Владимир Маталасов - Гипербола жития, или Удивительные, блистательные похождения двух Аяксов

• Название: Гипербола жития, или Удивительные, блистательные похождения двух Аяксов
• Автор: Владимир Маталасов
• Жанр: Русское современное

Наш несовершенный, бушующий мир принимает в свои объятия двух неразлучных друзей – Ивана Абрамовича Бабэльмандебского и Мануила Сафроновича Чубчика. Этих двух совершенно разных людей связывает и объединяет непреодолимая тяга к различного рода приключениям и авантюрам.

---

Всё, что вы сегодня видели и слышали – импровизированный спектакль – спектакль, подобного которому не было, пожалуй, нигде, хотя вся наша жизнь, как вы сами понимаете, одна сплошная игра.

Ты может и удивишься, Иван Абрамыч, но большинство из приглашённых гостей тебе давно уже знакомо, только надобно поднапрячься и вспомнить.

– Позволь, позволь! – удивлённо вскинув брови, произнёс Бабэльмандебский. – Я что-то начинаю потихоньку соображать, понимать и догадываться. Уж не старая ли это гвардия?! Ух ты! Ну ты, Монбланушка и даёшь стране угля!

– Ты совершенно прав, Абрамыч. Мне удалось собрать всю ныне здравствующую актёрскую братию нашей с тобою золотой театральной поры, как ты позволил себе заметить – старую гвардию нашего городского музыкально-драматического театра: старое, уходящее поколение. Боже! Какие были времена! Мы жили театром, грезили им, молились на него, лелеяли и оберегали от всяческих посягательств на старые, добрые традиции.

«O tempora, о mores», как говорится – о времена, о нравы. Ничего не стоит на месте. Всё претерпевает изменения. Всё молодое оттесняет – без всякого повода и сожаления – старое, казалось бы изжившее себя, на обочину жизни, и старый актёр умирает, сначала душой, а потом уж и сердцем, и, наконец – телом. Всё, баста: нет человека, нет и проблемы.

Из старой гвардии нашего театра многие уже отошли в мир иной, но ещё больше всё-таки живут, отвергнутые временем, влача жалкое существование.. И вот мне пришла в голову шальная мысль собрать воедино всех ныне живущих и здравствующих актёров нашего театра и организовать встречу в виде творческого вечера. Каждый из них должен был сыграть свою, придуманную им же роль, без предварительной подготовки, без репетиций. Всё должно было быть построено на импровизации, на основе внутреннего мироощущения и жизненного опыта.

Каждый из них сыграл сегодня свою лучшую, главную роль, кто-то, может быть, и последнюю – ведь самому младшему из них шестьдесят два года, а старшему – восемьдесят пять, – но как сыграл в этой величайшей, четырёхчасовой трагикомедии. Они выложились полностью, играя в этот раз не для публики, а для себя, для внутреннего самоутверждения, ради осознания того, что ты ещё что-то можешь в этой жизни, и можешь сделать это во сто крат лучше прежнего. Это был для них парад жизни, момент истины.

– Удивительно! – изрёк в задумчивости Иван Абрамыч. – Просто удивительно всё это!

– Что – удивительно? – спросил Монблан Аристархович.

– Удивительна способность людская к полному перевоплощению: в Большом такого не увидишь. Однако, с трудом, но кое-кого, кажется, признал, кого-то вычислил. У меня мелькнула такая догадка, но как-то не в силах был поверить. Взять, хотя бы к примеру, эту Прыгунец-Скакалкину. Так это ни кто иной, как Марфа Пингвинова. Её сподвижницы – Сколопендра и Саламандра, – Степанида Продувная и настурция Балагур-Смехотворная.

– Пра-альна! – заключил Кочергин Бомбзловский. – А Гармония Всеобъемлющая?

– Это кто?

– Ну та, что с Поцелуйко и Наливайко, ну ещё: «Моего здесь нет?»

– А-а! Насчёт двух первых, так это, кажись, Ёлкин-Палкин и Перламутров соответственно, а вот касаемо Гармонии… – Иван Абрамыч задумался. – Нет, что-то не припомню.

– Эх ты, голова твоя садовая. Это же Фурия Булдыкина.

– Точно! – Бабэльмандебский шмякнул себя по лбу.

– А помнишь её в роли просительницы, этакого забитого существа, в комедийной пьесе Марьин-Рощинского и Сергиев-Посадского «Якосьмь возопивши»?

– Ну как же, как же! Там ещё, помнится: на предложение чиновника Пятихвостова: «А ну, покажи-ка, наконец-то, свою гордыню», она, позабыв слова – суфлёр Хрянь-Моржовый в это время околачивался в буфете, – нашлась, дерзко, с гордым вызовом воскликнув: «Пожалуйста!», высоко подняв подол своей юбки. Помнится, зал был в восторге. Суфлёра лишили должности и перевели в дворники, а Фурию долго ставили всем нам в пример за выдержку, находчивость, хладнокровие.

– А вот ещё гости наши иностранные: Сунь Ся-ка, По Чём-пень, Ху Вон-там. Кто они?

– Сейчас, сейчас, погоди. – Иван Абрамыч на какое-то мгновение задумался. – Первый – Алямс Дармоедов, второй – Кика Дубадал, и третий – Микки Альпеншток. Кика с Микой, помнится, были закадычными друзьями.

