Израиль Данилов - Воспоминания века

• Название: Воспоминания века
• Автор: Израиль Данилов
• Жанр: Биографии и Мемуары

Почему я решил все-таки начать писать о себе и о нашей жизни с Валей, о нашей семье? Наверное, для этого есть две причины: первая – мне самому хочется мысленно пережить прошедшее, вспомнить то, что еще помнится, вторая причина – настойчиво требует писать Ирочка, и я давал много раз обещание, что вот-вот начну этот «труд»…

---

Сейчас это кажется удивительным, но тогда моя основная библиотека находилась на нижнем этаже… теперешнего ресторана «Прага» и вход в нее был тот же, что и теперь в ресторан, прямо с Арбатской площади, точно напротив кинотеатра «Художественный».

Сам И. И. был прекрасным чтецом, иногда он часть урока занимал чтением особо важных для понимания сути дела отрывков из произведения, мы слушали с большим удовольствием, наверное, это делалось для того, чтобы заинтересовать нас, чтобы мы обязательно прочитали полностью нужное произведение.

В пятом классе заболел кто-то из учителей, и И. И. решил заполнить перерыв между уроками, он пришел с томиком Толстого и прочитал нам рассказ «Вурдалаки». Почему он выбрал именно этот рассказ, я не знаю, но было так интересно и так страшно, что мы два урока просидели, можно сказать, не шелохнувшись, до сих пор помню это.

Вспоминаю еще, что когда писал о театре Шекспира, я дома впервые взял с полки именно как английского писателя томик Диккенса. Это оказался роман «Замогильные записки Пикквикского клуба». Начал читать, и не мог оторваться. Такой блестящий юмор и так живо и интересно написано, два тома я быстро проглотил, и тут же начал читать «Жизнь и приключения Николоса Никльби», деля время между сочинением с обильными цитатами из некоей книги Миллера о театре времен Шекспира и его трагедиях и так полюбившемся мне Диккенсом. Потом я прочел, наверное, все основные романы этого писателя, его повести и рассказы, и любовь к нему сохранилась навсегда.

Когда мы в каком-то классе изучали фольклор, И. И. нам объяснил, что одним из непременных условий стихотворного построения баллады является первоначальное отрицание того, что последует дальше. Я вспоминаю об этом потому, что один из наших «литературных» мальчишек сочинил тогда такие стишки, нашедшие необыкновенную популярность в классе:

То не конь бежит
По земле сырой,
Не земля дрожит
Под его ногой.
То Ван-Дик* стучит
Толстой книгою,
На ребят кричит,
Тычит фигою.

* Про себя в шутку мы звали так И. И. за его прическу и вздыбленные волосы, и переводилось как «Ваня-Дикобраз».

Еще один маленький, но незабываемый штришок, связанный с И. И. В седьмом классе, в первый день занятий после летних каникул, И. И, настоял, чтобы часть мальчишек сели за парту вместе с девочками. Кто отнесся к его просьбе спокойно, а кто стал протестовать. И. И. тогда сказал: «подождите и вспомните меня потом, когда вы сами будете с удовольствием сидеть за одной партой с девочкой».

В заключение скажу, что на упомянутых уже посещениях школы в дни встреч выпускников прошлых лет, мы, пришедшие на встречу, осматривали интересную экспозицию школьного музея. Музей размещался в одном из освобожденных для этой цели классе, были выставлены старые дипломы об окончании школы, снимки директоров и преподавателей, краткие биографии некоторых бывших учеников, ставших учеными, литераторами и т. п. И там был вывешен в рамке большая фотография Иван Ивановича Зеленцова.

И еще, хочу сказать, что в первый год войны, в августе или в сентябре 1941 года в Москве, в Колонном зале, проходил всесоюзный митинг интеллигенции, посвященный привлечению интеллигенции в помощь фронту. В «Правде» прочел, что с яркой речью на митинге выступил учитель московской школы И. И. Зеленцов, вот так!

Летом 1929 года, получив аттестат об окончании семилетнего курса обучения, со школой было покончено, оборвалась и школьная дружба.

Каким-то чудом, из немногого сохранившегося после бомбежки, уцелела единственная школьная фотография, снимок сделан на школьном дворе.

Глава III. 1922—1929 гг. Семья, летние месяцы, внешкольные дела

Однако, если обращаться в прошлое, то кроме непосредственно школы, было еще и многое другое, о чем хочется рассказать.

Итак, папа, как уже я писал, служит управляющим или финансовым директором в частной фирме двух владельцев Моисея Этингера и Дунияха.

Когда мы все вернулись из Крыма, дядя Моисей нанял автомобиль и нас, детей, повезли куда-то на окраину Москвы, показали производство, где выпускались канцелярские товары из бумаги и картона. Несколько раз мы с Леной бывали в фирменном магазине в самом центре около ГУМа, что-то покупали там, что-то нам дарили. С большой гордостью дядя Моисей показал нам большущую вывеску-рекламу магазина, что была прикреплена к внешней стороне белокаменной стены Китай-города на углу Лубянской площади и Театрального проезда. Вход по ступенькам в само здание магазина, ставшего впоследствии продуктовым, сохранился до сих пор. Фамилия Дунияха запомнилась по одной только причине: как-то на террасе дачи в Покровско-Стрешнево родители с Этингером и Дунияхой играли до позднего вечера в карты, а Дунияха приехал к нам на своем велосипеде, оставил его около террасы, который, естественно, в темноте украли.

