Владимир Бушин - За Родину! За Сталина!

• Название: За Родину! За Сталина!
• Автор: Владимир Бушин
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-6994-0634-0

Известнейший литератор и публицист Владимир Сергеевич Бушин попал на фронт осенью 1942 года, в составе 54-й армии прошел от Калуги до Кёнигсберга, принимал участие в войне с японцами в Маньчжурии. Печататься начал еще на фронте, в армейской газете «Разгром врага». Сражаясь на фронтах Великой Отечественной, шел в бой со словами «За Родину! За Сталина!».

И сегодня Бушин, как прежде, на передовой. Его публицистика исполнена патриотического пафоса, а перо его можно приравнять к штыку. Правдоискатель, он не обходит стороной такие факты, как мародерство и насилие во время войны, наветы на Сталина и Жукова, мнимые и подлинные подвиги… Эта книга – ответ клеветникам, оболгавшим заслуги народа Победы, ее солдат и полководцев.

---

А о нем тоскует Баку

В эти же предпраздничные дни в Доме кино проходило торжественное вручение каких-то премий. Заправлял всем на сцене известный «азербайджанец» Гусман. Вдруг ни с того ни с сего он злобно бросает в зал: «Подонки и твари, сидящие в Думе, отказались встать и почтить память жертв холокоста. Ведь евреев истребляли только за то, что они евреи. Давайте почтим!» И что же? Никто не вышел на сцену и не сказал ему: «Советский Союз, наш народ пережили пять холокостов. Ваш главный довод – нас истребляли только за то, что мы евреи. Но и нас в захваченных городах и деревнях истребляли только за то, что мы русские, белорусы, украинцы и живем на этой земле: фашисты готовили Lebensraum для себя. Однако еще беспощадней они истребляли нас за то, что мы защищали свою родину. Попавших в плен сотнями тысяч, дивизиями отправляли в душегубки. Так кого же прежде следует почтить, кто более достоин памяти потомства – те, кто с оружием в руках сражался и победил, или те, кто со звездой Давида на груди обреченно брел в лагерь смерти? И что, почтил хоть раз израильский парламент память советских, русских героев, своих спасителей? Знаешь ли ты, киношный пустозвон, хотя бы о том, кто 27 января 1945 года спас узников Освенцима, где было много оставшихся в живых советских граждан, в том числе евреев? Или думаешь, что в Освенциме были одни евреи, а освободили его американцы, как уверяли твои сородичи на телевидении?» Увы, никто не сказал ничего подобного Гусману. Вместо достойного ответа весь зал поднялся и молча уставился на азербайджанца. Ах, если бы отправить его в родной ему Баку подметать улицы… А ведь и Дума никак не ответила на публичное оскорбление…

На наших глазах умирают товарищи…

А 8 мая в Кремлевском дворце шел праздничный концерт. Было много прекрасных выступлений. С небольшой замечательной программой выступила фронтовая сестра милосердия Элина Быстрицкая. Как она прочитала стихотворение Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины…». Как сильно прозвучали в этот день слова:

По русским обычаям только пожарища
По русской земле разметав по пути,
На наших глазах умирали товарищи,
По-русски рубаху рванув на груди…

И вдруг выскакивает гражданин Газманов и во все воронье горло начинает:

– Господа офицеры!..

Что за господа? Какие господа? Откуда взялись? Мы только что видели, как, рванув на груди рубаху, умирали товарищи. В зале сидят участники Великой Отечественной войны, офицеры Красной Армии, старики, к которым за всю жизнь никто никогда так не обращался. Да и сейчас в армии говорят «товарищ». По воспоминаниям Павла Кудинова, руководителя Вешенского восстания 1919 года против живодерской троцкистской политики «расказачивания», даже восставшие сохранили обращение «товарищ». А если «господа» и в связи с Отечественной войной, то это следует расценивать только как обращение к немцам или к власовцам. Но происходит невероятное: весь зал (сколько там тысяч мест – пять, десять?) встает и слушает весь вопеж такого же провокатора, как Иваненко, стоя. Да неужели из этих тысяч так никто и не понял, как он сейчас выглядит и как смотрит на него вся страна. Право, впечатление такое, что если бы хор запел «Deutsсhland über alles» и при этом три первых ряда встали бы, то немедленно вскочил бы и весь зал… Что, слишком мрачно? Придумайте, кто может, что-нибудь повеселей…

