Валентин Булгаков - Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого

• Название: Как прожита жизнь. Воспоминания последнего секретаря Л. Н. Толстого
• Автор: Валентин Булгаков
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9950-0273-4

Воспоминания В.Ф.Булгакова, секретаря Л.Н.Толстого в 1910 г. написаны в 1946-1961 гг. Этот объемный труд (26 частей) публикуется впервые. В нем прослежен весь жизненный путь выдающегося деятеля культуры, литератора В.Ф.Булгакова, включая описание его детства в Сибири, учебы в Московском университете, жизни в Ясной Поляне в последний год жизни Толстого, работы хранителем Толстовского музея, общения с семьей великого писателя и его последователями, высылки из Советской России на "философском пароходе" в 1922 г., жизни в эмиграции, создании им Русского музея в Праге, пребывании в гитлеровских концлагерях, возвращении в 1948 г. в СССР и работы в Музее Л.Н.Толстого в Ясной Поляне. В настоящем издании печатается 5 избранных частей, имеющих отношение к Толстому и охватывающих события 1910 г. и последующих лет перед высылкой В.Ф.Булгакова за границу.

Составители Л.В. Гладкова, Дж. А. Вудсворт, А.А. Ключанский.

---

Я ближе узнал Льва Львовича после смерти Льва Николаевича. Он был очень жалкий и непостоянный, внутренне неустойчивый человек, мечтавший только о том, чтобы выиграть в карты или в рулетку большие деньги, и в то же время человек очень интеллигентный, душевно тонкий и подвижный, в противоположность хотя бы несколько тяжеловатому на подъем, вялому и хомякообразному Сергею Львовичу. И в младшем Льве было что-то от Льва старшего. Что? А вот, скажем так: представьте себе молодое беспокойство и искание Л. Н. Толстого без мощи его ума, – вот вам и будет Л. Л. Толстой.

Жил Лев Львович в Петербурге, перевоспитался в климате Северной Пальмиры и превратился, в самом деле, в какого-то нервного, неприкаянного, беспочвенного, хотя во многих отношениях и способного петербуржца.

Кроме писательства, Л. Л. Толстой занимался скульптурой. В Париже он посещал мастерскую Родена. В 1910 году Л. Л. Толстой сделал интересный, хотя и производящий тяжелое впечатление бюст своей матери: в ту пору Софья Андреевна как раз находилась в своем истерическом, ненормальном состоянии. Есть и мой – надо сказать, неважный – бюст его работы, хранящийся в фондах Гос. музея Л. Н. Толстого.

Хотя это и трудно было, а мне удавалось находить какой-то общий язык с беспокойным, мятущимся Львом Львовичем. Он все понимал, почему довольно интересное общение с ним и было возможно. Мне, кроме того, как-то жаль было этого, по существу, неплохого и способного, но сбившегося с панталыку и не нашедшего себе прочного, определенного места в жизни человека. Кстати, в споре между отцом и матерью Лев Львович всегда поддерживал мать, и Софья Андреевна это очень ценила, что выражалось в разных знаках внимания ее к сыну-неудачнику.

В последние годы жизни Л. Н. Толстой не раз повторял, что он боится трех вещей: во-первых, чтобы Андрюша, сын, не разошелся со своей женой; во-вторых, чтобы Марья Александровна Шмидт, последовательница его и общий друг семьи Толстых, не умерла раньше него, и, в-третьих, чтобы Саша, дочь, не перестала так заразительно смеяться, как она смеялась.

И что же? Под влиянием печальных событий размолвки между отцом и матерью и своей размолвки с матерью, смех Александры Львовны, веселый, раскатистый и заразительный, действительно, перестал звучать в Ясной Поляне в последние месяцы жизни Толстого; Андрей Львович развелся с своей женой, милейшей Ольгой Константиновной, оставил двоих детей, Соню и Илюшу, – тех самых, которым на известной фотографии Лев Николаевич, широко расставив руки, рассказывает сказку об огурце, – и женился вновь на разведенной жене тульского губернатора Арцимовича, которая, в свою очередь, оставила шестерых, уже не маленьких детей от первого мужа. И только третье желание Льва Николаевича исполнилось: он не видал и не пережил смерти «старушки Шмидт» – Марья Александровна на несколько лет пережила своего друга и учителя.

Андрей Львович (род. в 1877 г.), лицеист, солдат в Японскую войну, получивший Георгия, помещик, чиновник особых поручений тульского губернатора, чиновник по земельным делам, позже – видный петербургский банковский чиновник, был очень далек от своего отца идейно и придерживался всегда крайне реакционных взглядов в политике. Был барином, жил широко, а временами просто разгульно. Сдружившись с крупными помещиками и аристократами, и сам любил изображать из себя закоренелого «зубра». Уверял, что лакею, хотя бы и старику, вроде яснополянского Ильи Васильевича Сидоркова, органически не может сказать «вы». Мужиков называл «хамами». В ресторане пресловутой тульской Чернышевской гостиницы оставил тысячи. Поведением своим огорчал одинаково отца и мать. Сыновнего почтения к старику-отцу в достаточной мере не проявлял. Один раз мне сказал, что если бы он не был сыном своего отца, то он бы его повесил. Считался всеми беспутным и отпетым. А между тем, было в нем что-то привлекательное, и прежде всего – русская натура: широкая, безудержная, веселая, теплая. Песни играть, плясать, выпить и гульнуть как следует, форсу показать, деньгами швырнуть Андрей Львович был мастер. Пожалуй, из этаких-то и вербовались такие типы, как дядюшка в «Войне и мире». Лев Николаевич сам знал и любил этот тип. И надо сказать, что понимал он и Андрея Львовича. Много раз пытался наставлять его – устно и в письмах – и хоть успеха не имел, но Андрюшу жалел и считал не чуждым себе человеком. Замечательно, между прочим, что при всех своих недостатках и при всем своем «бурбонстве» – может быть, наигранном – Андрей Львович слыл также человеком добрым. За это его любил, между прочим, такой человек, как Душан Петрович Маковицкий, то есть полный антипод Андрея Львовича в нравственном отношении. Сам Андрей Львович заявил однажды, что «все толстовцы – сволочь», но что, вот, дескать, старушка Марья Александровна Шмидт и доктор Душан Петрович – прекрасные люди.

