Алексей Смирнов - Броуновское движение

• Название: Броуновское движение
• Автор: Алексей Смирнов
• Жанр: Юмористическая проза

Юмористические миниатюры и этюды, опубликованные в◦Живом Журнале автора и выдержанные, как обычно, в духе абсурда и сюрреализма.

---

– Ребята, – сказал он хитро. – У меня для вас привет от трех лиц.

В нашей памяти еще были живы пионерские приветствия. Теперь, повзрослев, мы приготовились воспринимать приветствия в сомнительном свете комсомольского существования.

– От каких трех лиц? – спросили мы.

– От хуя и двух яиц, – ответил мужичок.

Тут романтика выветрилась и больше не возвращалась.

Проруха

Никогда не знаешь, как отзовется твое слово.

И не подстелишь соломки.

Несколько лет тому назад мне дали адрес одного литературного критика, в прошлом – сотрудника журнала «Нева», по имени-отчеству «Олег Палыч». Он, якобы, мог посмотреть мои труды и сказать о них что-нибудь вразумительное, а то и порекомендовать солидным людям.

Я, конечно, не возражал.

Олегу Палычу передали несколько рассказов, с которыми он ознакомился весьма оперативно и предложил мне зайти к нему – побеседовать.

Сидя за столом и мягко улыбаясь, он прихлопнул стопку листов ладонью и обратился ко мне так:

– Надеюсь, вы понимаете, что это не для печати.

Я не понимал, но не стал спорить – не стану и теперь, хотя все, что я ему дал, напечатали через пару лет после нашей с ним встречи.

– Вот это, например, – и Олег Палыч ткнул пальцем в мой рассказ «Убьем насекомых». – Как это нужно воспринимать?

Фраза, привлекшая его внимание, звучала так: «Мечта всей жизни – скреститься с каким-нибудь котом кастратом, сразу выйти на инвалидность и спать».

– Почему инвалидность? – с детским и строгим недоумением спросил Олег Палыч.

В этот момент о мою ногу потерся его кот, которого расперло сверх всяких приличий.

– Кастрат? – осведомился я.

– Кастрат.

…Мы посидели еще, потом я стал прощаться. На пороге Олег Палыч замялся и с явной неловкостью задал вопрос:

– Простите… ведь вы, как мне говорили, врач?

Получив утвердительный ответ, он зарделся и робко спросил:

– А вот я хотел узнать… инвалидность… как бы ее оформить? я давно хочу.

Дядя и честные правила

Наконец-то я съездил за грибами! И вовсе не важно, что лесное положение заставляло радоваться каждой горькушке. Просто нахлынули грибные воспоминания.

Никто и никогда не обставлял грибные сборы с такими выдумкой и вкусом, как мой дядя и мой же отчим.

По части выпивки это были виртуозы, дорасти до которых мне так и не пришлось. На протяжении десяти лет дядя исправно приезжал из Москвы провести отпуск с нами на даче.

Все начиналось с шахмат и пинг-понга. В шахматы играли на диване, часами. Под подушкой лежала литровая бутыль, заткнутая пластмассовой пробочкой.

Дядюшкин ход.

– Давай, давай! – торопит отчим.

– Был в Москве один Давай, – рассеянно цедит дядя. – Хером подавился – одно погоди осталось.

– А есть ли в Москве невесты? – продолжает отчим.

– Рука твоя невеста, – отвечает дядя. – Она же жена. И радуйся, что все так хорошо.

Мать засекала их аккурат в тот момент, когда оба тупо раскачивались над доской, неспособные протянуть руку и взять фигуру.

Матушку мою обмануть ничего не строило, но они и здесь ухитрялись достучаться до небес, взобраться на вершины мастерства. Однажды они, выйдя из озерка, приложились, еще продолжая стоять в воде, к бутылке, и вдруг увидели мать, которая была от них уже метрах в тридцати. Я так и не понял, куда они дели бутылку. Они были в одних плавках, и я специально смотрел вокруг – в воде, в осоке, в кустах: пусто! Мистические были способности, паранормальные просто.

На следующее утро наступала очередь пинг-понга. Дядя до сих пор стоит у меня перед глазами. Нетвердо отскакивая и заводя за спину руку с ракеткой, он, сверкая очками, натаскивал меня на случай поимки:

– Три правила, если поймали! Первое – урок на всю жизнь! Второе – в последний раз! Третье – честным трудом!

И дядя гипертрофированным размахом отбивал неуклюжую подачу.

Что до грибов, то в лесном контексте привычное дело шло просто на-ура.

Однажды я приехал на дачу и угодил в самое пекло. Шел разбор полетов. Дядя и отчим перетаптывались на пороге и хором повторяли волшебную формулу:

– Такой урок! Урок на всю жизнь!..

– В последний раз.

– Честным трудом!..

– Никогда больше! – дядюшка на ходу развивал доктрину.

