Ирина Воронцова - Русская религиозно-философская мысль в начале ХХ века

• Название: Русская религиозно-философская мысль в начале ХХ века
• Автор: Ирина Воронцова
• Жанр: Религиоведение
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-7429-0370-3

В монографии впервые в контексте новейшей истории Русской Православной Церкви рассматривается эволюция и исторические связи движения за «обновление» церковного христианства («новое религиозное сознание»). К исследованию привлекались опубликованные (оригинальные сочинения, корреспонденция, публицистика, воспоминания, дореволюционная периодика) и неопубликованные документы 1901–1917 гг. из рукописных фондов (РГАЛИ, РГБ, ГАРФ: стенограммы и доклады Петербургского религиозно-философского общества, корреспонденция архиепископа Никона (Рождественского), митрополита Антония (Вадковского), архиепископа Феодора (Поздеевского), священников Г. Петрова и К. Агеева, профессоров Н.Н. Глубоковского, М.М. Тареева, А.В. Карташева, Д.С. Мережковского, монашествующих к В.В. Розанову и др.), позволившие раскрыть тему исследования и передать атмосферу назревавших в российском обществе перемен в области церковно-государственных отношений в начале ХХ в.

---

Но «мистический настрой» Вяч. Иванова был не христианского направления. Его идеи содержали высказывания о том, что религия проистекает из экстатических состояний души, что человек осознает себя единым со своим божеством только в состоянии экстаза, и эти мысли придали своеобразный мистико-анархический оттенок рассматриваемым богоискателями проблемам. Известны полночные «радения», устраиваемые на квартире-«башне» Вяч. Иванова.

В приведенном здесь письме Вяч. Иванову Н. Бердяев задавался вопросом: «Абсолютно ли отношение к Христу или оно подчинено чему-то иному, чуждому моему непосредственному, мистическому чувству Христа, т. е. подчинено оккультности, возвышающейся над Христом и Христа унижающей? На этот вопрос почти невозможно ответить словесно, ответ может быть дан лишь в религиозном и мистическом опыте. Я знаю, что может быть христианский оккультизм, знаю также, что лично Ваша мистика христианская». Сознавая, что «отношение к Христу может быть лишь исключительным и нетерпимым, это любовь абсолютная и ревнивая», Н. Бердяев оговаривает: «Все эти вопросы я ставлю не потому, что я такой „православный“ и боюсь дерзновения. Я человек большой свободы духа, и сама моя „православность“ и „правость“ есть дерзновение. Не боюсь я никакого нового творчества, ни дерзости новых путей»[391].

«Консервативное» отношение ко Христу лично для Н. Бердяева обязательно и обусловлено существованием «таинственного» царства «умерших, живых и рождающихся», и единственный «Глава этого общества, источник жизни и любви – Христос, конкретный, реальный и единственный. …Дерзость против Христа и вне уже изжита, „против“ и „вне“, нужно быть скромнее. А известного рода „правость“ сейчас может оказаться очень „левой“ и радикальной. Для меня, непокорного кшатрия, нов и желанен опыт богопокорности. Я не благочестивый человек и не боюсь соблазна благочестия. О Вас же я себя спрашиваю, что для Вас главное и первое, мистика или религия, религией ли просветляется мистика или мистикой религия? Это старый наш спор, но теперь он вступил в новый фазис»[392].

Церковная догматика каким-то образом также вписывалась у Н. Бердяева в оккультистский мистический опыт общения. В 1910 г. в статье «О расширении опыта» он писал: «Но ведь догматика может явиться в религиозном опыте тогда, когда обостряется зрение, догматы могут быть описанием встреч и видений. Догматические же богословы плодятся тогда, когда мертвеет религиозная жизнь и иссушается опыт»[393].

К выходу сборника «Труды и дни» 1914 г. у Н. Бердяева уже была готова работа о возможной роли практик оккультизма в христианском гнозисе. Во введении он писал: «Линия оккультная и линия гносеологическая доныне не встретились. Доныне не существует гносеологии оккультизма. <…> И я хотел бы провоцировать эту встречу оккультизма и гносеологии»[394]. «Гносеология оккультизма прежде всего ставит задачу преодоления дуалистически-трансцендентного догмата… о двух разорванных мирах, – пишет он в статье. – Научное сознание получило от церковного сознания эту веру в творческую устойчивость материального физического плана бытия и его непреодолимую противоположность духовному миру. Церковное сознание, положившее в свою основу платоновский дуализм, по религиозным мотивам ставило границу опыту и безмирному в опыте духовному движению». «Церковное сознание поддерживало материализм этого мира и удерживало от всяких путей в безмирность не только духовного мира, но и всех промежуточных порядков бытия. Мир иной сознавался трансцендентным, далеким этому миру, и не допускались опытные, имманентные пути к познанию всех планов космоса»[395], – писал он.

Очевидно, говоря об этом, философ не имел в виду духовные пути познания мира, известные христианским святым.

