Валентина Юрченко - Здравствуй, мама! Я – волк

• Название: Здравствуй, мама! Я – волк
• Автор: Валентина Юрченко
• Жанр: Короткие истории

В сборник вошли повести и рассказы, созданные писателем в разные творческие периоды. Непохожие друг на друга стилистически, эти произведения объединены такими вечными темами, как любовь, дружба, предательство, смерть, взаимоотношения детей и родителей. Проходя через сложные жизненные коллизии и погружаясь в мир личных переживаний, герои Валентины Юрченко ищут ответы на важные для них вопросы – те, которые и побуждают писателя созидать.

---

Здравствуй, мама! Я – волк повести и рассказы Валентина Юрченко

© Валентина Юрченко, 2015

© Елена Ларькова, дизайн обложки, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Собачья свадьба

А дворняжки они почему?

1

С утра позвонила Полине:

– Как ты?

– Да звездец, Ксюха, полный! Я в шоке. Подожди, в ванну зайду.

– Ивановна рядом?

– Ну.

– Чего у тебя?

– Да ужас! Может, приедешь вечером?

– Не могу. У меня на вечер билеты. Домой еду, уже собралась. У предков тридцатилетие, как они поженились. Дата. И так еле с работы отпустили. Ты можешь сказать, что случилось?

– Да… боюсь я. Слушай, Ксюх, а телефоны прослушиваются в наше время?

– Успокойся ты, кому мы нужны.

– Знаешь, не нужны. А откуда у него телефон мой?! Ты да Ивановна знает.

– У кого, у него?

– У мужа!

– Он в Москве, что ли?

– Тю! А по-твоему, я бы так дергалась?

– А хочет чего?

Полина никогда не замечает, что она непоследовательна в разговорах и действиях. С Полиной меня познакомили в Киеве, но по-настоящему раздружились мы только в Москве три года назад.

– Богдана! Звездец, три года не нужен был, а теперь: «Право имею, право имею». Какое право? Ребенок рос без тебя, воспитывался. Да он забыл давно, как ты выглядишь! Папочка, тоже мне. Оно мне надо? А может, правда, Ксюх, денег дать хочет? Не помешали бы. Все, главное, в одну кучу.

– Что у тебя за грохот?

– Ивановна что-то уронила на кухне.

Светлана Ивановна – нянька, дальняя родственница, не без труда вызванная из Пензы за невысокую плату. Она с Богданом сидит, пока Полька работает.

– А у тебя как?

– Подожди, поезд проедет, – теперь наш разговор перебивает шум электрички.

Мелкой дрожью забилось зеркало платяного шкафа – как в деревне, когда по улице тарахтит трактор. Я снимаю маленькую комнатку с крашеным дощатым полом в двухэтажном доме за Карачаровским переездом. В комнате – комод, дубовый стол, кровать с пружинами и этот шкаф, напоминающий склеп.

– Все, оттарахтел, говори.

– Как там твой Эдик?

Я пожимаю плечами, как будто Полина может это увидеть.

– Кому верить, Ксюха? – привычное завершение разговора.

– Себе, – традиционный ответ. – Да, совсем забыла. Знаешь, кого вчера встретила? Галку помнишь? В метро, представляешь? Совсем не Галка, очень изменилась, в жизни бы не узнала, если бы она меня за руку не остановила. Я говорю, какими судьбами, гастроли что ли?

– Да ты что? Боже, сто лет о ней ничего не слышала! Ну!

– Она сейчас здесь, в театре работает, на премьеру нас пригласила. Я сказала, что ты в Москве, она обрадовалась. А о себе не колется, в театр зовет, там нормально, типа, поговорим.

– Так что ж ты молчишь! Премьера когда?

– Она звонить обещала, обязательно надо сходить.

– Обязательно. Надо же, везде одни наши…

Я кладу трубку, беру дорожную сумку. В прихожую выходит заспанная хозяйка.

— С работы – на поезд?

— Да. Не успею заехать.

Я выхожу из подъезда. «Здравствуй, XXI век!» – на стене Карачаровского завода ультрамодными огнями гелевых ламп светятся буквы: единственный ориентир в темноте здешнего утра.

Зима в Москве начинается в конце октября, а заканчивается – в апреле. Ежась, вдыхаю морозный воздух. Толкаюсь, занимаю в троллейбусе место. Теперь минут двадцать и подремать можно.

Троллейбус гудит сонным ульем. Открываю глаза. Стоим в пробке. Справа – красные резные стены Покровского монастыря. Каждый раз, проезжая мимо, думаю, что надо сходить. Полина говорит, ей матушка Матронушка здорово помогает: нужно только очень просить, мощам поклониться, икону поцеловать.

На перекрестке, рядом с монастырем – ловушка гибэдэдэшная. Вон уже палкой машет, «приглашая» на обочину «ауди».

Выхожу на «Красных воротах», перебегаю дорогу, сворачиваю во двор, поднимаюсь на второй этаж в агентство недвижимости.

– Привет.

– Ого сумочка! Ты обратно когда?

– Через неделю, Танюшка. Соскучиться не успеете.

Танюшка – младшая в коллективе, ей и двадцати нет. Веселая болтушка – умеет разрядить напряженную ситуацию.

