Михаил Дитерихс - Убийство Царской Семьи и членов Романовых на Урале

• Название: Убийство Царской Семьи и членов Романовых на Урале
• Автор: Михаил Дитерихс
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9533-3089-3, 978-5-4444-8322-0

Генерал М.К. Дитерихс (1874–1937) – активный участник Русско-японской и Первой мировой войн, а также многих событий Гражданской войны в России. Летом 1922 года на Земском соборе во Владивостоке Дитерихс был избран правителем Приморья и воеводой Земской рати. Дитерихс сыграл важную роль в расследовании преступления, совершенного в Екатеринбурге 17 июля 1918 года, – убийства Царской Семьи. Его книга об этом злодеянии еще при жизни автора стала библиографической редкостью. Дитерихс первым пришел к выводу, что цареубийство произошло из-за глубокого раскола власти и общества, отсутствия чувства государственности и патриотизма у так называемой общественности, у «бояр-западников». Все это привело к Февралю и Октябрю 1917 года, а затем и к цареубийству. Но подлинная трагедия династии заключалась, по мнению автора, в том, что ей отказал в верности сам русский народ, нарушивший крестное целование, данное на Земском соборе 1613 года.

---

Сергеев говорит, что, по ознакомлении с данными дела Наметкина, он признал «важнейшей очередной задачей выяснить, насколько возможно, действительно ли совершилось самое событие преступления». Это он признал 8 августа, а допрашивает Летемина 18 октября, а Марию Медведеву – 9 ноября. Что же он делает за это время, дабы установить факт убийства? Осматривает дом Ипатьева, но устанавливает и отмечает в протоколе все то, что отмечал в свое время Наметкин, что делали неопытные офицеры, что делал уголовный розыск. Для установления факта преступления Сергеев не замечает ни окровавленных салфеток и полотенец, ни обрызганной кровью стены, не разыскивает окровавленные опилки, которыми замывали пол, не интересуется, от каких револьверов пули, засевшие в стенах и полу подвальной комнаты нижнего этажа дома. Он дополняет осмотр лишь тем, что выпиливает из стен и пола куски досок с пулевыми следами и снимает фотографии комнат. Однако с комнаты, где был произведен расстрел, он снял фотографию не до вырезки кусков досок из стен и пола, а уже после изъятия их со следами произведенного здесь преступления. Таким образом, если уничтожить эти вынутые куски досок, то никаких следов совершенного в этой комнате действительного злодеяния нигде зафиксировано не останется.

Этот акт следственного производства Сергеева, может быть, случайно сопоставляемый с показаниями Летемина, данными 18 октября Сергееву, опять-таки наводит на мысль об умышленности некоторых действий Сергеева. Летемин, который на допросе 7 августа уголовным розыском проявил свой интерес к совершившемуся преступлению только вопросом, много ли было крови, просидев, числясь за уголовным розыском, два с половиною месяца в тюрьме, на допросе Сергеева неожиданно оказывается значительно более словоохотливым без понуждения со стороны Сергеева, а главное, значительно более интересовавшимся деталями преступления. Повторив в общем все то, что он рассказывал уголовному розыску, Летемин в конце вдруг заявил: «Все то, что я узнал об убийстве Царя и его Семьи, меня очень заинтересовало, и я решил, насколько возможно, проверить полученные мною сведения. С этой целью 18 июля я зашел в ту комнату, где был произведен расстрел, и увидел, что пол был чист, на стенах также никаких пятен я не обнаружил. В задней стене, на левой руке от входа, я заметил три дырочки глубиной с сантиметр каждая; больше никаких следов стрельбы я не видел. Вообще следов крови я нигде не обнаружил».

Правда, что Летемин оговаривался и пояснял, что осмотр он производил уже вечером и торопился, боясь, чтобы начальство не застало его за этим делом, но этого было достаточно, и в Екатеринбурге заговорили: видите, уголовный розыск прав, Семья вывезена; самое большее, что был расстрелян только бывший Царь, как и говорили советские власти. Позвольте, возражали другие, ведь кровь, много пулевых следов видели Кутузов, Деревенько, Чемадуров, Наметкин, все офицеры, масса народа, перебывавшего в доме? – Ну, это все могло появиться и потом, провокация…

Выпилить доски со следами пуль и крови Сергеев, конечно, должен был, но надо было, во-первых, снять фотографии стен комнаты, где был произведен расстрел, раньше их искажения, а во-вторых, надо было хранить выпиленные куски до экспертизы кровяных следов и пуль в порядке, установленном законом, опечатанными и с гарантией, что они не пропадут. Между тем хранение их было так небрежно, что при сдаче вещественных доказательств Сергеев не мог разыскать сразу одного из выпиленных кусков из пола.

Сергеев резко отзывается в своей докладной записке о моральных качествах чинов Екатеринбургского уголовного розыска и указывает на то, что они не стояли на должной высоте. Сергеев, оправдывая себя, отмечает, что «успех следствия в значительной мере обусловлен возможно наилучшей и широкой постановкой дознания и розыска, ибо результаты работы органов дознания являются основой предварительного следствия». Последнее Сергеев должен был добавить – при условии, когда розыск руководится следствием и следователем. При всем том делал ли Сергеев что-либо со своей стороны, чтобы улучшить дело, ускорить его ход? Давались ли им какие-либо указания чинам уголовного розыска? Использовал ли он хотя бы весь тот материал, который доставлял ему уголовный розыск, и наблюдал ли он за своевременностью поступления к нему материалов от розыска? Вот для примера сравнительная таблица посланных 13 октября 1918 года уголовным розыском оптом своих материалов следователю с отметками, что и когда сделано по ним Сергеевым.