Трое вышли из леса навстречу одному из болота

Александр Солженицын, до сих пор пылко прославляемый кинорежиссером Станиславом Говорухиным и писателем Валентином Распутиным как выдающийся патриот, долго, обстоятельно и вдохновенно рассказывал нам о своем героическом участии в Великой Отечественной войне. Ну, во-первых, говорит, «я, мои сверстники воевали четыре года». Это, надо полагать, в том смысле, что «от звонка до звонка», ибо война, как известно, четырех-то лет не длилась. И воевал, во-вторых, не как-нибудь, а все эти «четыре года моей войны», говорит, «месили мы глину плацдармов, корчились в снарядных воронках» под градом снарядов и бомб. А когда бил час наступления, говорит, то «еще в темноте, в траншее, одна банка американской тушенки на восьмерых и – ура! За Родину! За Сталина!» Читатели, словно воочию, видели, как невыспавшийся, голодный Александр Исаевич с винтовкой наперевес, в обмотках выскакивал из траншеи и, оглашая окрестности ревом, бежал в атаку. Может быть, даже в рукопашный бой. Может быть, даже готовый закрыть своей грудью амбразуру вражеского дота. Поэтому с полным пониманием и горячим сочувствием читали мы его уверения о себе как об уцелевшем на войне исключительно благодаря божьему промыслу: «Господи! Под снарядами и бомбами я просил тебя сохранить мне жизнь…» Подумал Всевышний и внял мольбе и сохранил. Притом весьма нестандартным образом: повелел СМЕРШу арестовать Александра Исаевича и отправить в глубокий тыл. И невозможно было не разделить радость богоспасенного, когда, оказавшись в Бутырках, блаженно лепетал он: «И снаряды не падают…»

Читатель может подумать, что все «четыре года» Солженицын служил в пехоте. Действительно, кто же еще бросается в атаку из траншеи или окопа. Но нет, он этого не утверждает, а говорит о себе так: «всю войну провоевавший командир батареи». Остается предположить, что в траншеях, в рядах пехоты командир-артиллерист оказывался лишь время от времени.

Многие читатели и даже сердцеведы-художники, например, Лидия Чуковская, Георгий Владимов, потом Говорухин, Распутин и другие, всему этому свято верили, как речам равноапостольного пророка. Но через несколько лет выискались антипатриотически настроенные исследователи, нагло заявившие: «Мы по архивам обшарили весь 41-й год, все штабы и фронты Отечественной войны, но лейтенанта Солженицына А. И. там не обнаружили». Позже нашлись еще более бесстыдные антипатриоты, объявившие с ухмылкой: «И в 42-м году мы его на фронте не зрим». Что такое? Конфуз! А он к этому времени уже бороду под Достоевского отпустил. Ну, вылитый классик! И вдруг – неуважение к истине, бахвальство. Как быть? Делать нечего, Александр Исаевич поднатужился и в автобиографии для Нобелевского комитета скрепя сердце уточнил: «С начала войны я попал ездовым обоза и в нем провел зиму 1941/42 года». Что ж, молодец, мужественно признался: не четыре, а меньше трех.

Но антипатриоты опять загалдели: «Во-первых, был он не ездовым. Тут необходимо умение обращаться с лошадьми, – а откуда оно у маменькиного сынка, только что окончившего университет. Был он конюхом, точнее, подсобным рабочим на конюшне: задавал лошадям корм да убирал навоз, о чем и жаловался в письмах жене. Во-вторых, обоз, в котором он служил подсобником, не снаряды возил на фронт, не раненых с фронта под бомбежками и обстрелом, а совсем другое, притом – в Приволжском военном округе, бывшем упомянутой зимой глубоким тылом. В-третьих, все-таки с самого ли начала войны оказался Солженицын в армии?»

Александр Исаевич, как видим, настаивает, что с самого. И в брошюре «Сквозь чад», обращаясь к другу юности К. Си-моняну, писал: «Началась война – я зашел к тебе попрощаться… Я горел: как могу не успеть защитить ленинизм». Впечатление такое, словно это было если не 22-го, то уж наверняка 25 июня 41-го года. А между тем, свидетельствуют злобные антипатриоты, хотя Александр Исаевич и горел синим огнем нетерпения, но в добровольцы защищать ленинизм не побежал, а уехал из Ростова в Морозовск преподавать в школе астрономию, и там, любуясь по ночам на звезды, дожидался, когда призовут. И случилось это 18 октября 41-го года, то есть лишь через четыре месяца после начала войны, когда многие его сверстники не за ленинизм именно, а за родину уже сложили головы. Солженицын же, инкубаторское дитя голой идеи, с этого времени и начал защищать ленинизм, но не с винтовкой или пушкой, а с лопатой, метлой, вилами и другими орудиями обозника.

Отрицать это он теперь не решается, но говорит, что из тылового обоза его направили в артиллерийское училище, которое окончил «к ноябрю 42-го года», и был назначен командиром батареи. И вот уж «с этого момента провоевал, не уходя с передовой, до ареста в феврале 1945 года», случившегося, как помним, по божьему промыслу. Что ж, похвально – под напором антипатриотов мужественно признался наконец, что воевал не с самого начала, не четыре и не три года, а лишь с ноября 42-го, то есть раза в два меньше, чем объявил по ошибке с лёту. Но уж зато, говорит, все время на передовой, ни на миг не отлучаясь. То, мол, у орудий, то в траншее.

Но тут снова – вот ведь публика! – вылезли антипатриоты: «Ни в ноябре и декабре 42-го, ни в январе, феврале, марте и апреле 43-го никаких следов пребывания на фронте лейтенанта Солженицына А. И. не обнаружено. Только в мае найден неглубокий след его сапог, который в дальнейшем переплетается со следами явно женских сапожек. Выходит, что двух самых страшных лет войны, как, впрочем, и трех самых упорных последних ее месяцев, Солженицын не видел». Вот так да! Опять скандал! А у него борода уже под Толстого. Ни дать ни взять живой классик, а такое мелкое вранье даже в месяцах…