«Научный позитивизм… есть порождение церковного дуализма», – считал Н. Бердяев. «Церковно-демократическое христианство воспретило гностицизм и утвердило агностицизм», который «принял обличье позитивизма». Н. Бердяев видел в этом запрет Церковью познания «иных миров, космических тайн». Но церковное и научное познание у Н. Бердяева одинаково «враждуют против гностицизма и оккультизма»[396]. Здесь хорошо видно главное его расхождение с мережковцами: те хотят социально-религиозной революции в миру, Н. Бердяев – революции «духовной», когда человеку будет открыт вход в сакральный мир и его свобода станет безграничной уже при жизни. Н. Бердяев ищет способы такого познания Космоса, т. к. считает, что благодать Христова освящает все, с чем человек соединяет христианство. Христианство изгнало страх перед духами природы, считает он. «Только подлинно свободный человек, укрепивший свой дух в Боге, сможет дерзать на познание космических тайн, на общение с духами природы»[397].

По Н. Бердяеву, не соединенная с христианством, а значит, неоправданная «темная магия всегда корыстна», она «основана на рабстве человеческого духа у необходимости». Если соединить магию с христианством, будет «светлая» магия. «Светлая магия бескорыстна, полна любви к природе, и в основе ее лежит свобода во Христе искупленного человеческого духа»[398]. Н. Бердяев считает, что «освобожденному и пребывающему в Боге» познающему это не повредит. Вместе с тем, он понимает, что такое общение таит в себе определенного рода опасности, но не уточняет, какие. «Познание духов природы есть общение с ними, есть раскрытие возможности их воздействия на нас. Нужно закрыть глаза на опасные для нас космические силы, чтобы зрение наше не было повреждено»[399]. Оккультизм[400], по мысли Н. Бердяева, мог бы помочь развитию у человека органов восприятия «иного» мира, которые обеспечили бы человеку познание мира духовного. В жизни ему, наверное, приходилось наблюдать таких «общавшихся» с миром духов (в конце XIX – нач. XX вв. в светских салонах были популярны спиритические сеансы, плохо влиявшие на психику участников), и далее он пишет, что должна быть «установлена дистанция между нами и духами природы, тайнами Космоса. Развитие новых органов восприимчивости к иным планам космической жизни небезопасно, оно требует высокого духовного закала личности, религиозной крепости»[401].

Возможно, после написания статьи и было составлено письмо к В. Эрну следующего содержания.

«За это лето много пережил и передумал, многое для меня оформилось. …Мне кажется, что я окончательно осмыслил Штейнера и оккультизм, над чем бился много лет. Моя точка зрения совершенно освобождающая и, как всякая освобождающая точка зрения, признает и правду того, что осмысливает. Так я отношусь к Ницше, или к декадентству, или к социализму. Все это явления жертвенной безблагодатности»[402].

И тем не менее статья предлагается в сборник, и то, что ее не опубликовали в 1914 г., видимо, простая случайность, она будет опубликована двумя годами позже. В 1916 г. он считал: «Новое религиозное сознание не может не иметь гностической стороны. Гнозис переводит от внешнего, экзотерического, исторического христианства к христианству мистическому… внутреннему»[403]. Исследователь творчества Н. Бердяева В. Безносов сообщает о сохранившемся плане книги о мистике. В рукописях архива в доме Н. А. Бердяева в г. Кламаре (Франция) он наткнулся на план ненаписаной книги. Первая половина ее, судя по плану, была бы посвящена творчеству, вторая – мистике, обоснованию взаимозависимости Бога и мира, она называлась «Новая мистика», и эта вторая часть плана была следующей:

«Новая мистика:

Бог нуждается в возрастании мира

В начале был огонь

Все в мире есть тело и кровь Бога

Все есть Единое» [404].

«Антроподицея» Н. Бердяева

В 1916 г. в предисловии к «Смыслу творчества» Н. Бердяев писал, что в «жизненном источнике» его «религиозной философии заложено совершенно исключительное, царственное чувствование человека, религиозное осознание Антропоса как божественного Лика. …Наступает пора писать оправдание человека – антроподицею… В мире… зарождается религия человека», ведь «все внешнее, предметное… есть лишь символизация совершающегося в глубине духа, в человеке»[405]. Христос для Н. Бердяева – «человек второго рождения… в духе, а не в плоти и крови, личность, а не член рода. Христианство есть выход из… природного порядка в иную жизнь… есть, прежде всего, откровение свободы в духе». Как для Христа не существовало «природной жизни человеческого рода… в которой господствуют элементарные биологические процессы размножения и питания», так и «человек должен вторично родиться не в роде, а в духе»[406]. «Христос, как совершенный человек, – Андрогин», и «задача человеческой жизни – окончательно освободиться от всего… биологически-родового, окончательно перейти в свободу, в творчество»[407].

Как мы отметили выше, существование божественного «Безосновного» давало философу уверенность в «свободе человека от Бога», в этой свободе и видит он «бесконечный источник для творчества». Е. Герцык приводит строки из письма Н. Бердяева к ней: «Я часто думаю так: Бог всемогущ в бытии и над бытием, но Он бессилен перед „ничто“, которое до бытия и вне бытия. Он смог только распяться над бездной этого „ничто“ и тем внести свет в него… В этом тайна свободы (т. е. как человек может быть свободен от Бога). Отсюда и бесконечный источник для творчества. <…> Спасение же, о котором говорится в Евангелии, и есть то творчество, но ущемленное сопротивлением „ничто“, втягивающим творение обратно в свою бездонную тьму. Тут у меня начинается ряд эзотерических мыслей, которые я до конца не выразил в своей статье „Спасение и Творчество“»[408].