– Тебе, как вернешься, шефа встречать, – тут же командует Ник, новый заместитель директора.

– Слышишь, Никита Яковлевич, а может, он сам доберется? Не маленький, и в Шереметьево не впервые. Тем более, с курорта. Отдохнул, сил много.

– Без «может». Любишь кататься… Заодно введешь его в курс дел. На Колькиной машине поедете.

– Хоть на этом спасибо, – я включаю компьютер.

Поезд качнулся и замер. Яркий свет разбудил пассажиров.

– Гривну за рубли! За рубли гривну. Доллары покупаем, доллары!

По вагону скачками перемещаются проводники и менялы.

– Просыпаемся! Готовим паспорта. Просыпаемся, пассажиры!

В тамбурах слышится шипение рации и рычание пограничных собак, кому-то в последний момент предлагают заполнять декларацию. Я смотрю на часы. Суземка – стоять минут сорок.

– Российская пограничная служба. Ваши документы, пожалуйста.

Я оказалась в Москве семь лет назад. С собой у меня был минимум личных вещей, новый паспорт гражданки Украины и деньги, которых хватило, чтобы расплатиться за комнату на Рязанке. Семь лет назад мы спланировали мое бегство в Москву – мы с Галкой – ее я и встретила день назад.

Удивительно. Проходят годы, стираются из памяти события, а потом вдруг – лицо, как лезвие под ребро: неожиданно, дерзко…

– Счастливой дороги, – мне возвращают паспорт.

И все же, несмотря на это пограничное унижение, выдуманное озлобленными националистами-шовинистами, я люблю поезда. Гуманное средство передвижения: если вовремя ограждаешь себя от попутчиков, успеваешь привести мысли в порядок, настроиться на ритм того города, куда направляешься.

В вагоне всеобщее оживление.

– Смотрите, смотрите, якого мордатого понэсли!

– Мама, то розова собачка!

– Яка ж собачка, то – кот.

– Нэ кот! Попугай!

– Мама, хочу собачку!

– На вулицю все одно не пускають.

– Ничого. У Конотопи купым. Там тоже таки будуть. У нас, може, й дешевше.

Я не выдерживаю и вместе со всеми выглядываю в окно. На перроне – город мягких игрушек: пятнистые далматинцы, рыжие глазастые бульдоги, синие слоны, мыши в кедах, розовые, белые, голубые моськи, коты, попугаи, жирафы. Их наперебой предлагают купить местные жители. После смены на фабрике рабочие вынуждены идти на вокзал, чтобы «отбить» зарплату – ее выдают товаром. Поэтому их моськи скулят и ходят на задних лапах, слоны улыбаются, мыши поют популярную музыку, а куклы говорят «I love you», будто говорить «люблю тебя» – унизительно.

Наш роман с Эдиком начался в сентябре и оказался столь же ярким, как ушедшая осень двухтысячного. Природа словно потребовала финала драмы: пронеслась по Москве стремительно, напоминая карнавальное шествие, и разбросала разноцветный гербарий. Осень оборвалась, не успев состояться, непритязательно уступая место зиме. Нашему роману шел шестой месяц, но меня никогда не покидало ощущение, что мы скоро расстанемся.

В начале сентября Эдик привел в агентство иранца. Иностранец не знал русского, и Эдик был у него посредником-переводчиком.

Клиенты зашли в офис без стука. Эдик окинул взглядом сотрудников и посмотрел мне в глаза. На нем был черный костюм, черный кожаный плащ, черные туфли.

Эдик быстро и без интереса уточнил условия съема квартиры, прочел контракт, перевел все иранцу и, воспользовавшись паузой, подошел к моему столу.

Был конец рабочего дня.

– Устала?

Я поняла, что он не испытывает неловкости из-за маленького росточка, но взгляда выдержать не смогла.

– У тебя есть любимый мужчина? – он и на этот раз ответа не ждал.

Вечером мы занимались любовью у него дома, – следствие неистребимого любопытства и неумения говорить «нет».

– Вытри помаду.

Эд был брезглив, опрятен, грубоват и порывист. Быстро восстанавливался, разговаривал мало – и в основном односложными предложениями.

– Я шесть лет сидел. Хищения. Крупные, – сообщил он, привлекая меня к себе. Страшно не было – я безропотно подчинялась порыву.

Запомнилось утро. Шел тихий осенний дождь: не было ветра, капли не барабанили по металлическим крышам балконов – какое-то безвременье, как в космосе. Не хотелось, чтобы наступал день.

Провожая, Эд не узнал номера домашнего телефона и не назначил мне встречи. Я была уверена, что длина такого романа исчисляется ночью, и не понимала, как согласилась на это.

Эд позвонил в агентство ближе к обеду. Удостоверившись, что со мной все хорошо, он положил трубку. Впервые в жизни я почувствовала себя проституткой.

После работы, злясь на себя за то, что потребность обращаться к Богу возникает лишь в минуты раскаяния за проступок, я решила зайти в Покровский. Погода была хорошей, в людный троллейбус залезать не хотелось, и я побрела дворами пешком. Вечерний воздух бабьего лета был глубоким, парным, насыщенным. Казалось, вдыхая его, пьешь молоко. Только через пару кварталов я заметила, что за мной медленно следует серый «фолькцваген».