Александр Кондратьев - Острова блаженных

• Название: Острова блаженных
• Автор: Александр Кондратьев
• Жанр: Триллер

«Острова блаженных» – вдохновленная Нилом Гейманом и Михаилом Булгаковым история о славянских богах. Они растеряли поклонников, их храмы сожгли, а имена забыли. Их последняя надежда – безработный и потерявший интерес к жизни Вячеслав. С его помощью боги надеются вернуть себе былое могущество. Вячеслава ждет долгий путь: на Острова блаженных, через Калинов мост над рекой Смородиной к Мировому Древу. В Ночь на Ивана Купала, когда расцветает папоротник, он узнает, в чем его предназначение.

---

Водитель резко крутанул руль, выворачивая машину. Маршрутка врезалась в обоих мужчин с равнодушной яростью пушечного ядра. Водитель пустил машину в крутой вираж, колеса вдавили в землю поломанные тела.

На улице никого не было, свидетелей у трагедии не было.

– Дозаправился? – спросил Старый, ухмыляясь.

Водитель молча кивнул и повел машину дальше, глубже в теплую московскую ночь. Шины оставили на дороге широкие параллельные полосы крови.

Глава 4. Вечная Женственность

Татьяна, милая Татьяна!

С тобой теперь я слезы лью.

А. Пушкин

Что такое посвящение? Это – один из институтов, свойственных родовому строю. Обряд этот совершался при наступлении половой зрелости. Этим обрядом юноша вводился в родовое объединение, становился полноправным членом его и приобретал право вступления в брак. Предполагалось, что мальчик во время обряда умирал и затем вновь воскресал уже новым человеком. Это – так называемая временная смерть.

В. Пропп

Если внимательно посмотреть на окружающих, вглядеться в их хмурые, сосредоточенные лица, трудно представить, что когда-то все они были детьми. Все эти худые, толстые, лысые, седые, морщинистые мужчины и женщины много-много лет назад неуверенно делали первые шаги, смеялись, когда узнавали родителей, плакали, когда хотели есть. Жизнь – прокрустово ложе; она растягивает маленькие тела, превращает веселых, смешливых детей в озабоченных, печальных взрослых. Особенно заметен контраст между детьми и взрослыми в школьном классе. Неужели немощная деспотичная пожилая женщина, что держит в страхе две дюжины молодых и сильных людей, сама когда-то была ребенком и также трепетала за партой в ожидании ответа перед такой же мегерой, в которую спустя годы превратится сама? Неужели человек, познавший горечь оценки собственных знаний, собственного поведения, вообще всего себя, может когда-либо ставить плохие отметки?

Леша сидел за второй партой в первом ряду у окна. Тяжелая пыльная занавеска была сдвинута в сторону. Леша ощущал неприятный запах старости, исходящий от серой ткани. Занавеска отлично справлялась со своей тюремной ролью: она стояла между этими маленькими людьми, полными жизни и энергии, и свободной радостью солнечного дня. И пусть сейчас она и не крала у детей солнечный свет, не гасила дыхание ветра, наполненное сладкими весенними запахами, – даже эти дары преподносились как бы с издевкой и только подчеркивали, чего все лишились.

Солнце расчертило парту, которую он делил с Сашей, на четыре неравных участка, подтверждая метафору заточения. Между ними границами пролегли полоски тени. Самый большой участок света достался Леше, и все его нехитрые школьные вещи принимали солнечные ванны: пенал с гоночной машинкой, линейка, учебник по алгебре, тонкая тетрадь в клетку и дневник. Дневник и тетрадь были раскрыты, и в них красными чернилами была выведена одна и та же оценка – «двойка». Дневник чуть-чуть выходил из световой зоны, и край его лежал в тени, будто бы стыдился того, что в нем было начертано.

В солнечном свете все было нестерпимо четким, и «двойка» алела на ослепительно белой бумаге, как подпись на дьявольском договоре о продаже души. Леша знал, что дома его ждут большие неприятности, но его это заботило мало. Он только смотрел на Людмилу Николаевну, директора школы, по совместительству – преподавательницу алгебры и геометрии, и размышлял о разнице между детьми и взрослыми. Он не злился на нее, ему было немного жаль эту злую, одинокую, никому не нужную женщину. Леша не знал, есть ли у нее семья, дети, домашние животные – хоть кто-то, с кем можно поделиться крупицами того безграничного запаса добра, что до поры скрыт в сокровищницах наших сердец. Мальчик точно знал другое – Людмила Николаевна глубоко несчастлива. Не могут счастливые люди огорчать других, оценивая их труды «двойками».

Все обстановка кабинета с этими тяжелыми пыльными занавесками, с этой доской с белыми меловыми разводами, с нелепой раковиной и влажной рваной тряпкой в ней, с перевернутыми стульями на задних партах, – все кричало о безнадеге, одиночестве, тоске и заточении. В таких местах рождаются мысли о том, что жизнь – это заключение и наши души этапируют из одной тюрьмы в другую.

