…» – и всё равно ничего не понимала. А брат мой Антон, как увидел его, так сразу сказал: гони его в шею, разве не видишь: он наркоман. Однако мы по-прежнему продолжали посещать разные тусовки. Сын мой тогда был на Кубе у бабушки. Словом, как говорится, моя клиника не позволяла мне видеть вокруг себя истинное положение вещей. И к тому же я стала сама от Коли заболевать – его состояние передавалось мне, липло, въедалось в телу и душу. И вот Юлька мне сказала: «Мне кажется, – сказала она, – твой Николай испортит всю твою светлую энергетику». Да я и сама чувствовала его нездоровую истеричность, какую-то паническую загнанность, собачью затравленность, наблюдала неадекватность реакций. Больная среда затягивала меня болотной трясиной… Тут ещё друг его умер от передозировки. На похороны человек сорок набились. Вроде всё нормально, а будто и ненормальны все. И открыто разговаривают о наркотиках. И Коле хотелось, чтоб я попробовала. Всё порывался купить и принести – мне, для пробы.

Когда он чувствовал, что не дотягивает до меня – ну, в творческом плане, что ли, – говорил:

– Я б хотел, чтоб ты была калекой, тогда б я за тобой ухаживал, – боялся, очевидно, что я могу куда-то деться, уйти от него.

Мы продолжали ходить на поэтические вечера – то в салоны и клубы, то на квартиры к знаменитостям. И вот однажды у одного художника он меня шибко приревновал. Квартира та была – сплошь картины. И полна артистического народу. И только я открою рот, только начинаю разговаривать, ко мне сразу все мужики поворачиваются, точно я каждое своё слово для веса в золотую фольгу заворачивала и бросала им, как конфетку. И Коля приревновал. А дома он меня избил… Он собирался к родителям в городок (потерял работу, и надо было ему, как он выразился, переждать), и у него накопились нехорошие предчувствия. Он сказал мне об этом: вот я уезжаю, а ты тут без меня как?.. Я пожала плечами – стояла у стола на кухне, что-то готовила. И он отступил на шаг-другой… потом неожиданно вернулся и ударил в бок кулаком. Я упала, не могла встать. В память врезалось: сметана на полу, ножки табурета… Стонала. Прошипела: уходи. И всё же я его простила. Но когда он уехал, я сразу как бы вымарала его из сознания своего. Он звонил, конечно. Но я устала от него и не находила в себе сил с ним видеться. Избегала всячески. И он сказал: «Ну, ты позвони, когда у тебя закончится мирихлюндия. В противном случае, я к тебе приеду, и побью окна!» Однако он понял: я для него потеряна.

Моя подруга Юлька охала-ахала: так нельзя! – пока он у меня жил. Поэтому выразилась просто: наконец-то это прекратилось. Слава Богу! Да, болезнь долго тянулась. Такая безнадёга – уже только оттого, что существовала рядом с наркоманом. Представляю, каково им самим?.. Не всё ли мне равно?

А вскоре наш знакомый поэт-администратор Б.С. устроил свой творческий вечер на своё сорокалетие – в доме учёных. И, как всегда, пригласил кучу народу. Замешано круто, а стихов как не было, так и нет. И – на банкет. И некий Глюн напротив меня случился за столом, и всё время глазел на меня выразительно-выразительно. А у меня распускались волосы – заколка плохо держала. И Глюн этот потом сказал: «Как я желал, чтобы эта прекрасная женщина распустила волосы… и она услышала…» Что-то меня сразу тормозило подвинуться, как говориться, в его сторону. Но он пристал, как банный лист. Стихи ему показала. Забыла кто – кажется, некто из Союза Неизвестных Литераторов – сидел со мной рядом и тоже завидуще на меня таращился, и предлагал издать совместную книгу. Глюн же: нет-нет, надо чтоб вокруг была настоящая, известная литература. Но я держала его на расстоянии. А потом он спросил: хотела бы я поступить на высшие литературные курсы? Вот он этим займётся. И стал заниматься. Я лишь сфотографировалась на документ… Вот тебе надо написать две работы, сказал. Я тебе помогу. И всё это достаточно прозрачно – в том смысле, что через постель. Попутно он рассказал обо мне в определённых кругах – а я тогда толком ничего не знала о литературной среде, путалась даже в названиях союзов, в интригах, в голове всё перемешалось, и Глюн в этом смысле мною руководил. И паутина эта навешивалась на меня, липла, пеленала меня, пеленала… Он же отдал мои стихи Маврикию в журнал, где тот заведовал поэзией. И как, мне потом передали, орал сей Маврикий благушей: я не хочу это и читать!.. А я тогда на электричке ездила на дачу, почитывая реокмендованные книжонки. И думала: если я гожусь, то гожусь, но статью буду писать сама, без чьей-либо. Ещё помню, мне было тяжело переходить со стихов на прозу. Но одолела…. И на Ричарда Баха я сочинила статью. Председатель комиссии прочёл, одобрил и сказал, что берёт меня в свой семинар.