Юлия Зонис - Вольсингам и душа леса

• Название: Вольсингам и душа леса
• Автор: Юлия Зонис
• Жанр: Повести
• Год: 2015

«Вольсингам стоял на центральной площади и глядел в темно-синее ночное небо. Небо смотрело в глаза Вольсингаму белыми огоньками звезд. Кругом медленно оплывал Город – распадался трухой, расползался рыхлыми сугробами и кучами гнили, пеньками, обросшими рыжим грибом. От Города несло плесенью, тленом, смертью несло – но небо оставалось чистым. А за спиной Вольсингама черной громадой торчало здание собора. Оно не опадало и не расплывалось, оно, наоборот, ширилось, росло, тщилось дотянуться до неба острыми башенками – но небо было неприступно…»

---

Юлия Зонис, Игорь Авильченко Вольсингам и душа леса

Пролог. Город и его жители

Вольсингам стоял на центральной площади и глядел в темно-синее ночное небо. Небо смотрело в глаза Вольсингаму белыми огоньками звезд. Кругом медленно оплывал Город – распадался трухой, расползался рыхлыми сугробами и кучами гнили, пеньками, обросшими рыжим грибом. От Города несло плесенью, тленом, смертью несло – но небо оставалось чистым. А за спиной Вольсингама черной громадой торчало здание собора. Оно не опадало и не расплывалось, оно, наоборот, ширилось, росло, тщилось дотянуться до неба острыми башенками – но небо было неприступно.

Вольсингам, покачиваясь, стоял в луже и думал о том, что все это сон – и Лес, и Город, и даже собор. Лишь небо не было сном, потому что такой ясный сон не приснится никому – ни дереву, ни человеку. С этой мыслью Вольсингам упал лицом в лужу и тоже уснул. Ему не снилось никаких снов.

Примерно за два часа до этого Вольсингам сидел с Харпом и Гроссмейстером в харчевне «Хмельная чурка» и обсуждал молодую жену герцога, лозницу. Харп был лекарем, а Гроссмейстер служил в городской полиции. Что касается нынешней жены герцога, то она, как уже отмечалось, была лозницей – и этот факт последние три месяца служил предметом сплетен и пересудов как среди образованных горожан, так и среди всяческой швали. Харп и Гроссмейстер определенно принадлежали к первой категории. С Вольсингамом было сложнее. Как живописец, он мог бы претендовать на место среди городской элиты. Но, поскольку расписывал он в основном торговые ряды на рынке, а также не гнушался и заказами из борделя матушки Хвои – где и проводил много дней и еще больше ночей, – пожалуй, следовало бы отнести его скорее к швали. Несомненно, Харп и Гроссмейстер не стали бы выпивать в обществе столь сомнительного типа, если бы не одно обстоятельство. А именно, Вольсингама недавно пригласили расписывать личные покои госпожи – то бишь лозницы, то бишь жены герцога. Пикантность ситуации заключалась в том, что сам герцог, прихватив отряд стражи, убыл по каким-то делам в столицу. При этом магистрату он объявил, что поручает супруге управлять от своего имени, – однако супруга в городе так ни разу и не появилась, и вход в замок обычным горожанам был строго заказан. Только для художника сделали исключение.

Тут уж не устояли и крепчайшие столпы общества. Они с грохотом пали к ногам Вольсингама, и широко распахнули свои карманы, и позволили забулдыге вдоволь насладиться прекрасной пшеничной водкой господина Либуша, владельца харчевни, – лишь бы послушать рассказ о своей новой госпоже.

Однако проклятый пачкун лишь хлестал водку, стопка за стопкой, и пялился на роскошную грудь госпожи Либуш. Грудь сия вольно раскинулась по стойке, ничуть не сдерживаемая лифом платья. Пышная и нежно-розовая, она влекла к себе взгляды. Особенно манила маленькая родинка справа, над самым краем лифа. Харп, периодически сглатывая и дергая кадыком, и сам время от времени украдкой поглядывал на сокровища госпожи Либуш. Что касается Гроссмейстера, то он был человеком рассудительным, а также завзятым холостяком и женоненавистником. Притом сыщиком – а значит, тонким знатоком человеческой натуры. Короче, он понял, что разговор придется начинать самому, и начал его так:

– А вот как вы думаете, господа, – герцог прикончит лозницу или лозница герцога?

Харп подавился пивом, которое медленно тянул из огромной двухпинтовой кружки. Вольсингам оторвался от чудного зрелища и заломил бровь.

– Я бы поставил на герцога, – невозмутимо продолжил Гроссмейстер, выпуская дымные кольца изо рта.

Трубку с крепчайшим табаком он держал в правой руке, а в левой – стопку водки.

– Я исхожу из простейшей арифметики. Он уморил уже восемь жен. Почему бы лознице не стать девятой в этом печальном списке?

Харп, откашлявшись и выплюнув пиво, попавшее не в то горло, укоризненно заметил:

– Герцог не убивал своих жен, друг мой. Я, как личный акушер герцогского семейства, со всей ответственностью могу заявить, что они умирали во время беременности или при родах.

Гроссмейстер ухмыльнулся:

– Простите, любезный Харп, но при таком раскладе я бы на месте герцога давно сменил акушера.

Лекарь насупился, однако продолжал упрямо гнуть свою линию.