– А вы… вы – не толстовец, вы – просто молодой человек! – добавил он, обращаясь ко мне.

Отсюда, конечно, не совсем ясно, что именно беспутный сын Толстого разумел под «толстовцами». А что Андрей Львович все же был сын Толстого и, не следуя за своим отцом, понимал его и умом, и чувством, свидетельствует хотя бы такой факт, что некоторыми писаниями Льва Николаевича он положительно восхищался, о чем я еще буду иметь случай рассказать подробнее.

Младшего сына Льва Николаевича – Михаила Львовича (род. в 1879 г.) – я знал меньше всех других сыновей Толстого. И при жизни, и после смерти отца он лишь изредка и всегда накоротко показывался в Ясной Поляне. Высокий, крепкий, хорошо сложенный, с маленькими, медвежьими глазами, с низким лбом, с небольшой темной бородкой, Михаил Львович мало говорил, больше курил или бренчал на рояле, вполголоса напевая цыганские романсы. Культ цыганского пения, которому в молодости отдал дань и Лев Николаевич, увековечивший потом русско-цыганских певцов и певиц в «Живом трупе», держался довольно крепко в семье Толстых. Ему усердно служили Андрей и Михаил Львовичи. Кажется, также Илья и еще, как это ни неожиданно на первый взгляд, Александра Львовна, сама – гитаристка и певица.

Обычно Михаил Львович проживал в своем имении Черемошне Тульской губернии. Он был женат на очень аристократической женщине Александре Владимировне Глебовой. Ее мать Софья Николаевна, рожденная княжна Трубецкая, родная сестра знаменитых московских профессоров Сергея и Евгения Трубецких, принадлежала к самому высшему московскому обществу и между прочим вела дружбу с великим князем Сергеем Александровичем, убитым Каляевым. У Михаила Львовича были очень милые и способные дети. Помню, уже в послетолстовской Ясной Поляне, Ваню (Михайловича) Толстого, чистенького мальчика в белоснежной матросской курточке, милого, скромного и прекрасно игравшего на рояле. Теперь он где-то в эмиграции20. Отец для Михаила Львовича как бы не существовал. Об интересе ко взглядам Льва Толстого тут и речи быть не могло. Даже и вся Ясная Поляна в целом была, по-видимому, для замкнувшегося в своей семейной и помещичьей жизни Михаила Львовича чистым нулем, когда-то приятным и любопытным, но давно уже погрузившимся в лету и ненужным детским переживанием. Михаил Львович никогда (на моих глазах, по крайней мере) с отцом не разговаривал, никогда к нему не обращался, никогда ему не писал. В своем совершенном, первобытном эгоизме он мог отлично обходиться и без отца.

Когда Лев Николаевич ушел из дому и лежал больной в Астапове, все сыновья и старшая дочь Татьяна Львовна, собравшиеся тогда в Ясной Поляне, написали ему письма, которые должна была доставить отцу Александра Львовна. (Сыновья и Татьяна Львовна еще не знали, где именно находится отец.) Каждый исполнил эту обязанность как мог. Все, кроме Сергея, призывали отца вернуться. Только один Михаил Львович вовсе отказался писать:

– Всем известно, что я не люблю писать писем! – с обезоруживающей беспечностью заявил он Александре Львовне. – Скажи папа, что я думаю так же, как думают Таня и Андрюша.

Этот беспечный, равнодушный ответ глубоко поразил меня в 1910 году и не перестает так же глубоко поражать и теперь.

Младшего сына интересовал только вопрос наследственный: что еще получат они, братья, от отца? И тут, когда надо было предпринимать те или иные необходимые шаги, Михаил Львович действовал дружно и сообща – вместе с братьями.

Никогда не слыхал я, чтобы и после смерти Льва Николаевича Михаил Львович хоть раз вспомнил о нем. Наезжая в Ясную Поляну, целовал руку у матери, справлялся о ее здоровье, прогуливался по парку, громко разговаривал и хохотал с братьями, если кто-нибудь из них тоже случался на ту пору в Ясной, – разговаривал о чем угодно, только не об отце, – а потом садился к роялю и долго и беспорядочно бренчал, мурлыча себе под нос цыганские романсы…

В эпоху Первой мировой войны Михаил Львович служил в так называемой Дикой дивизии, у великого князя Михаила Александровича. Приезжая на побывку к матери, снова бренчал на рояле и беспечно рассказывал ей, что война совершенно напоминает ему псовую охоту.