Михаил Губогло - Антропология повседневности

• Название: Антропология повседневности
• Автор: Михаил Губогло
• Жанр: Языкознание
• ISBN: 978-5-9551-0695-3

Синтез воспоминаний («Путешествие в детство»), мемуарной литературы и исследовательских проектов, на основе которых написана «Антропология современности», дает новое видение ритмов, смыслов и стратегий повседневной жизни. Будучи вынужденным свидетелем и непосредственным участником сурового послевоенного времени, периодов «оттепели» и «застоя», а также перестройки и маргинального постсоветского времени, автор отражает соответствующие исторические образы времени, повседневную жизнь, ее креативные, творческие и бытовые аспекты.

Повседневная жизнь открыта и неисчерпаема. В ней сохраняется культурное наследие народа и ведется диалог с вызовами современности. В этом убеждает исследование гагаузской художественной литературы, которая подпитывалась как реалиями традиционной культуры народа, так и великими достижениями русской и культур народов Советского Союза.

В книге показано современное состояние гагаузской школы изобразительного искусства. Время и векторы его становления и вызревания, как и литературы, основаны на изображении и осмыслении повседневности. Они совпали по фазе с той эпохой этнополитической жизни гагаузского народа, в которой была создана государственность. Отраженная в живописи проблематика связана скорее с изображением повседневной, чем политической жизни.

---

Поэт, вероятно, будучи осведомлен о трагической судьбе спецереселенцев, в том числе о зачитанной им в официальных органах директиве о том, что они переселяются «навечно», без указания куда именно, в какую точку Советского Союза.

С другой стороны, местное население, наблюдая тот позитивный вклад, который вносили трудоспособные люди в подъем захиревших колхозов, прониклось многосторонним доверием, принимая как должное социально-профессиональную карьеру инициативных спецпереселенцев. Местная элита уже по истечении нескольких лет осмелилась выдвигать представителей депортированного населения на важные и ответственные участки работы. Простые жители деревни от первоначального приглашения в баню перешли к оказанию помощи в построении новыми обитателями своих собственных бань и к обучению пришлых женщин готовить блюда из традиционного местного рациона.

Уже через два-три года, например, популярность портного из числа жителей г. Чадыр-Лунги – Капанжи Дмитрия, у которого шили себе наряды жены Каргапольских начальников и привилегированные дамы из среды местной интеллигенции, перешагнула границы района.

Значительная часть техники, сосредоточенной в районной машинно-тракторной станции, оказалась в руках мужчин-спецпереселенцев. Накануне реорганизации МТС в РТС (ремонтно-техническую станцию) в 1958 г. в соответствии с решениями Февральского пленума ЦК КПСС и Мартовской сессии Верховного Совета СССР, в каждом селе Каргапольского района, где проживали спецпереселенцы, было по 2–3 человека, работавших на тракторах или принимающих участие в их ремонте.

В селе Тамакулье один из жителей села Трашполи Чадыр-Лунгского района был приставлен к колхозным лошадям и числился заведующим конюховки. В его обязанности, кроме должности сторожа, входили обеспечение лошадей водой и кормом, сохранение в целостности зимнего и летнего сельскохозяйственного инвентаря, упряжи и исполнение ряда других нехитрых обязанностей практически из репертуара завхоза. Но все эти хозяйственные обязанности были не самыми главными. Дело в том, что в культурной жизни села конюховка играла важную роль. Поэтому завхоз конюховки одновременно был уполномочен высоким доверием, как человек, обеспечивающий нормальное ее функционирование в качестве сельского клуба.

Итак, что такое «конюховка» в послевоенной курганской деревне? Ни в Большой советской энциклопедии, ни в Словаре русского языка слова «конюховка» нет. Вероятно, этот сельский термин этимологически каким-то образом восходит к слову «конюшни». Так назывался немаловажный придворный чин в XV – начале XVII вв., в ведении которого находились табуны лошадей, придворные конюхи, имения и строения, отведенные для содержания царских табунов. В отличие от конюшни, помещения для содержания лошадей, конюховка, с ее вечным запахом дегтя и острым запахом конского пота, входила в систему колхозного конного двора и вместе с примыкающими хозяйственными пристройками служила помещением для отдыха конюхов, ездовых и дежурных по конному двору, а также для хранения всяческого инвентаря.

В зимний период, в пору особо суровых холодов, в конюховке собирались жители деревни обменяться новостями. Иногда по праздникам, а порой и по будням жарко натопленная конюховка превращалась в «красный уголок» для взрослых мужиков и взрослеющих юношей, тех, кого не привлекали культурные услуги, предлагаемые убогой сельской избой-читальней. Иногда «на огонек» конюховки приходили и вдовушки с кувшинчиком браги из числа наиболее решительных и истосковавшихся по живому общению.

Судя по воспоминаниям моих земляков, выпускников Каргапольской средней школы, проживающих ныне в Москве и Подмосковье, такие конюховки, в которых происходили развлекательные «тусовки», особенно в длинные зимние вечера, имелись в каждой деревне.

