Татьяна Балашова - Конституционно-правовые проблемы формирования миграционной политики

• Название: Конституционно-правовые проблемы формирования миграционной политики
• Автор: Татьяна Балашова
• Жанр: Политика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-94201-612-8

В работе на основе междисциплинарного подхода рассматриваются правовые проблемы формирования миграционной политики в контексте обеспечения национальной безопасности и соблюдения национальных интересов Российской Федерации.

Книга адресована преподавателям, аспирантам и студентам социальных и политических дисциплин, практическим работникам, а также широкому кругу читателей, интересующихся проблемами миграции и миграционной политики.

---

Однако роль «агентов» исследована слабо. Причина заключается, видимо, в том, что до сих пор чаще проводилось четкое различие между политической (недобровольной) и экономической (добровольной) миграцией на уровне миграционного режима.[96] Вопрос о том, можно ли четко отделить один вид миграции от другого, сам по себе является спорным. Анализируя поведение беженцев, Кунц предложил несколько его моделей и назвал их «подвижными» (kinetic). У них есть «общий знаменатель» – ощущение людьми утраты контроля над собственной судьбой. «Перемещение представляет собой реакцию людей на какие-то события, поэтому граница между политическими беженцами и теми, кто не удовлетворен своим экономическим положением, действительно может быть расплывчатой. И все же следует обращать внимание как на важность индивидуального решения о миграции, так и на давление социальных сил, результатом которого оказывается стремление эмигрировать».[97]

Теоретическое осмысление международной миграции зачастую ведется в рамках неоклассического подхода, берущего свое начало в теории развивающихся экономик. Этот подход применяется как на макроуровне (когда решающая роль отводится различиям по уровню заработной платы и возможностям занятости между разными регионами мира), так и на микроуровне (когда главным считается рациональное решение индивида). Хотя эти объяснения причин межстрановых перемещений населения кажутся вполне очевидными, они подвергаются серьезной критике.

Объяснения миграции с акцентом на «агентах» успешны в том смысле, что помогают понять роль индивида как деятельного протагониста миграционного процесса. Но в них вовсе не рассматривается сложное воздействие институциональных и иных внешних по отношению к мигранту обстоятельств его индивидуального выбора. Тем не менее, поскольку эти модели разрабатывались для того, чтобы понять природу трудовых миграций и их роль в экономическом развитии, они получили распространение и при изучении миграций в бывшем Советском Союзе. Хотя вызывает некоторое удивление то обстоятельство, что миграция советского периода (со всем его тоталитаристским своеобразием) исследуется с помощью стандартной западной модели «толчка – притяжения».

Трактовка нынешнего миграционного притока в Россию как результата индивидуальных и экономически рациональных решений основывается на двух соображениях. Первое заключается в том, что по сравнению с большинством бывших советских республик Россия все еще выглядит относительно преуспевающей в экономическом отношении. Второе сводится к тому, что и в дореволюционное, и в советское время переселение русских на территории этих республик по самой своей природе вписывалось в процесс колонизации и модернизации окраин посредством свободного перелива рабочей силы в рамках единого имперского/советского рынка труда. А это объяснение, в свою очередь, побуждает к тому, чтобы видеть в сегодняшних миграционных тенденциях естественное завершение модернизационного процесса – возвратное постколониальное движение населения.

Р. Льюис и Р. Роулэнд утверждают, что основные миграционные потоки в СССР были следствием осуществления индивидуальных устремлений. Миграция, как они полагают, была в основном добровольной и в значительной степени неорганизованной.[98] Быстрая индустриализация привела к радикальному перераспределению советского населения – но на основе свободной миграции, а коллективизация, голод и войны хотя и сорвали с места массу людей, но этот процесс не предусматривался планами правительства. Таким образом, пусть власть и оказывала некоторое влияние на миграцию, преобладали в советский период ничем не стесняемые передвижения населения.[99] Правда, эти авторы признают наличие в СССР принудительной миграции людей, осужденных по политическим мотивам и за уголовные преступления, а также призванных в армию; но в целом они в своей трактовке советской миграции явно отдают предпочтение «агентам», а не «структурам». Более того, хотя сейчас мы имеем дело с настоящим «кризисом перемещений», т. е. резким увеличением числа недобровольных мигрантов, Роулэнд не хочет отказываться от своих первоначальных положений. В частности, объясняя тот факт, что нарастание в конце 80-х – начале 90-х гг. миграции в Россию было, в первую очередь, следствием притока русских из южных республик, он заостряет внимание на подъеме образовательного уровня мусульманских народов СССР, за счет чего они в большем объеме, чем прежде, могли поставлять на рынок труда квалифицированную рабочую силу, и это снизило потребность в русских.[100] В своей работе (1979 г.) Р. Роулэнд и Р. Льюис даже предвосхитили позднейший всплеск миграции в Россию и ошиблись лишь в том, что в действительности источником притока из южных республик стали не столько этнические русские и русскоязычные, сколько представители их титульных национальностей.

