Дмитрий Гусев - Античный скептицизм и философия науки: диалог сквозь два тысячелетия

• Название: Античный скептицизм и философия науки: диалог сквозь два тысячелетия
• Автор: Дмитрий Гусев
• Жанр: Детская образовательная литература
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-9906550-0-3

Эллинистический скептицизм, представленный не только пирронизмом, характеризуясь прежде всего «внутренней эмиграцией», своеобразным «экзистенциальным» поворотом философской мысли, индивидуалистической и эвдемонистической направленностью, во многом предвосхитил современные эпистемологические, этические и социально-философские идеи, а его представители, рассмотренные в широком историческом контексте обернутся не «маргинальными» мыслителями своей эпохи, а настоящими пророками в мировой философской мысли.

Hellenistic skepticism, which can be represented not only as pyrrhonism, being characterized first of all by «internal emigration», out-of-the-way «existential» turn of philosophical thought, individualistic and eudemonistic direction, in many ways anticipated modern epistemological, ethical and socio-philosophical ideas. Meanwhile its representatives, viewed in broad historical context, will turn out not «marginal» thinkers of their epoch, but true prophets in world’s philosophical thought.

---

Вместе с М. Гаасом М. Патрик утвержает, что Секст должен был написать «Пирроновы положения» в одном из центров стоицизма[247]; т. к. Александрия и Афины исключаются, остается Рим. Тем не менее свидетельства слишком неубедительны для того, чтобы допустить такое определенное заключение. Секст Эмпирик мог представить свои «Пирроновы положения» в Риме, как утверждает М. Гаас, а мог также отправиться в какой-то неизвестный город на Востоке, как предполагает Е. Паппенгейм. Свидетельства в поддержку каждого из этих предположений не позволяют отдать однозначного предпочтения какому-либо из них.

Итак, вопросы, связанные со временем жизни, местом философской деятельности и родом практических занятий последнего скептика, как видим, являются достаточно запутанными и дискуссионными; а поскольку круг античных свидетельств по данной проблематике вполне определен (вряд ли возможно ожидать в будущем открытия и появления в исследовательском «арсенале» каких-либо новых свидетельств), то единственное, на что возможно рассчитывать в будущем, это – на появление новых интерпретаций и выводов относительно жизненных перипетий Секста Эмпирика, которые однако, по всей видимости, не смогут радикально изменить сложившейся ситуации и внести какую-либо ясность и определенность в рассматриваемые вопросы, а тем более – придать им характер завершенности и исчерпанности.

Примечательно, что дух времени, к которому приблизительно относят творческий расцвет Секста Эмпирика, исследователи щедро награждают эпитетом «старый». Н.В. Брюллова-Шаскольская, например, говорит о «времени старческого увядания»[248]. А.Ф. Лосев замечает так: «…философия Секста Эмпирика представляет собою продукт чрезвычайной перезрелости и крайней старости античной философии, потому что именно старость, не имеющая сил творить что-нибудь новое, часто повторяет то старое, к чему привык человек в зрелом возрасте, и повторяет бесконечно одно и то же»[249].

Возможно согласиться с тем, что это действительно было время «старческого…», однако правомерно поставить вопрос – почему «увядания»? на мой взгляд можно интерпретировать и наоборот: расцвета. Помимо негативных оценок старости можно рассмотреть и позитивные. Ведь последняя – это своего рода расцвет душевных и интеллектуальных сил. Расцвет в смысле результата, итога, созревших плодов, которые выношены столетиями интеллектуального поиска, душевного напряжения и колоссального опыта. Старость не стремится к новому, ей чуждо дерзание неудовлетворенного юношеского духа; но это, возможно, такой ее недостаток, который оборачивается достоинством, т. к. она вбирает в себя все ей предшествовавшее, мудро осмысливая все перипетии, лабиринты, тупики, парадоксы, падения и взлеты мысли. Понятно поэтому, что этот «старческий» период античной философии заслуживает не забвения или пренебрежения, а пристального внимания и изучения.

Философы-скептики, предшественники Секста Эмпирика, отрицая возможность достоверного познания и критикуя гносеологический оптимизм догматических философов, сами непроизвольно впадали в догматизм, но с отрицательным знаком: они достаточно уверенно утверждали положение о непознаваемости природы вещей; и поэтому их скептицизм, в конечном итоге, не отличается философской оригинальностью или незаурядностью. Только Секст Эмпирик, на мой взгляд, придал скептицизму завершенную форму, заявив, что он сомневается и в своих собственных философских воззрениях, и что они столь же несовершенны, уязвимы и неустойчивы, как и те положения догматической философии, которые он развенчивает своим скептицизмом. Учение Секста Эмпирика, таким образом, представляет собой такую философскую позицию, которая значительно отличается от традиционного философствования и поэтому заслуживает пристального внимания и всестороннего рассмотрения.

