Алгебра Слова - Студия

• Название: Студия
• Автор: Алгебра Слова
• Жанр: Русское современное

Обычная двухдневная командировка двух любящих, но несвободных людей.

Главные герои мистического романа еще не знают, что возвращаться им будет некуда. Время и воображение сыграли с ними великолепную шутку.

Дело начинается со случайного знакомства с господином Соломоном Абрахансоном, который может все.

Как понять, кто плохой, а кто хороший? Кто живой, а кто мертвый? Когда зло может обернуться добром, а благо – крупными неприятностями? Откуда начинается любовь, и где начинается зависимость?

На самом ли деле все происходит так, как нам кажется?

---

– Посмотри, – вдруг обернулся Семеныч. – Мы с женой в Греции были, но там не успели взять, как ты думаешь, ей светлая больше понравится или темная?

– Не знаю, – сказала Катя, опустив глаза. Обидой кололось напоминание о том, что у него есть в жизни другая, самая главная женщина. За эти дни, проведенные в другом городе, прошлое отодвинулось очень далеко. И тем неприятнее сейчас повеяло его спертым дыханием.

– Ну что, не знаю? Как мне выбрать-то? Ты б какую взяла себе?

– Светлую, – еле слышно произнесла Катя, отвернувшись к окну, за которым в ровный ряд безучастно стояли аккуратно остриженные кустарники с маленькими желтыми цветками.

Семеныч перешел к изделиям, что висели на противоположном ряду.

– А длинную или короткую брать? – опять спросил он.

– Не знаю. Какие она носит, такую и бери, – сухо ответила Катя.

– Ничего посоветовать не можешь! – раздраженно сказал Семеныч.

Она промолчала.

– Да, наверное. В длинной теплее будет. Дайте мне посмотреть поближе вон ту и ту.

Семеныч никогда так себя не вел, не разговаривал. Сейчас он стал чужим, незнакомым. Сначала Кате показалось, что все это розыгрыш, шутка или наказание за проигранные деньги, бессонную ночь и вынужденно продлившуюся командировку, из-за которой, наверняка, Семеныч чувствует себя не в своей тарелке. Ему никогда не нравилось обманывать, скрывать, изворачиваться. Но их отношения по-другому не могли существовать в обществе. Либо – ложь, либо безжалостное разбитие невинных сердец. Семеныч не мог ни оставить Катю, ни придумать выход, а потому нередко раздражался и злился.

Катя ждала, что вот-вот Семеныч подойдет к ней, присядет рядом на корточки, положив голову ей на коленки, и искоса посмотрит, нежно улыбнувшись. Но тот по-прежнему стоял у прилавка, придирчиво разглядывая и сравнивая две шубы. Катя сидела на скамеечке, держа стакан с водой в руках, и ждала, пока Семеныч выберет. Вспомнила свои замерзшие руки зимой, когда стояла на остановках, добираясь на работу, которая находилась у черта на куличках, как Семеныч в это время греется в сауне в теплой качалке. Вспомнила, как он был недоволен, когда она встречами нечаянно или нарочно нарушала его привычное утреннее накачивание мышц. Как-то он даже приехал к ней утром и с раздражением сказал, что чувствует себя утюгом, которым Катя пользуется в удобное ей время. Потом, правда, извинился. А на какую-то ночь вообще отказался остаться и крикнул, что его совесть «сожрет» перед женой, хотя на полтора часа все-таки заехал. Потом, правда, чуть не бегом убежал домой, опаздывая и ругая Катю, словно она силой затащила его в постель.

Внезапно ей стало холодно и от нахлынувших в памяти эпизодов, и от происходящего сейчас. Все-таки это никак не походило на Семеныча, невзирая на всю его невнимательность и нечуткость к ней. Катя и понимала Семеныча, прожившего с женой долгие годы, и не понимала почему человек, у которого возникли новые чувства, обязан их скрывать и жить во лжи до самой смерти, чтобы выглядеть пристойно в глазах общества. Она приняла Семеныча таким: чутким и бездушным, искренним и виноватым, несвободным и вольным, своим и чужим. Хотя, иногда, не выдержав, срывалась тоже. Только тогда ссора требовательно вынуждала их обоих признать, что друг без друга, неидеальных и несовершенных, они все-таки никак не могут…

Наконец, Семеныч выбрал и сторговался.

– Ей понравится? – спросил он у Кати, когда они вышли на улицу.

– Понравится, – с трудом подавив вспыхнувшее раздражение, ответила Катя.

«Совсем все границы перешел! – возмутилась она. – И ведь мне и крыть нечем. Чуть что, панцирь свой натянет со словами: «Это моя семья, а я тебя сразу предупреждал. Так что или так, или никак», как слепой, не пробьешь. А глаза узкие становятся и злые. Вот уснешь ночью, рукава оторву от этой шубы. Посмотрим, какие лица у вас будут при подарке!»

Катя невольно повеселела, представив эту картину, потом осекла сама себя за глупые мысли: «Ладно, не буду портить оставшийся день. Ой, хоть бы билетов не было, и мы еще на денечек остались! Сейчас уберет свою шубу и все будет как раньше. Он и я. И можно будет гулять, взявшись за руки. А ночью в постели болтать и смеяться. Как будто и нет никого, ни жены, ни мужа, ни людей этих, рабов своего существования».