– Да они и сейчас таковыми являются, – поспешил заверить Монблан Аристархович.

– А ещё из иностранных гостей признал Фросю Огнеупорную в роли Джуди Балерини из Палермо – дочери солнечной Италии. Потом – Петардо Хуан Бернардович из Бразилии. Так это Пантелеймон Вертихвостов. Припоминаю его любимые изречения: «Мама родила меня как человека, папа – как мужчину», или «Прошу оставить меня один на один с унитазом!».

– А каков Сусалий Пирамидонович Хэрвамвбок, а? Каков, я вас спрашиваю?

– Да-а, Мухобойников Тарантул Силыч был неподражаем в своей роли, – согласился Иван Абрамыч. – Помнится, на поминках тёщи, заливаясь слезами крокодила Гены, он говорил: «Как человека мне её жалко, как тёщу – нет!». Послушай, старина. А кто та жгучая, знойная, прекрасная креолка гуля пых-Мотузовская, что кофе подносила нам с Манюней?

– Не догадался?

– Не-э!

– «Ах, у меня в голове такая поэтическая проза!» – продекламировал Монблан Аристархович. – Ну что, вспомнил?

– Неужели Виолетта Недевушкина?! – изумлению Ивана Абрамыча не было предела. – В это невозможно поверить, потому что этого не может быть! Сколько же ей лет?

– Намедни шестьдесят девять стукнуло.

– Но тогда что означает то молодое, упругое тело, та свежесть и миловидность лица, вся та нагая прелесть одеяния Евы? Почти в семьдесят-то лет! Уму непостижимо! Голос – пение соловья, движение – порхание бабочки… Невероятно!

– Ну, ладно. А двоюродные братья Бжепшицкий и Пшибжецкий?

– Это наши вечные статисты Вездеходов и Бегемотов.

– Так, хорошо. А «Кто не с нми, посторонись на обочину истории!», – напомнил о чём-то хозяин.

– Так ведь это Бердун-Затюковский, его слова. Роль Шалдыбурдыка семнадцатого ему удалась на славу. А вот гендиректор Витольд Арнольдович Мюдак это кто?

– Кто, кто… дед пыхто. Филимон Шпендрик. Не гоже забывать старых приятелей. Может ты скажешь, что не узнал и Чибис-Табуретуина, Исидора Сысоевича?

– А кто у нас, когда бывал «подшафе», говаривал «Скажи мне кто твоя жена, и я скажу кто ты», а? Вот так-то вот. Евстигней Запорожец-Задунайский так говаривал. Значит это он и был в роли Чибиса…

Долго ещё перебирали в своей памяти, пофамильно и поимённо, всех бывших, из актёров и обслуживающего персонала. Вспоминали старые, добрые и не очень добрые времена.

– И вот у меня мысль одна в голове засела, – решил поделиться своими соображениями Кочергин-Бомбзловский. – А задумал я, понимаешь ли, театр, особенный театр – «Театр вечного актёра» создать, из представителей старшего поколения, исключительно лишь из старейшин сценического искусства. Пусть живут, радуются, страдают, любят, ненавидят – чёрт бы меня подрал, – самоутверждаются, подают пример остальным, как надобно жизнь до конца дней своих достойно прожить.

Беседа уже давно перевалила за полночь, а старые друзья всё никак не могли наговориться.

– В наше время, дабы что-нибудь создать, требуются капиталовложения, и не малые. А это, тем более, театр. Эк, на что замахнулся! – в мягкой форме постарался высказать свои сомнения Иван Абрамович Бабэльмандебский.

– Вот как раз по этому поводу я и отряжаюсь в загранкомандировку. Думаю на полгодика, не больше, а там уж как получится. По возвращении, для начала, арендую подходящее помещение для театра – таковое у меня уже есть на примете, – соберу труппу всех «бывших» – отверженных и оскорблённых, и, первым делом, чеховскую «Чайку». Параллельно буду возводить новое здание театра. В общем, задумки большие…

Кстати, давно уже пора трубить отход ко сну – как говорится: «Иди, друг, труба зовёт, мать твою в шпангоут!», – а я вас тут всё байками да словесами кормлю. Вон и товарищ твой… – возникла непредвиденная заминка.

– Чубчик, Манюня, – подсказал Иван Абрамыч..

– Манюня… Это что, имя такое?

– Меня в детстве так называли, – пояснил Чубчик.

– А по-всамделишному, и по батюшке тоже?

– Мануил Сафронович Чубчик.

– Странная и, главное, редкая фамилия, – возвёл брови к потолку Монблан Аристархович. – Ну да ладно. Вот я и говорю: у обоих вас глаза на грани замыкания, в особенности у Мануила Сафроныча. Отдаю должное его выдержке: слушает. Молчит, не перебивает. Редкое качество в наше время, особенно у молодёжи. Сейчас вы, как я понимаю, переживаете тяжкие времена, а я буду отсутствовать полгода. Вот вам на первое время воспомоществование. – Кочергин-Бомбзловский вынул из внутреннего кармана пиджака, видимо, заранее подготовленные деньги в виде двух пачек и протянул Ивану Абрамычу. – Здесь ровно пятьдесят тысяч рублей, можешь не считать.