1.4. Исторические и философские судьбы античного скептицизма

Как уже говорилось, скептицизм в философии имеет различные проявления, реализуясь в каких-либо положительных построениях мысли частично или же превращаясь в самодостаточное философское направление и обретая полную и завершенную форму; иначе говоря, он может быть инструментально-методическим или самоценно-автономным. Поэтому не является удивительным то, что фактически скептицизмом пронизана любая система философии. Однако в положительных построениях он играет только инструментальную и потому не главную роль. Полный же скептицизм, появившись в истории человеческой мысли только единожды, никогда больше не доходил до той самодостаточности, которой он достиг в Древней Греции. В последующее время он более или менее приближался к античному образцу, но никогда уже не достигал его вполне. По справедливому замечанию И.С. Нарского «Скептицизм как направление античной философии не занимал ведущего места в истории, тем не менее он оказал большое влияние на формирование особого мировосприятия, элементы которого проявляются во многих школах во все последующие периоды. Скептицизм явился основой философской критики»[250]. «Самокритикой философии» называет скептицизм Т.И. Ойзерман, подчеркивая его роль и значение в мировой философской мысли[251].

Если говорить о древних авторах, которые не принадлежали скептической школе, то наиболее близким к скептицизму оказывается Цицерон. Излагая греческую философию для римлян, теряясь в разногласиях и противоречиях огромного количества воззрений, он склонился к умеренному пробабилическому скептицизму. Виндельбанд справедливо отмечает, что «в теории познания Цицерон примыкает к Средней Академии, как к самому скромному, самому последовательному и в то же время самому изящному способу философствовать; согласно с этим он скептичен по отношению к метафизике, к физическим проблемам большею частью равнодушен…»[252]. Также в трактате «О природе богов» Цицерон, безмолвно присутствуя при беседе трех римских философов: эпикурейца Гая Веллея, стоика Квинта Луцилия Бальба и скептика-академика Гая Аврелия Котты, отдает несомненное предпочтение и симпатию скептику.

Сторонником скептицизма в определенный период своей жизни был такой впоследствии не скептический автор, как Августин Блаженный. До обращения в христианство Августин полагал, что «наиболее разумными были философы, именуемые академиками, считавшие, что все подлежит сомнению и что истина человеку вообще недоступна»[253] и поступал в жизни «по примеру академиков… во всем сомневаясь и ни к чему не пристав»[254]. Однако и впоследствии, уже не разделяя скептического умонастроения, Августин, тем не менее защищает скептиков, «ведь на самом деле, как он считал, – отмечает О.В. Голова, – они верили в платоновскую истину, восстановленную затем Плотином, но скрывали это от большинства людей, сознание которых – по причине их слабости – было затуманено стоическим материализмом, против которого прежде всего и выступал академический скептицизм. Таким образом, критикуя академический скептицизм, Августин, тем не менее, защищает скептиков, а вместе с ними то, что только и составляет единственное счастье человека, – Истину»[255].

Классический скептицизм был предан забвению в Средние века. «В силу особого стечения обстоятельств, – отмечает английский исследователь С. Смит в статье «Повторное открытие скептицизма в новое время», – центральные работы античных скептиков были практически не известны на протяжении латинского средневековья (Owing to a peculiar concatenation of circumstances, the central works of ancient skepticism were practically unknown through the Latin Middle Ages). Некоторые из них так и не были восстановлены, другие были обнаружены только в 15-м и 16-м веках, и тогда они вновь стали центром внимания и главной движущей силой развития философского скептицизма нового времени. Из трех основных трудов по античному скептицизму, дошедших до нас, – Сочинений Секста Эмпирика, Жизни Пиррона Диогена Лаэртского и Академии Цицерона, – только первый и третий были известны некоторому – довольно незначительному – числу людей на средневековом Западе, в то время как второй, по-видимому, был совсем неизвестен (Of the three major ancient writings on skepticism still extant – Sextus Empiricus’s Opera, Diogenes Laertius’s Lifeof Pyrrho, and Cicero’s Academica – the first and the third where known to a very few in the West During the Middle Ages, while the second was apparently wholly unknown). Произведения Секста Эмпирика, представляющие собой гораздо более важный и наиболее подробный из трех источников, не оказали заметного влияния в Средние века (although we know of three early-fourteens-century manuscripts of a complete Latin translation of the Outlinesof Pyrrhonisn), хотя нам известно о трех рукописях начала 14 века, содержащих полный перевод на латынь Пирроновых положений. Но до сих пор не появилось никакого свидетельства, которое бы указывало на то, что кто-либо кроме переводчика действительно читал эту работу… …(no evidence has thus far appeared to indicate that anyone other than the translator actually read the work)»[256].