Катя еще с детства нашла для себя способ решения неразрешимых ситуаций и проблем, поэтому они у нее долго не задерживались. Так произошло и здесь: она причислила женатость Семеныча к неизлечимой болезни и старалась с пониманием относиться к этому, чтобы не трепать нервы ни себе, ни ему, ни обществу. Конечно, если Семеныч вел себя в рамках приличия и вежливости. В противных случаях, Катя просто взрывалась…

Они зашли в номер. Семеныч упаковал подарок жене в чемодан и в довольном расположении духа достал айпад:

– Ты спала, я музыку записал. Послушай!

Катя взяла наушники и с интересом прислушалась. Последнюю, новую, она слышала в ресторане, когда он пел. И сейчас сердце забилось часто. Она даже глаза закрыла, предвкушая удовольствие. И, когда Семеныч нажал воспроизведение, через несколько секунд глаза у Кати открылись и обиженно посмотрели на Семеныча. Через минуту, она, чуть не плача, стянула наушники.

– Возьми, – протянула ему.

– Не понравилось?

– Нет, не понравилось, зачем ты ее написал? Для чего?

– Для тебя!

– Меня?!

– Ну… Не придирайся, не нравится, другую напишу.

– А-а-а, – разочарованно протянула Катя. – Ясно. Нет, мне не надо таких песен, и других, «таких» не надо. Она плохая.

– Хорошая песня, – вспылил Семеныч. – Классная. У тебя слуха нет, и вкуса тоже. Ты не понимаешь. Больше тебе не буду песни писать.

Он отошел к окну и долго молчал. Катя без мыслей смотрела на его широкую спину. Вдруг он медленно заговорил, стоя спиной:

– Дело в том, что никто не любит мою музыку. Потому, что никто ее не слышит. Все слышат фонограмму, а я слышу музыку, но я не могу ее записать так, чтобы другие тоже услышали именно музыку, а не фонограмму. Поэтому, это не у тебя нет слуха, а у меня нет умения. Я это прекрасно понимаю. Ты раньше хвалила мои музыкальные сочинения только, чтобы меня не обижать. Теперь ты просто перестала это делать. И в том, что я тебе сказал, что больше не буду тебе показывать свою музыку, нет ничего обидного. Это восстановление статус кво. Мне и раньше не стоило этого делать, косвенно вынуждая тебя хвалить то, что не нравится.

Она вздрогнула. Сузились и поникли плечи: «Что происходит? Это не мой Семеныч, а кто-то посторонний. Даже это вообще, не Семеныч. Что, если…

Если он таким и останется? Что, если он таким и был? И лишь временная влюбленность сделала его на время моим, а теперь исчезла?»

Катя, не выдержав, подскочила к нему и уткнулась в спину, просунув свои руки под его и приложив ладони к его груди. Она почувствовала его боль. Его душу, истерзанную огромным потоком разнообразной информации, которую приходилось обрабатывать в почти постоянном авральном режиме на неинтересной работе. Его укромный мир, наполненный музыкой и поиском чего-то хорошего, счастливого, чистого. Потом Катя высвободила рубашку из брюк и, приподняв ее, прижалась губами к коже, нежно целуя каждую родинку:

– Ну что ты? Мне нравятся твои песни. Я слышу их так, как они бы могли звучать. Эта не понравилась. Для меня она плохая. Но мне же не может нравиться все? Я люблю тебя, но мне не всегда нравится твое поведение. Но это не значит, что я люблю тебя меньше. Пойдем, погуляем?

– Я ее так и назову: «плохая», – Семеныч развернулся к ней лицом и сграбастал в охапку, приподняв Катю над полом, и засмеялся. – А тебе переделаю. Будет: «переделанная плохая». В голове какой-то туман. Вроде и не пили вчера.

– Ты коньяк пил! – засмеялась она, обхватив его за шею. – Прямо на тротуаре, прямо из банки!

– Во-первых, это не я. Это ты его мне подсунула. И ты его пила. А во-вторых, я несколько глотков только и сделал.

Катя, высвобождаясь, сползла вниз, не отнимая рук: Семеныч стал снова ее. И в глазах нет того чужого и ненормального блеска. Она звонко чмокнула его в ухо.

– Катя… – потер он ладонью ухо. – Кто так делает? Билетов, кстати, пока нет.

Она подпрыгнула от радости, расплываясь в довольной улыбке. Снова кинулась к нему, обнимая и вдыхая аромат его кожи.

– Пойдем гулять, – Семеныч и сам был очень рад тому, что остается еще с ней, а больше был рад тому, что рада была она. – Походим.

Катя насторожилась: Семеныч ходил, если хотел отвлечься от того, что было для него некомфортно, мысли, чувства, ощущения, словно хотел их утрясти, или растрясти…

– Все в порядке? – переспросила она.

– Да… – грустно произнес Семеныч, потому что ему, как и Кате, совершенно не хотелось возвращаться домой, в тот тесный и суетливый мир, напичканный опостылой работой, вечной усталостью, постоянными заботами, отсутствием времени, музыки и самой Кати.

– Дело вообще не в том, что человек, средний человек вынужден много работать, – ни с того, ни с сего произнесла Катя. – А в том, что он не любит эту работу. А если бы любил, то он не трудился бы, а творил. И был бы счастлив.