Из 24 допрошенных уголовным розыском к январю 1919 года Сергеевым было передопрошено только 4 свидетеля. Все прочие лица были оставлены Сергеевым без внимания, хотя показания некоторых, при более опытном и детальном их расспросе, могли бы дать, вероятно, чрезвычайно существенные указания. Особенно досадно – это упущение Сергеева своевременно допросить доктора Саковича, занимавшего при большевиках должность областного комиссара здравоохранения. По свидетельству бывшего комиссара счетного отдела управления Северо-Восточной Уральской железной дороги Николая Дубовика, Сакович вместе с городским комиссаром здравоохранения, евреем Красновым, были одними из активнейших работников в областном совете, а жена Краснова, Фани Янкелевна, состояла секретарем. Между тем Сергеев, не поддерживавший, по-видимому, никаких сношений с другими лицами и организациями, работавшими вообще по политическим розыскам, выпустил Саковича из своих рук, и тот был отправлен в Омск. Значительно позже прокурор Иорданский обращался в Омск с просьбой вернуть Саковича, указывая на его отношение к Царскому делу, но 25 декабря 1918 года получил из Омска от следственной комиссии по рассмотрению дел о лицах, арестованных «в дни настоящего переворота», уведомление, что по распоряжению министра внутренних дел Сакович и его дело переданы в названную комиссию и потому обратно в Екатеринбург выслан быть не может. Сакович был настолько важным свидетелем, если не преступником, по Царскому делу, что Сергеев мог сам съездить в Омск для допроса, раз что выпустил по своей вине из своих рук. Этого, конечно, Сергеев не сделал и причинил следственному производству неисправимую ошибку.

После бывших разговоров с Сергеевым 22 января он в своей докладной записке отмечает неоднократно важность порученного ему следственного производства по раскрытию убийства Царской Семьи в государственном, историческом и культурном значениях. Жаль, что к этому сознанию он, по-видимому, пришел только под впечатлением бывших разговоров, но и то несколько исказив их, так как говорилось о значении этого дела, вещей, оставшихся после убийства Царской Семьи, и вещественных доказательств преступления в государственном, историческом и национальном отношении, а не в культурном, каковым словом Сергеев заменил определение национального значения. В течение же своей работы он совершенно не подходит к освещению дела в указанных отношениях. 8 октября он допрашивает протоиерея Сторожева. Сторожев – свидетель интеллигентный, образованный, свидетель важный, он 14 июля служил обедницу в доме Ипатьева и видел там всю Семью и всех состоявших при ней придворных и слуг. Это показание служит как бы подтверждением показаний Стародумовой и Дрогиной, видевших Семью в доме Ипатьева 15 июля. Следовательно, теперь уже, безусловно, верно, что до этого числа она никуда не исчезала из дома.

Но Сторожев и не простой интеллигентный свидетель, он сам бывший товарищ прокурора; понимает, насколько важна в этом деле каждая мелочь, деталь, не только с юридической точки зрения, но и в указанных выше отношениях. Он старается говорить как может подробнее, длинно, старается припомнить все, что видел, старается дать показание всестороннее. Что же, Сергеев пользуется этим опытным и серьезным свидетелем в целях хотя бы юридического характера для своего следствия или даже в целях просто помочь Сторожеву в его желании дать возможно исчерпывающее показание? Нисколько. Сам Сторожев в конце своего показания как бы подсказывает Сергееву: «Лично ничего более сказать не могу», – но спроси! Но Сергеев ни одного дополнительного вопроса Сторожеву не ставит; он предъявляет ему только три одинаковые иконы, найденные в доме Ипатьева: «Те же ли это иконы, что стояли на столике во время службы?..» – «Я не могу утверждать, но почти убежден, что это была одна из тех двух одинакового размера икон Нерукотворенного Спаса, которые вы мне предъявляете», – отвечает Сторожев. Таких икон из числа принадлежавших Царской Семье в доме Ипатьева было найдено четыре; как же можно утверждать про одну из них, что это была именно она? Почему же вместо этого, по меньшей мере, бесцельного предъявления иконы Сергеев не предъявил Сторожеву серьги Государыни, найденные в шахте, которые 14 июля могли быть в ушах Ее Величества, пряжку от пояса наследника Цесаревича, найденную там же, пряжечки от обуви Великих княжон, куски материи от костюмов, юбок и платьев, найденные в кострищах? Сторожев, входя в дом, видел у подъезда легковой автомобиль; почему Сергеев не расспросил его, каков был этот автомобиль, какого цвета? Ведь он уже знал показание Евдокии Лобановой об автомобиле, на котором приехали в лес в ночь с 18 на 19 июля каких-то пять человек, из коих один был похож на еврея. Отчего он не расспросил Сторожева о наружности Янкеля Юровского, его помощника, который спал на постели, о наружности красноармейцев внутренней охраны? Отчего он не поинтересовался более подробно меблировкой и вещами, бывшими тогда в комнате Янкеля Юровского, для сравнения с тем видом комнаты, в котором она оказалась 25 июля? Сторожев рассказывал, что 14 июля должен был служить отец Меледин, который перед этим уже три раза служил в доме Ипатьева, но Янкель Юровский неожиданно ему отказал и срочно потребовал Сторожева. Почему Сергеев не вызвал сейчас же отца Меледина и не попытался допросом его выяснить причины этой внезапной замены? Почему, наконец, он не допросил диакона Буймирова, который пять раз служил в доме Ипатьева и с отцом Мелединым, и с отцом Сторожевым?