Артем Истомин - Стражи Арктиды

• Название: Стражи Арктиды
• Автор: Артем Истомин
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-98862-171-3

Если кто-то сумеет применить в двигателе воду вместо бензина – изобретателя убьют. Если кто-то изобретет машину времени – тоже. Если кто-то изобретет таблетку молодости – присвоят. Человеческая мысль, изобретения, мечтания – все отдано на усмотрение паханов. Этих паханов, засевших в самой-самой демократичной державе, боятся президенты и премьеры, а не будут бояться – их тоже ждет смерть. Маньяки с миллиардными состояниями уничтожают страны и души – это их прибыль… Не правда ли, знакомая картина? Но и это еще не все!

В художественном смысле это – современный фантастический роман, который основан на убежденности автора в том, что люди – жертвы колонизации Земли другой цивилизацией, причем и в историческом масштабе, и в современном. Люди – энергетическая пища «богов», с доисторических времен останавливающих развитие человечества на определенных этапах. В начавшейся борьбе исход этой схватки никому не известен…

Земля становится ареной схватки не на жизнь, а на смерть – страшных, безжалостных рептоидов и людей. Исход этой схватки никому не известен…

Для любителей фантастики.

---

Лаврак встряхнулся, пытаясь осмыслить ворвавшееся видение.

Это я между двумя реальностями, насупился, и за что мне такое?

И вот он тщательно обтягивает на себе гидрокуртку, затягивает ремень со свинцовыми грузилами, пристегнул к ноге нож в кожаном чехле, снял леску и привязал к ружью крепчайший шелковый линь. Повертел в руках шлем, подумал и, смочив волосы водой, натянул на голову даже шлем. Проверил, подтянул ремешок маски, пощупал резинку, удерживающую трубку около маски, – резинка хорошая, трубка не должна потеряться. Натянул на бедра сетку для рыбы, взял ласты и ружье. Тронул рычажок на ружье и навинтил другой огромный тройник – прямо вилы, поправил на руке водонепроницаемые часы, быстро натянул ласты, маску и бросился в море. Сразу ушел под воду, вынырнул далеко-о…

– Если не распишешь параф его кровью – не взыщи! – угрожал Янг Судьбе.

А Лаврак-Алк спешил за скалу, проплыл метров триста, дальше – берег как берег: камни, галька, на горных склонах деревья, кривые потрепанные ветром сосны, но этот участок мал, за ним – сплошная гряда голых скал. Вечером тут самая рыба, потому что солнце садится прямо в море, в стороне от гор. Рыба гуляет долго, пока огромно-красное светило, не спеша, с достоинством скроется за полосой горизонта.

У камня играла «верховка», большая полуторакилограммовая самка резвилась у самой поверхности, заныривала вниз на метра два и медленно всплывала в воздушных шариках пены у самой вершины острого моховика.

За ней спиралью, обгоняя, неслись вниз самцы, а потом – кто первый! – всплывали вместе с самкой, терлись рядом, прижимались к животу, обласкивали, рьяно работая хвостами, расталкивая друг друга. «Свадьба» была серьезной, взрослой, опытной. На такую нужно идти с ходу, заставая врасплох, промедлишь – уйдут. С ходу не получилось, до сих пор жгло в мозгу от жуткого голоса Янга, а матка поднырнула глубже и метнулась в сторону моря.

По телу, как водка по голодному желудку, холодком, нехотя подходил азарт. Сейчас рыба только на подходе, а ближе к вечеру ее у самого берега смотри, к тому моменту и азарт из бутона пылающей розой на усыпанной шипами ножке раскроется.

– Судьба, так ты долго будешь присматриваться к этому охляку? – заворчал Янг.

– Для меня он – росс с вибрацией ария. К скалам плыть долго, все вспомнит…

– Зачем, дура, я с тобой связался?! – возопил Янг. – Вместо дела ты подвигнешь его на воспоминания? Ага, – хитро оскалился, – ты решила, что от своих воспоминаний он вскарабкается на берег и раздолбает башку о глыбу. Приемлемо!

– Я знала, Янг: ты изрядный отморозок, но ты еще и придурок. Какой берег? Там отвесные скалы, на берег ему не выбраться. Капкан!

– И что, кровушка? – плотоядно засопел Янг. – Он не нашей Иерархии – мочи его!

– Хочу взглянуть на фрагменты его жизни. Не надо было умыкать меня…

– Но-но, заткнись! Шеф замордует, не раздражай его. Он не просто Великий Нанас, дура! Он мой непосредственный начальник. Вот ухоркаю Лаврака… Сам Люцифер с Великим Нагом узрят. И они обломали зубы о его коды. Дознавай, Судьба. Давай фрагменты… Но не забывай – ты в шрастре Ада, и кто тут хозяин…

Проплыл около километра, азарт остыл. В душу закрадывалась какая-то жуть. Над ним нависали черные отвесные скалы, страшные в своей невозмутимости, недоступные пониманию своей мрачной – до неба – громадностью. Они обступали его со всех сторон, гнали прочь, а он, микроб, плыл и плыл в поисках их чрева – расщелины. Где-то тут она должна быть, рыбаки сказывали. Эта расщелина его донимает в видениях. Ну и гиблые места, случись что – пальцем негде зацепиться, берег не спасет.