– И вы простите меня, любезнейший Гроссмейстер, однако мое врачебное мастерство или, напротив, некомпетентность тут совсем ни при чем. Это медицинское состояние, вызванное, э-э…

Харп замялся, и Гроссмейстер не преминул ввернуть:

– Нечистотой герцогской крови?

– Я этого не говорил.

– Но подумали, – еще шире ухмыльнулся Гроссмейстер.

Черная щетина на подбородке придавала ему куда большее сходство с каторжником, чем со служителем закона.

– Скажите уж прямо – это вы посоветовали ему затащить в постель лозницу? Надеетесь, что хоть она сумеет зачать и выносить здорового наследника?

Харп так возмущенно отставил кружку, что, по крайней мере, половина ее содержимого выплеснулась через край и залила стол.

– Герр Гроссмейстер, как вы могли подумать… – начал он.

– У нее зеленые глаза, – неожиданно брякнул Вольсингам.

Двое других обернулись к нему, но живописец, похоже, продолжать не собирался и молча опрокинул в рот неизвестно какую по счету стопку.

– Не думаете ли вы, господин Вольсингам, – вкрадчиво сказал полицейский (таким голосом он обычно говорил с самыми отпетыми злодеями, место коим на виселице), – не думаете ли вы, что цвет глаз лозницы каким-то образом может спасти ее от судьбы предшественниц?

Вольсингам, выразительно глянув на пустую стопку, а затем снова на грудь госпожи Либуш – отчего грудь заколыхалась в их направлении, а с ней и кувшин божественного напитка, – ответил, опять же вразрез со всякой логикой:

– А у герцога зеленая борода.

– И? – нетерпеливо вскричал Харп, славившийся нервическим темпераментом. – Что же из этого?

– Они хорошо смотрятся вместе, – как гиена, ухмыльнулся Вольсингам.

И, поганец, вновь припал к водке.

Лозница, надо отдать ей должное, была красива – впрочем, других герцог в жены не брал. Официальная история ее знакомства с властителем Города звучала довольно странно, чтобы не сказать нелепо. Началось все с того, что мучимый скукой герцог отправился на охоту. Охотиться в незамиренном Лесу (как, впрочем, и в замиренном) – примерно то же самое, что топить печь динамитными шашками. Однако его сиятельству Грюндебарту все сходило с рук. Обычно он привозил с охоты жирных тетеревов, любимчиков – как синеперых, так и обычных, серых, жужжак и даже крис-коз. На сей раз, однако, в седле за ним ехала тоненькая девушка с длинными черными волосами и такими зелеными глазищами, что сразу становилось ясно – девка-то лесная.

Особенность этой охоты состояла в том, что свита герцога потеряла. В сумеречном лесу, сквозь который они мчались, трубя в рога и гикая, распугивая с дороги деревья и молодой подлесок, им встретился белый олень. Хотя, возможно, это была и крис-коза – у охотников не сложилось единого мнения на сей счет. Умудренные опытом ловчие сразу поняли, что встреча не к добру, и развернули коней. Почему-то они были уверены, что за ними последовал и герцог. Однако ошиблись. Его сиятельство помчался за оленем или козой, в общем, за неведомой чертовщиной в самую чащу.

– А что, с него станется, – говорил старший егерь Мурдак тем же вечером, потягивая из кружки эль.

Разговор происходил в охотничьем домике герцога примерно в пятидесяти полетах стрелы от городских стен. Лес здесь был уже вроде как замиренный, но к ночи свита все равно набилась в дом и носа наружу не казала. В четырех стенах из серого туфа было тепло, душно и дымно. А снаружи страшно скрипело ветками, шелестело листвой, ухало совами и хохотало лесными голосами, а также светило переливчатыми, жидкими, как масло на воде, звездами.

Ловчие расселись у камина и покуривали трубки, покусывали янтарные мундштуки. Никому не хотелось признавать, что герцога они потеряли. Никто не сомневался также и в том, что герцог непременно отыщется, – потому что эта зеленобородая сволочь всегда выходила сухой из воды, замиренный там Лес или нет.

Мурдак, почесав в косматой шевелюре, добавил:

– Ждем утра, ребятушки.

– А утром что? – подал голос молодой Вильям, ученик псаря.

– А утром либо этот стервец сам к нам заявится, живой и невредимый, либо…

Егерь не договорил, но все и без того понимали, что придется тащиться в лес и герцога искать. А вот тащиться в лес без любимого сюзерена никому не хотелось, потому как достоверно было известно: у Грюндебартов с Лесом заключен договор. И скрепляло этот договор то, что раз в несколько поколений в герцогском роду появлялись мужчины с зелеными бородами. Откуда любая собака в Городе знала о договоре, оставалось только гадать, однако в силе союза герцогов с Лесом не сомневался никто. За последние полтора века деревья ни разу не пытались штурмовать городскую стену, на горожан не сыпался ни огнеснег, ни «тополиный пух», не опутывал стены их домов ядовитый плющ и камнеломка. И во время охоты не морочили ловчих навки, не закидывали дротиками козлоноги, и боевые дендроиды – не приведи святой Сома! – ни разу не вставали у них на пути. В общем, с Грюндебартом можно было отправляться в чащобу без страха, а вот без него – еще как повезет.