Сергей Магомет - Прививка от бешенства

• Название: Прививка от бешенства
• Автор: Сергей Магомет
• Жанр: Русское современное

Новый прекрасный подарок русской литературе. Книга для писателя. Взрослая проза, роман-флэш. Ответы на все вопросы. Живительный коктейль Молотова. Заказывали? Получите и распишитесь.

---

Прививка от бешенства альтернативный учебник литературы Сергей Магомет

(выхваченные листы из догорающего романа)

© Сергей Магомет, 2016

© Сергей Магомет, иллюстрации, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Когда Х вдруг вскидывает на меня глаза, то ли кривясь от зубной боли, то ли сотрясаясь от немого хохота, я читаю в его взгляде: «Ты, кажется, считаешь себя гением. Нельзя же быть таким идиотом! Только такой идиот, как ты, не в состоянии понять, что гений-то – я!»

Однажды он попал в аварию, сломал ногу и руку. Я навещал его в больнице, закованного в гипс. Во время моего посещения он непрерывно, с усердием грыз мел. Мел способствует укреплению костей. И, как бы проверяя результат, то и дело постукивал – почему-то по гипсу. И мне казалось, что он ест мел для укрепления гипса. Даже без постамента он выглядел очень монументально. Я пообещал принести ему в следующий раз не только мела, но и бронзы.

Я памятник себе.

Софья Андревна Толстая говаривала: «Никто не знает, какой Лёвочка, а я знаю. Он – больной и ненормальный».

Известны и «Лёвочкины» слова: «Мне невероятно тяжело жить в доме сумасшедших».

Y вечно ноет и жалуется на бессовестность окружающих: у него постоянно п…т сюжеты, названия, метафоры, эпитеты, всяческие художественные подробности. Сволочь народ. А еще у него постоянно крадут его женщин. Я не подаю виду, как могу утешаю, но мне стыдно. Каюсь, и я не избежал общего искушения: тоже сп… л-таки – копеек на пятьдесят-шестьдесят.

Известно ревнивое отношение пишущих к облюбованной ими теме. Y всем рассказывает, что пишет роман «Моя жизнь среди евреев». Это выглядит как помечание территории: не трожьте моих евреев! И все время говорит только о евреях. По доброте душевной предложил ему на выбор пару эпиграфов: «Еврей и русский – братья навек», «Клянусь писать о евреях, только о евреях и ни о чем, кроме, как о евреях…» Вместо благодарности, набросился на меня, брызгая слюной: «Руки прочь от моих евреев!»

Не прослыть антисемитом или русофобом может лишь болван или сумасшедший. Или сумасшедший болван.

Впрочем, и это уязвимое утверждение. Разве мало у нас болванов антисемитов или сумасшедших русофобов?

Салтыков-Щедрин называл литературу «экскурсией в запретное».

А К.Г.Юнг так прямо и заявлял: «Наивный не замечает, какое оскорбление он наносит людям, говоря с ними о том, чего они не знают…» Но почему-то считал, что «подобную беспардонность прощают писателям и поэтам». Не знаю, как насчет поэтов, но у нас сие не прощают и писателям. Даже писателям – в первую очередь.

С другой стороны, чуть-чуть перефразируя Ф. Сологуба, и писатель никак не может примириться с тем, что несправедливость и неправда очень удобны для людей, а справедливость и правду надобно создавать, ибо нет их в земной природе. Горько писателю, понимаете ли, на каждом шагу видеть, что не лгать не могут люди, что ложью держится сама их жизнь, а правда разрушает ее.

Х на этот счет высказывался еще проще: прихожу, говорит, в гости, отлично пообедаю, выпью, и что же – никак не могу удержаться, не открыть глаза хозяевам на их уродства!

…хочется, понимаете ли, выглядеть именно неполиткорректным! Ибо это лучшее художественное средство, чтобы адекватно донести до читател то, что автору особенно дорого в литературе, то, что представляется особенно важным.

Где-то видел такой ролик. Японец, истинный самурай, вооружившись набором сверкающих ножей, мастерски разделывает только что добытую громадную рыбину. Глазом моргнуть не успеешь, выпускает потроха, отсекает плавники, голову, сдирает кожу, отделяет позвоночник. И вот на столе филе, порубленное идеальными порционными брикетами. Хочешь – стругай на суши, хочешь – котлеты крути… Уверен, впрочем, что мудрый японец найдет достойное применение также и всем обрезкам… Но это так, к слову.

Типаж. Обличающий болван.

Прошло несколько лет. Y забросил свой эпохальный роман о евреях. Жалуется: обокрал меня Александр Исаевич. Сволочь народ. Теперь никому не рассказывает о своих замыслах. Только мне под большим секретом поведал, что пишет роман под названием «Чучело Писателя».