Продолжая «взрослую» тему, коротко расскажу о дальнейшей судьбе Этингеров. Когда примерно с 1927—1929 гг. НЭП стала сворачиваться, частники – нэпманы торговцы и производители подверглись гонениям и облагались огромными, разоряющими их налогами, семья Этингеров переезжает в Ленинград. В эти же годы папе финансовые органы предъявляют какие-то жуткие требования по уплате налогов за время работы в фирме. Это был первый удар по нашей семье, и, увы, далеко не последний. Около 11 ночи Лена, я, родители возвращаемся с какого-то представления из театра эстрады на Тверской около телеграфа (теперь там театр имени Ермоловой), пьем чай, приходят люди с ордером, описывают мебель и что-то еще за мифические долги, через несколько дней остаемся в пустой квартире. Как долго это продолжалось, не помню, но через суд папа сумел доказать абсурдность требований финансовых органов, т. к. он был не совладельцем фирмы, а наемным служащим. Деньги за конфискованное и уже проданное имущество нам вернули, а из Ленинграда, с помощью Этингера, он привез еще лучшую обстановку.

Дядя Моисей где-то и кем-то служит в госучреждении в Ленинграде, иногда бывает в Москве в командировках, всегда заходит ко мне навестить (я живу один, родители в Сегеже, Лена в лагере), во время блокады умирает его жена, после войны жениться вторично, дети уже взрослые и живут самостоятельно, получает первый инфаркт. Во время моих частых поездок в Ленинград 1949—1957 гг. в связи с работой в судостроительном КБ, всегда навещаю дядю Моисея и его супругу в маленькой квартирке на Невском. В один из приездов узнаю, что по делам дядя Моисей отправился в район Московского вокзала, переходя оживленную площадь, упал, случился второй инфаркт, и был сбит проходившим трамваем со смертельным исходом.

Возвращаюсь по времени назад.

Уроки французского закончились, мы с Леной занимаемся музыкой. Дома отличное пианино одной из лучших немецких фирм «Шредер». Занятия два раза в неделю ведет молодая женщина, окончившая консерваторию по классу знаменитого музыканта и педагога профессора Генриха Нейгауза (она так гордилась этим, что мне потому и запомнилось эти имя и фамилия). Она же дает одновременно уроки Ласе и Симе Этингеру. У нас у всех дома телефоны и мы узнаем таким образом, что если по какой-то причине Валентина Николаевна не приехала к Ласе (первый урок с ним), значит, ее не будет и у нас, что вызывает бурную радость, и это не смотря на то, что занимаемся совсем не из под палки, как говорится. Лена, как более взрослая, играет лучше меня и более сложные вещи, например, вальсы Шопена, мои вещи попроще. Конечно, задаются упражнения – гаммы, арпеджио, ганоны и пр.

В принципе, играть мне нравилось, дядя Давид говорил, что Лена играет лучше, но «души» в музыке больше у меня. Правда, ноты я всегда разбирал трудно, играть прямо с листа не мог, но наизусть запоминал хорошо, какие-то кусочки мог бы сыграть и сегодня. Тем не менее, в 5-м классе я так плохо учился в школе, что родители решают, что с музыкой надо заканчивать, потому что она отнимает слишком много времени.

Зимой мы с Ласей видимся не так уж часто, зато многое время проводим с соседом Осей. Когда были поменьше, играли до одури в солдатики, их было много самых разных и у него и у меня. Очень оба любили, став постарше, ходить или в музей Революции на Тверской, или в Исторический музей и, особенно, в Политехнический. Не могу сейчас объяснить наше с Осей увлечение посещением больших магазинов типа «Пассаж» и ЦУМ на Петровке, и Военторг на Воздвиженке. Мы ходили по всем этажам, смотрели товары в разных отделах, начиная от игрушек и кончая часами или посудой и спорттоварами, или останавливались у витрин магазинов, что выходили на улицы, и поочередно, показывая на понравившийся предмет говорили одну только фразу «чур мое». Почему мы находили удовольствие в таком дурацком занятие?

В погожие не зимние дни, до отъезда на дачу, страшно любили обходить вокруг Кремля, держась как можно ближе к кремлевским стенам. Особенно привлекал нас своей таинственностью грот, что находится и теперь недалеко от могилы Неизвестного солдата. Путь наш обычно начинался с входа в Александровский сад. Там стояли с тележками мороженщики, из цилиндрического бочка, поставленного в набитый льдом деревянный ящик, они ловко доставали металлической полукруглой ложкой порцию мороженого, и клали между двумя круглыми вафлями. В зависимости от цены порции были большая и маленькая. Помимо того, что само мороженое было необыкновенно вкусным, очень привлекательно было и то, что на вафлях были выдавлены всякие имена – Петя, Нина, Ваня и пр. Возвращаясь с такого похода через Красную площадь, мы с Осей обязательно осматривали Лобное место на предмет обнаружения тайного хода. Дело в том, что в одном из номеров приключенческого ежемесячного журнала «Всемирный следопыт», был опубликован рассказ о захоронении библиотеки Ивана Грозного и что поиски его надо вести в одном из подземелий Кремля, а путь туда ведет через Лобное место. В существование лаза и подземного хода мы тогда, конечно, верили.