Литературно-художественный журнал - Этажи

• Название: Этажи
• Автор: Литературно-художественный журнал
• Жанр: Русское современное

Журнал имеет электронную и печатную версии. Печатный журнал выходит три раза в год. В него отбираются лучшие публикации, размещенные в электронном журнале. Редакция отдает предпочтение новым, не опубликованным ранее материалам. Сайт журнала: www.etazhi-lit.ru Рукописи принимаются по эл. адресу: [email protected]

---

Этажи №1. Декабрь 2015 Литературно-художественный журнал

© Литературно-художественный журнал, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Этажи»№1 декабрь 2015

Главный редактор – Ирина Терра

Редактор отдела поэзии — Игорь Джерри Курас
Редактор отдела прозы — Улья Нова
Редактор рубрики «Литературная кухня» —
Владимир Гандельсман
Редактор рубрики «Чердак художника» —
Таня Кноссен-Полищук

Экспертный совет редколлегии:

Вера Павлова
Дмитрий Воденников
Даниил Чкония
Женя Брейдо

Макет, оформление и вёрстка – Екатерина Стволова

Иллюстрации:

обложка, стр. 20, 68, 131 – Таня Кноссен-Полищук
стр. 5 – Юлия Вегенер-Снайгала
стр. 65 – Евгения Крикова
стр. 98, 100, 102 – Варя Кулешенко
стр. 133 – портрет Валерия Черешни,
художник Яков Хирам
стр. 142 – фотография Наума Коржавина,
фотограф Ирина Терра

Журнал имеет электронную и печатную версии. Печатный журнал выходит три раза в год. В него отбираются лучшие публикации, размещенные в электронном журнале. Редакция отдает предпочтение новым, не опубликованным ранее материалам.

Сайт журнала: [битая ссылка] www.etazhi-lit.ru

Эл. адрес: [битая ссылка] [email protected]

Вера Павлова

Город в котором снег

***
город в котором снег
пачкается в полёте
город в котором смех
горек уже в зиготе
город в котором дитя
в утробе матерится
город в котором я
умудрилась родиться.

***
Сумерки. Лай собак.
Мертвое лоно вод.
Носом клюёт рыбак.
Что, рыбак, не клюёт?
Рыбка берёт крючок,
дергает за него:
– Что тебе старичок,
надобно? – Ничего.

***
Дадим собаке кличку,
а кошке псевдоним,
окликнем птичку: «Птичка!» —
с травой поговорим,
язык покажем змею,
козлу ответим: «Бе-е-е!»
Вот видишь, я умею
писать не о себе.

***
Приватная помойка у забора,
общественная свалка у реки…
Когда б вы знали, из какого сора
растут у нас в деревне сорняки!

***
Если хмуришь брови,
значит, я ни при чём.
Если вижу профиль,
значит, ты за рулём.
Если с плеча рубишь,
кровь на плече моя.
Если меня не любишь,
значит, это не я.

***
Кто поплачет с плакучею ивой,
пересмешника кто насмешит,
кто осмелится сделать счастливой
ту, которую счастье страшит,
кто оценит печальную шутку,
кто не даст освистать травести,
кто заставит забыть незабудку,
что недолго осталось цвести?

***
Не Лизой на дно, так на рельсы – Анной…
Декабрьской ночью, бессонной, вьюжной,
хочу одного – быть желанной,
нуждаюсь в одном – быть нужной
тому, кто спит. Затекает локоть,
любовь суфлирует из-под матраца:
буди – и будет, кого баюкать,
убей – и будет, по ком убиваться.

***
Дудочка и подростковая прыть.
Уголь и жало.
Муза, о чём мне с тобой говорить?
Ты не рожала.

***
Кроем пиджака озадачит,
одуванчик вденет в петлицу…
Личность – совокупность чудачеств.
Сочетанье – не повторится.
Не черты лица – чертовщинка.
Резкие движенья – не поза.
Личность – не личина, – личинка
в ожиданье метаморфоза.

***
С богом, в небо, путём проторенным —
пятнадцать часов от дому до дому.
Счастье – это горе, которому
удалось придать совершенную форму.
Памятник, нерукотворный – из пролитых
мною слёз – ледяная баба,
нос морковкой. Среди слезоголиков
почётное место занять могла бы.

***
Шале под горой, виноградника вязь…
Жители рая,
на первый второй расщитайсь!
Первый. Вторая.

***
любители точных линий
творили ночь как молитву
и становились невинней
ещё на одну любитву
и верили будет милость
дарована двоеточье
вернуть друг другу невинность
последней брачной ночью.