В памяти вдруг возникла девушка лет пятнадцати, скамейка, сирень. Натка… Доченька Разумовского. Она никак не могла возникнуть в его памяти просто так, мелькнуть каким-то незначительным видением. Глаза у девушки зеленоватые, дерзкие, капризные, властные. А вот его глаза под маской увлажнились, защемило, затрепетало что-то в сердце. Натка такая же дочь Разумовского, как он сын своего замытаренного отца Николая Васильевича Семиокова, вечно что-то изобретающего. Потом неправедный суд и… смерть. Мать продержалась чуть дольше. Любили они друг друга, отец вывез ее, доярку, из совхоза, когда их, шефов, в очередной раз погнали на поле. Приемный сын успел выучиться, до поры до времени лишь интуитивно напрягался, когда звучали слова: Космос, Гиперборея, Тонкий Мир, экстрасенс, боги, раса рептоидов. Пока не начала просыпаться память. Натка была для него соседкой, симпатичной девчушкой, правда не по годам циничной и самоуверенной.

– Эй, Семиоков, сломай сирень. Мне.

– Просто так? Нельзя.

– Можно.

– Глупости. Просто так – свинство.

И тут же сам себя поймал на этом роскошном, исконно процветающем – свинство. Хорошо звучит, широко, но вместе с тем и упруго. Его упразднили, а Разумовский, приложивший к этому руку, позвонил: «Какое свинство! Семиоков, при твоих заслугах…» – ехидно зашуршал смешком, давая понять, что все еще впереди, ты молод и еще уразумеешь, кто в этой жизни хозяин. Именно так – хозяин. Лиц при этом много, но они спаяны одним припоем, одной ипостасью, а кодексы морали и светлые заботы о процветании России – потом, как-нибудь, главное – не допустить бунта, плебс ведь не хочет быть плебсом.

– Семиоков, ты чего такой хмурый? – не отстает Натка. – Павка тебя затрахала? – презрительно одарила незабываемым взглядом. – Как ты мог жениться на этой сучке? Ради чего? Чтобы протолкнуть усовершенствованное изобретение отца… Протолкнул? И я, и моя мама Катя тебя предупреждали – присвоят и вытрут об тебя свои высокочтимые ножки. Убеждаешься? А сирень мне не сломал… Это совсем плохо. Я папе пожалуюсь, а он и так тебя костит. А мама Катя призывает его к совести. Представляешь? А когда я их спрашиваю, что такое совесть, они молчат. А потом, когда папа рассердился и ушел, мама Катя мне объяснила, что совесть – это ориентир, компас твоего кораблика по имени жизнь, особенно в жизни, которая после смерти. Представляешь? – застыла взглядом. – Совесть – это надматериальное. Семиоков, папа сказал, что ты надматериальный придурок. Я тоже надматериальная и придурочная, но ты старше, я надеялась на тебя. Я надеялась на тебя! – надрывно взвизгнула. – А ты, значит, решил сыграть по их правилам?

Они еще пока не помнят, что родом из кают «ДАРА».

Краем глаза увидел Разумовского-папу в еще непривычной взгляду иномарке.

Хотел сигануть в подъезд, но из него выскочил какой-то раскрепостившийся детина.

– Будь у меня такое рыло – я повесился бы! – набросился тот на Разумовского. – Наш подъезд – это кунсткамера для уродов! Я за свою жизнь прочел лишь одну настоящую книгу – «Майн кампф». Да-а! – устрашающе рычит. – Моя борьба!

В прихожей уставился в зеркало. Глупо вот так смотреть на себя, ведь надо – в себя. Но в режуще-расплывающемся пятне отраженного света (от по забывчивости не выключенного плафона) видел только ухоженное личико Павушки-жены, с расторопными, быстрыми глазенками-ягодками, которым зеркало служило верноподданно, умиленно. Ему не было места в этом зеркале. «Ха-ха-ха! – зазвенело зеркало жизнетрепещущим смехом Павушки. – Пазушник мой! – Он дернулся, руки – за спину, ведь это зеркало, а не парным молоком колышущиеся мягко-пухлые груди Павки. Он пока вроде при своем уме, но зеркало хохотало: – Не боись! Я твоя „эмансипе“, мужик теперь для чего? Ха-ха! – Зеркало надвигалось пылающей грудью-плафоном. – Ха-ха-ха! Ах, вострепещи, пазушник мой! Глупыш, тебе дано жить красиво. Живи! Или ты в детстве много читал?»

Выключил плафон, убежал от зеркала. Все это издержки вечно взвинченного воображения, напряженно пытающегося за каждой вещью и явлением заметить параллельный невидимый мир, а то и миры. Все сущее несет в себе то, чего он не знает и может никогда не узнать. Он что-то ощущает, что-то пытается вспомнить, обидно – чаще пелена.

И что увидел? Павкину смазливую рожицу в зеркале вместо своей собственной? Но в квартире так оно и есть. Параллельные миры не врут, если мы сами не хотим обманываться и ограничивать свое воображение. Да, мы не видим существующие рядом другие Миры, но мы их уже хотим увидеть. И он хочет. И даже иногда видит.

Лихо! Ох лихо заглядывать за зеркала…

– Тра-ля-ля, – бренчит под окном Натка на гитаре, показываясь перед однолетками.

А вот и вошла Павлина Ивановна, доченька директора завода, где вместо «космических» приборов выпускают теперь кастрюли, ложки и халтурные лазерные приборчики якобы для нужд медицины.

– Отлично играет, – кивнул на Натку. – Аплодируют.

– Еще бы! – язвительно подхватила Павушка. – Игра тем хороша, что не каждому дано в нее вписаться. А впишешься – хозяин положения. Хозяин положения – очень приличная игра, полезная. Доигрался! Ведь без них ты никогда не внедришь свое творение, никогда!

– В сволочной системе я с волками выть не хочу…