Через 55 лет на месте бывшей «конюховки» я обнаружил заросший травой пустырь, кучу досок и рассказ соседа по депортационному времени Д. Сосновских (на фото) о том, как развалился колхоз, а вместе с ним приказала долго жить и конюховка, как образ «культурного очага» поствоенной повседневности. Фото М. Н. Губогло

Итак, между приглашением, впервые услышанным в детстве: «Айда по горох», и призывами в юности: «Айда в конюховку» лежит важная полоса жизненного цикла и этнокультурной социализации, наполненная диалогом, имевшем место в семейной ситуации и общением во внесемейной среде, содержанием которой выступила дискуссия на стыке двух соционормативных культур. Принципы и ритуалы одной из них практиковались дома на гагаузском языке в кругу семейных отношений, другая – манила к себе и доминировала на русском языке за пределами семейного быта, в повседневных общениях с внешней средой, включая сферу школьного образования и сферу сельской жизни. В итоге формировались двуязычие и двукулыурие, в которых сибирское трудолюбие и навыки борьбы с природой во имя выживания сочетались с энергией романтизма, доставшейся в наследство от ярких запахов и красок Буджакской степи.

У спецпереселенцев, «переваривших» депортационную реальность, и вернувшихся в Гагаузию из депортации, культура и менталитет представляют собой такую «социальную память» и такую форму «повседневного бытия», в которых остались следы экстремальной адаптации и хозяйственно-бытовой и социально-психологический опыт, накопленный там, в Сибири, за годы депортации.

Важное место в мировоззрении этих людей, с которыми довелось познакомиться летом 2007–2008 гг., занимает повышенное чувство самоуважения за то, что они сумели выжить в невероятно трудных условиях и сумели перенести все тяготы наказанного времени. Они, подобно своим предкам, тяжелым трудом осваивающим Буджакские степи, как правило, не пали духом, а, напротив, вернувшись домой, на родину, и не получив конфискованную или разворованную в 1949 г. недвижимость, с новой силой и новыми умениями приступили уже к третьему обустройству своей жизни. Экстремальные условия выживания и последующая благополучная адаптация в иносоциальную и в иноэтничную среду закалили их характер, добавили социальной «упругости» и понимание личной ответственности.

Личность выжившего спецпереселенца, вернувшегося домой на родину и не получившего доступа к родному очагу, заслуживает серьезного внимания и постановки широких исследовательских задач. На передний план тут выдвигаются вопросы соотношения инерции его традиционной культуры и энергии новообретенных навыков. Насколько сильна была роль социо норматив ной культуры в менталитете и в повседневной жизни этих людей, можно судить по тому, насколько глубоко они привержены двум фундаментальным ценностям соционормативной культуры – трудолюбию и гостеприимству.

Локомотивом жизненной мотивации, которую можно было бы по внешним признакам назвать «достижительной мотивацией», составляла такая позиция жизнедеятельности многих из этих людей, когда главным стержнем становилось не желание стать советским человеком в соответствии с «моральным кодексом», а прагматический императив – выжить сегодня и обеспечить выживание свое и своих детей завтра.

Переходя от изучения групповой к индивидуальной и личностной идентичности, необходимо выразить убеждение в том, что этнолог должен заглянуть в душу того, чью идентичность он изучает. Но чтобы сделать первый, едва ли не самый трудный шаг, надо начинать с себя. Стать этнологом самого себя.

Список использованной и ассоциированной литературы (к части I)

Авилова 1985 –Авилова О. Б. Пушкинская эпоха домашнего альбома // Декоративное искусство СССР. 1985. № 6.

Академик Ю. В. Бромлей 2003 – Академик Ю. В. Бромлей и отечественная этнология. 1960–1990-е годы / Отв. ред. С. Я. Козлов. М.: Наука, 2003.

Аксаков 1984 –Аксаков С. Т. Избранные сочинения. М., 1984.

Аксютин 2004 – Аксютин Ю. В. Хрущевская «оттепель» и общественные настроения в СССР в 1953–1964 гг. М., Российская политическая энциклопедия, 2004.

Алексеев 1990 – Алексеев А. И. Многоликая деревня. (Население и территория). М., 1990.

Алешина 2003 –Алешина Т. Уездной барышни альбом // Газета «Комок». 2003. № 41.

Алпатов 2012 –Алпатов В. М. Языковеды, востоковеды, историки. М., 2012.

Андроников 1981 –Андроников И. А теперь об этом. М., 1981.

Антропология… 2008 – Антропология академической жизни: адаптационные процессы и адаптивные стратегии / Отв. ред. Г. А. Комарова. 2008.

Антропология… 2010 – Антропология академической жизни. Междисциплинарные исследования. Т. 2 / Отв. ред. и сост. Г. А. Комарова. М., 2010.

Антропология… 2011 – Антропология социальных перемен: Сб. статей / Отв. ред. Э. Б. Гучинова, Г. А. Комарова. М., 2011.