Z говорит, что неделю бился, чтобы описать простое дерево у себя под окном. Говорит, написал страниц сто, да и то недоволен – мол, и правда, наш русский язык слишком неповоротлив – не в силах поспеть за полетом его фантазии, за цепочками искрометных ассоциаций – которые «так и хлещут»…

«Читайте, читайте коллег! Чтение собратьев по перу придает уверенности в собственной гениальности».

Знал я одного писателя-химика. То есть до пенсии он трудился, и весьма успешно, на поприще химии. Но, выйдя на пенсию, решил стать писателем. А что, так многие делают.

Грешен: люблю заглянуть сразу в конец книжки. Уж не комплекс ли? На днях читаю похвалу одной повести. Писателю лет сорок. Заглядываю в начало. «Мы с женой отдыхали в Переделкино. То есть она отдыхала, а я работал. Работалось хорошо. Сосны, воздух. С утра заказываю два кофейника – и за работу…» И так далее в том же духе. Всё чинно, интеллигентно. Глаз не ловит ни единой блошки. Не удерживаюсь, заглядываю в конец. Заключительная фраза: «Старик смотрел на нас с радушным вниманием и светлой заинтересованностью». Всё… Может быть, я слишком строг? Или чего не понимаю?

Другой случай. Давно не бывал на литературных сходках, а тут попал. Ересь невероятная. Мухи мрут от тоски. И вдруг встает один критик, очень-очень толково обрисовывает всю нынешнюю ужасающую литературную ситуацию. Ярко, образно. Прямо мои мысли. Единственное, говорит, великое произведение нашего времени – это роман его друга Х. Чего, говорит, стоит гениальная финальная фраза романа, гениально живописующая всю нашу современность и отсылающая нас к самому гениальному Пушкину. Я навострил уши: ну-ка, ну-ка! «Народ безмолвствует и… матерится». Всё. Может быть, я опять чересчур взыскателен? Это надо исследовать…

«Энергия заблуждения» или «наглость наивности» – суть одна.

«Ну что ты будешь делать, никак не могу избавиться от чувства собственной гениальности!»

«Пушкин, Лермонтов и… Трепакин…»

Таким образом в России не осталось ни одного действующего литературного критика, который бы не замарался причислением своих бездарных, но сановитых приятелей к лику литературных святых, когорте художественных гениев, сонму литературных классиков.

Что им теперь, бедным, опровержения, что ли, писать?!

Что поделаешь: если желаешь принадлежать к кругу избранных, нужно, как говорится, поступиться объективностью. Иначе говоря, за истину можно не только платить, но и ею расплачиваться. Увы, по себе знаю. Отсюда и эти печальные строки.

«Ну, Z назвал меня „лучшим прозаиком нашего времени“. Я бы выглядел неблагодарной свиньей, если бы не назвал его алаверды „новым солнцем нашей литературы“. В конце концов, если я теперь „лучший прозаик“, ведь это вовсе не означает, что я также и лучший критик, верно?»

«Боже мой! – ужасался про себя Х. – Во истину, скажи мне, кто твои друзья, и я скажу, кто ты! Особенно сие верно про писателей! Кто у меня в друзьях-товарищах? Харпакин, Трепакин и Плешаков! Других-то нет и не было!..»

Обывателя распирает желание узнать, что происходит «за гранью», потому что сам приблизиться к любой грани он ужасно боится. К примеру, сколько разговоров о сексуальной революции. А кто ее пережил, эту революцию?

«…некий властитель умов молодежи и поборник нравственности и морали, уехавший в Америку, посвятил себя фундаментальному изучению орального секса среди школьниц…»

…уже покойный.

Y говорит: – Слушай, придумал гениальное название для книги: «Никто». И еще с посвящением: «Никому». Здорово, а?

«Знаю о жизни почти всё. А о смерти практически ничего…» И это, как говорится, пройденный этап.

Известно, что писатель подчас так сживается со своим персонажем, что это выходит ему боком. Так у Флобера, как и у госпожи Бовари, появились все симптомы отравления мышьяком, а у Льва Толстого едва не развилась ложная беременность Анны Карениной.

Серьезно пострадал на этом поприще и литератор Х. Работая над романом о бешеной волчице, он заболел водобоязнью, стал угрюм, нелюдим и, в конце концов, сам себя ужасно искусал. К счастью, ему вовремя была сделана прививка от бешенства, и теперь он абсолютно не опасен для окружающих.

Y сказал, что «Прививка от бешенства» – самое подходящее название для книги. «Сразу понимаешь, что тебя сейчас будут оскорблять…»