Евгений Коган

Ненужные вещи

Изе Молочнику везло почти всю войну, а в феврале 1944 года везение кончилось – в один момент. Его часть стояла под Житомиром, готовились к наступлению – дальше, на запад. Изя был при штабе – смешной, в круглых нелепых очках, запасные недавно разбил, уши оттопырены, как локаторы, большущий нос, веснушки круглый год и еще эти непослушные волосы – как бы коротко Изя не был подстрижен, они все равно так сильно завивались, что торчали в разные стороны. Изя был штабным писарем, гвардии майор Валерий Игнатьевич Силантьев ласково называл его «мой еврейчик» и щелкал по носу, когда Изя вдруг задумывался о чем-то своем, но в обиду никому не давал. «Это, – говорил он, – мой еврейчик», – и к Изе никто не лез, потому что героя войны Силантьева уважали и даже немного побаивались. Ходили слухи, что в каком-то бою он собственноручно зарезал пятерых фрицев, а с таким шутить не стоило. Изя Силантьева обожал, и Силантьев это чувствовал, от того не просто щелкал Молочника по носу, но в этот момент даже чуть краснел от удовольствия – «мой еврейчик». К февралю 1944-го они были не разлей вода, куда Силантьев – туда и Молочник, только к генералу Валерий Игнатьевич своего писаря не брал, потому что военные секреты – не для оттопыренных ушей местечкового жиденка, пусть и такого сообразительного.

Говорили, что семья Изи сгинула в Терезине – вроде, обитателей его маленького украинского местечка вывезли именно туда. Чешский город смерти, чистенький и красивый, в неглубоком канале – выдры какие-то, а рядом – рельсы проложены, по ним евреев вывозили в Освенцим. Терезин во время войны превратился в гетто, и концлагерь – маленький по немецким меркам, был как бы частью этого городка, куда свозили евреев из разных мест. А Изе повезло – умел писать без ошибок, по-русски говорил почти без акцента, так что его еще в начале войны забрали в армию, и сразу – в штаб. А потом он попал к Силантьеву, и уже у него, вроде бы, узнал про Терезин. Говорили, что там многие выжили – немцы устроили в Терезине показательное гетто для мировой общественности, привозили представителей «Красного креста», даже сняли фильм – дескать, окончательное решение еврейского вопроса продвигается цивилизованно, как и должно продвигаться решение любого вопроса в просвещенной Европе. Все остались довольны, кроме тех евреев, которых отправили прямиком в печи Освенцима. Вроде бы, семья Молочника была среди последних. Но подробностей никто не знал – еврейские местечки Украины опустели, и некому было рассказать, кому повезло, да и стоило ли говорить о везении в то время. Впрочем, Изе повезло – он находился под защитой штабного блиндажа и лично товарища Силантьева, героя войны и офицера, которого евреи как нация не интересовали.

Зимой 1944 года часть, которой командовал Силантьев, оказалась недалеко от Житомира. Медленно продвигаясь на запад, войска Красной армии шаркали стоптанными сапогами как раз по той земле, которую Изя Молочник условно считал своей. Не умея ориентироваться, и до войны ни разу не выбираясь из родного местечка – кривые улочки да низенькая белая синагога, Изя просто знал, что где-то тут, очень приблизительно, но все-таки где-то тут он и жил вместе со своей семьей, про которую уже года три ничего не слышал. И когда пошел пятый день с того момента, как движение на запад от чего-то застопорилось, Изя отпросился у Силантьева погулять – просто пройтись, подышать воздухом детства. Силантьев вдруг расчувствовался, вспомнил родную Волгу-матушку, жену Марию Ивановну, рыбалку и прозрачный, словно слеза, самогон, который гнал старый сосед с седой бородой и хитринкой в глазах, – вспомнил, да и отпустил своего еврейчика. Только велел до темноты не бродить – мало ли чего. Но до темноты бродить не пришлось, потому что везение, которое сопровождало Изю Молочника всю войну, иссякло – или Бог, про которого Изя иногда думал, отвлекся на что-то более важное, или просто так совпало, а только Изя нашел на свою беду мину, заложенную непонятно когда и неизвестно кем. Здесь уже отработали саперы, и не одна тысяча бойцов промаршировала тут по пути к Великой Победе, а мина лежала себе, словно ждала кого-то, и вот, поди ж ты, дождалась. Изя не успел ничего понять, а просто в момент исчез, распылился на множество маленьких кусочков так, что от него ничего не осталось. Грохот разорвавшейся мины переполошил солдат и собак – собаки начали испуганно лаять, так и не успев за три с лишним года привыкнуть к войне, а солдаты забегали – кто по службе, а кто от удивления, потому что еще сегодня же тут ходили, вот буквально минут сорок назад. Но потом дым рассеялся, собаки замолчали, и выяснилось, что кроме Изи по счастью никто, вроде бы, и не пострадал.