Мать, красная и в полном исступлении, продолжала орать.

Наконец, их отпустили.

– Ну, ты взял? – шепнул, нахмурившись, мой дядя.

В ответ отчим молча задрал рубаху, показывая бутылочное горлышко, торчавшее из штанов.

Через полчаса они разговорились, и я узнал, в чем там было дело.

Оказывается, накануне они отправились за грибами в отдаленную местность, с редкими поездами. Там, набравши полные корзины, испросили позволения выпить бутылочку вина. Что и требовалось – но только в качестве алиби, для оправдания запаха. Потому что потом они выпили восемь. И мать тащила их на себе, а грибы они потеряли. И сломали друг другу ребра в скоротечной потасовке, потому что дядя обвинил отчима в том, что тот лично бомбил Западный Бейрут.

Венерический Мемуар

Мне, откровенно говоря, немного жалко Венеру. Когда я смотрю на культяшки, оставшиеся от ее шаловливых рук, когда я вижу ее надтреснутый нос, то лишний раз убеждаюсь в правильности названия одноименных болезней.

С ними я сталкивался мало – не знаю уж, увы или не увы. Слегка увы, потому как это же целый пласт общественного сознания. Сколько там можно услышать, сколько порассказать! Я же в своей практике ограничился мычащими парализованными бедолагами, истероидными нимфоманками, алкашами и откровенными психами.

Впрочем, кое-что я все-таки могу рассказать. Это истории из пасмурных студенческих времен, в которые мне, как не знавшему сифилиса, влепили на экзамене двойку.

Это, конечно, к делу не относится – просто обидно до сих пор.

Люди, попавшие к венерологам, имеют свою специфику.

Один, например, утверждал, будто «все у него случилось после того, как он помочился на ржавый трактор».

Другой, челаэк васточный, пошел в глухую несознанку. У него была классическая первая стадия сифилиса, как по учебнику, но он, бедовая голова, все отрицал. И – ай, молодца! – выиграл процесс. Оказалось, что у него что-то очень редкое, но другое. Выписываясь через две недели, он запахнулся в кожаный плащ и гордо каркнул: «Нада знать, с кэм спать!»

Третий явился по собственному почину. Он клялся и божился, что распознал у себя твердый шанкр. Его, конечно, стали осматривать и ровным счетом ничего не нашли. Клиент был чист, как новорожденный младенец. «Нет, есть! – упирался он. – Несите лупу!«Принесли лупу, стали смотреть. И, что поразительнее всего, нашли!

Изучение такой веселой науки рождает множество недоразумений. Венерологи очень любят разные образные выражения: «ожерелье Венеры», «трамвайный симптом», и так далее. Вот показательный пример: при первичном сифилисе в паху увеличивается лимфоузел. Он становится здоровенным, как доброе яйцо, а вокруг проступают другие, помельче. Так вот французские венерологи называют этот главный узел «мэром города», а остальные – его «горожанами». Однажды на экзамене некий субчик слегка запамятовал, как надо говорить, и на вкрадчивый, сладкий вопрос профессора «Ну, а как это образование именуют французы?» ответил, что главный лимфоузел – это Председатель Ленгорисполкома.

И был еще случай, за который не ручаюсь, но мне клялись, что это чистая правда. Шел экзамен; на экзамене бывает так называемая практическая часть. Приводят больного, студент его внимательно осматривает и после рассказывает о том, что увидел. Один экзаменуемый завел пациента в темный угол, велел расстегнуть штаны и принялся изучать. Профессор раздраженно одернул его: что вы, дескать, в закутке корячитесь – ведите больного сюда. Взволнованный экзаменуемый кивнул, схватил клиента за орган, представлявший клинический интерес, и спешно повел к столу, за что и получил почему-то два балла; почему – не пойму до сих пор.

Воцерковление

Оно не состоялось.

Вопреки моим усилиям, пускай и скромным.

Наверно, это плохо, и мне потом здорово достанется.

Правда, я крестился в православную веру в зрелом возрасте, в 1987 году – на волне неофитства, когда потрепанный задник, являвший собой затасканную картину мира, начал медленно оползать, являя ошеломленному взору всевозможные откровения.

Но очень скоро я понял, что совсем не гожусь в аскеты. Однажды, помнится, готовясь к завтрашней литургии, я попытался соблюсти пост: не ел мясного-молочного, не пил вина и держался молодцом, но молодечество давалось мне ценой неимоверных страданий. На беду, жена купила коробку пирожных-картошек, двенадцать штук. И вот она пришла домой и увидела, что я, недвижимый, возлежу на диване и гляжу в потолок, а коробка пуста. Или почти пуста, сейчас уже не помню. Я оправдывался, говоря, что в картошках нет ничего ни молочного, ни мясного, и буква соблюдена. Но червячок сомнения не спал, делая свое черное землеройное дело.