Леша, пропуская невнятное бормотание Людмилы Николаевны о многочленах, все глядел на «двойку» и думал о том, как бы она больно задела его пару месяцев назад. Как черным лебедем вклинилась в его мысли, поселилась в голове, отравляя существование. Как мысли возвращались бы к этой «двойке» снова и снова, как будто бы это не «двойка», а больной зуб.

Сейчас все было иначе. Голова Леши была занята совсем другим – тем, чем и должна быть занята голова пятнадцатилетнего мальчика, – любовью.

Подростковая любовь – вещь совершенно особенная. Никто так и не сформулировал определение любви, которое могло бы в равной степени удовлетворить всех, кто испытывал (или думал, что испытывает) это загадочное чувство к ближнему. Как бы там ни было, подростковая любовь далека от возвышенных чувств, потому что являет собой хитросплетение гормонов, юношеского максимализма, желания самоутвердиться. Подростки, конечно же, максималистично с этим не согласятся.

Первая любовь – дверка в желанный мир взрослых, сладкий запретный плод. Но в ней, к ее чести, зачастую гораздо больше искренности и чистоты, чем в отношениях взрослых людей. Если есть в мире волшебство, магия, то она сродни музыке, и люди способны услышать эту особую музыку – звон волшебных колокольчиков – только в юности, когда душа молода, когда молоды чувства и не скопилась еще усталость от людей и вечного повторения.

Искусство рождается из желания приукрасить действительность, любовь – из желания выжить в этой действительности. Любовь – графический редактор бытия, скрывающий и пыльную тюремную занавеску, и влажную рваную тряпку, и кроваво-красную «двойку».

Леша влюбился в одноклассницу. Ее звали Таня. Красивая высокая девочка с длинными русыми волосами и хитрыми глазками, как у лисички. Таня была новенькой – перешла в Лешину школу только в этом году. Они начали дружить еще в сентябре, когда первый звонок отсек их от летней свободы. Сейчас за окном властвовал май, приближались летние каникулы. Правда, впереди маячил недобрый призрак экзаменов – «на аттестат зрелости», как их почему-то называли учителя. Насколько Леша понимал, эти экзамены – пустая формальность, потому что никто из его знакомых после окончания девятого класса не собирался идти в колледж или в техникум. Еще один репрессивный механизм взрослых, поработивших детей.

Возможно, эта несчастная «двойка» как-то скажется на благополучии Леши – и скорее всего скажется, – испортит оценку в четверти, а вместе с ней и годовую оценку, а также косвенно повлияет и на этот ужасный экзамен на «аттестат зрелости», поскольку проводить и проверять его будет та же Людмила Петровна, а отношения с ней испорчены. Нет ничего субъективнее школьной оценки: вопреки справедливости, это не оценка знаний, а оценка отношения учителя к тому или иному ученику.

Теперь, когда Леша был влюблен, все это было не так уж важно. Конец апреля ознаменовался для Леши беспрецедентным событием: мальчик нашел в себе силы предложить Тане встречаться с ним, и Таня согласилась! Когда Таня ответила на его косноязычное предложение самыми прекрасными словами на свете – «Да, я согласна!» – Леша едва не лишился чувств от восторга и удивления.

Леша и Таня провели долгие майские праздники вместе: гуляли, ели мороженое, сидели на лавочках, обнимались – и даже несколько раз неловко поцеловались. Леша был на седьмом небе.

Леша помнил, как все началось, – вдруг. Однажды, три или четыре года назад, ему приснился сон – неясный, смутный, и Леша мало что запомнил. В этом сне он видел Женщину – не какую-то конкретную женщину, а, как показалось мальчику, Вечную Женственность, самую суть женственности. Это было прекрасное, теплое, светлое видение. Наутро от сна остались странное ощущение – щемящая боль, тоска по чему-то возвышенному, светлому. Наверное, так Адам и Ева сокрушались по навсегда потерянному раю. Маленький мальчик вдруг понял, что ему необходимо кому-то посвятить свою жизнь, жить не ради себя, а для кого-то другого – ради одного-единственного существа на всем свете.

Леша не понимал – и уже не поймет, – откуда взялось это чувство. Возможно, это был рано проявившийся отцовский инстинкт. Возможно, Эдипов комплекс. Первая мысль о применении этого чувства была именно о матери. Возможно, это было и то, и другое. Возможно, Эдипов комплекс и есть родительский инстинкт. В конце концов, эта история происходит в мире, где люди верят в равнозначных Бога-Отца и Бога-Сына. Если они равнозначны, то один, как и другой, являются друг другу отцом и сыном одновременно.