Б. Мичнек и Д. Плейн в своем истолковании тенденций постсоветской миграции также отдают предпочтение «агентам». Для периода 1989–1992 гг. они отмечают четыре важных изменения в миграционном процессе:

– повышение относительной мобильности старших возрастных групп в составе работающего населения;

– усиление значимости миграции из города в деревню;

– концентрацию этнических групп по своим «родинам» в пределах бывшего СССР;

– увеличение доли женщин среди нерусских мигрантов.[101]

Но эти тенденции они рассматривают не как результат перемещения отдельных общностей под давлением «структурного» фактора, а как совокупность индивидуальных реакций на «экономический шок». С их точки зрения, стоит только начать анализировать исторические тренды и стандартную модель «выталкивание – притяжение», как сдвиги в миграционной системе бывшего Советского Союза становятся вполне предсказуемыми. А вот теории вынужденной миграции и репатриации они определенно отвергают.[102]

Этот подход интересен тем, что он позволяет увидеть связь между нынешней миграцией и возвратным движением русских в Россию, начавшимся задолго до середине 80-х гг.,[103] т. е. до того, как открытые этнические конфликты стали чуть ли не первопричиной политических и социальных изменений. И, напротив, он не дает превращать государство чуть ли не в единственного реального агента социального действия – раз с помощью этого подхода так хорошо удается выявить роль миграции в чисто индивидуальных стратегиях социальной мобильности.

Структурный фактор («выталкивание» русских и русскоязычных из бывших республик в ходе формирования этнократических государств) доминирует в первых объяснениях феномена постсоветской миграции. Затем ученые обращаются к «агентам» и уже им приписывают главную роль в изменении миграционных потоков. Поскольку с 1992 г. основными территориями исхода становятся республики Центральной Азии – государства с относительно слабой этнополитической напряженностью, но зато, по сравнению с Россией, стагнирующие в экономическом отношении, – аналитики все более склонны видеть причину миграции в индивидуальных решениях, причем принятых, в первую очередь, по экономическим соображениям.

Что «агентам» отводится значительная роль, становится еще более заметно по мере разворачивания в России дискуссии о репатриации. Идея о признании возвращающихся русских именно репатриантами, а не вынужденными мигрантами, выдвигается рядом неправительственных организаций, занимающих лидирующее положение в работе с «возвращенцами». По их мнению, это означало бы, что правительство России признает миграцию неизбежным следствием деколонизации и готово облегчить вхождение мигрантов в российское общество. Подобная политика могла бы получить дополнительную поддержку, если согласиться с мнением, что репатриация полезна для России и в демографическом, и в экономическом смысле.[104] Восприятие возвращающихся русских в качестве репатриантов, видимо, поможет снять с них печать отверженности. Оно также сгладит то различие (во многом искусственное) между добровольными и недобровольными мигрантами, на котором сейчас в значительной мере держится формирующийся миграционный режим.[105] В то же время восприятие процесса возвращения русских как репатриации подводит к вопросу, имеющему принципиальное значение с точки зрения рассуждений о роли «агентов»: с какой страной мигранты в большей степени отождествляют «дом» – с принимающей или со страной выбытия? В случае с русскими, сравнительно недавно (в первом поколении) попавшими в «ближнее зарубежье», ответ однозначен, а вот для многих других возвращение в Россию далеко не равнозначно привычной поездке «домой». Можно ли вообще классифицировать решения о миграции только как индивидуальный выбор или только как следствие давления на человека какой-то внешней структуры? На наш взгляд, следует уделять внимание промежуточным социальным феноменам, служащим в реальном миграционном процессе своего рода мостом между «структурами» и «агентами». Таковыми являются семья или домохозяйство (household), на уровне которых чаще всего и принимаются решения о миграции, и так называемые сети (networks), т. е. социальные связи и контакты. В работах исследователей миграции, посвященных возвращению русских «ближнего зарубежья» в Россию, оба феномена, по существу, не рассматриваются.