Сергей Динамов - Вне рубежей

• Название: Вне рубежей
• Автор: Сергей Динамов
• Жанр: Боевик
• Год: 2015

«Микроскопический живчик, забравшийся в нужное место, станет слоном спустя некоторое время. Крошечный родник обернется широченной рекой через десяток-другой километров. Тысячи гектаров могучего леса вскоре окажутся кучками невзрачного органического соединения из-за какой-то искры. То, что отправило на небеса многие миллионы людей, не имеет ни массы живчика, ни вида искры, ни децибелов едва слышного шепота родника. А все потому, что человеческий разум – это нечто нематериальное. Но мысль жива и творит. Только она может породить самую ужасающую, разрушительную и кровожадную особь, существующую на земле, – войну…»

---

Сергей Динамов Вне рубежей

© Эдитус 2015

МОСКВА, лето, начало 80‑х годов

Микроскопический живчик, забравшийся в нужное место, станет слоном спустя некоторое время. Крошечный родник обернется широченной рекой через десяток-другой километров. Тысячи гектаров могучего леса вскоре окажутся кучками невзрачного органического соединения из-за какой-то искры. То, что отправило на небеса многие миллионы людей, не имеет ни массы живчика, ни вида искры, ни децибелов едва слышного шепота родника. А все потому, что человеческий разум – это нечто нематериальное. Но мысль жива и творит. Только она может породить самую ужасающую, разрушительную и кровожадную особь, существующую на земле, – войну.

Кстати, мое близкое знакомство с этой всемирно известной дамой совсем не радует, так же как и отметины ее проникновенного взгляда. Забралась она во все мыслимые и немыслимые тайники как сознания, так и подсознания, подкрасив скальп, хотя и не полюбила. Пощадила, облобызав с головы до ног. Может быть, все из-за того, что ей ненавистны взаимные чувства? Не знаю… Да и любил ли ее? Скорее, изображал устойчивую и сильную тягу к войне. Надо же было как-то защищаться.

Очередная оказия встречи с этой незабвенной и обожаемой подругой разродилась в недалекие восьмидесятые годы прошлого столетия. На тот момент задор слегка пришибленных никарагуанских революционеров выглядел неугасимым, а столица мировых народно-освободительных движений Москва полыхала от летнего зноя.

Все произошло на девятом этаже сурового и грозного заведения, после трех часов пребывания в кондиционированной прохладе не менее мрачного и дубового кабинета. Упомянутое пребывание, в период которого необходимо было внимать и почитать, не глотая и не мигая, носило название «Инструктаж у руководства», а в современной аранжировке (и на слуху) простенько, но со вкусом – босс-брифинг.

По окончании сих изощренных кондиционированных издевательств переместился я в свою густонаселенную келью для челяди, что располагалась куда уж как пониже, и уж никак не кондиционированную. Усевшись за свой челядный стол и периодически покусывая конец карандаша, апериодически рисовал кислые и потные физиономии сослуживцев, совместно – но втайне – ожидающих, чем же завершится мое утреннее трехчасовое отсутствие.

Перспективных путей развития обнаруживалось всего два: ревущий грохот дореволюционного телефона с последующей фразой оттуда «Зайдите в финчасть» или же гробовое молчание оного, которое основательно подзатяну-лось. Надежда уж было собралась покинуть, примеряясь к очередной жертве, но внезапный грохот осадил, заставил поправить узел на галстуке и выдержать паузу ввиду возможности звонка челяди с еще более низких этажей.

Посему присутствующая аудитория, заметно сократившая как перемещения в пространстве, так и ненавязчивое общение, пришла к выводу, что все случилось, поскольку ответил я в трубку громко и четко: «Слушаюсь». Крыла распростерлись за потной спиной и понесли на пару этажей выше, прямо-таки в объятия финансовой части.

О теплой и дружелюбной встрече рассказывать, думается, ни к чему. Слава Господу нашему, что хоть стул нашелся, а то стоял бы и стоял, жарой палимый, под взглядами добрыми и пламенеющими клар цеткиных и роз люксембург, представленных в довольно-таки обильном количестве при счетных машинках в ворохах бумаг. Тем временем приставил я сидение сие сбоку к столу начальника в очках-аквариумах. Сел ровно, не сутулясь, ручки-сковородочки на коленочках сложил, дабы являть собой образ гордый, но покорный под милое: «Что-то вы не торопились, Можар». На что смолчал и молчание соблюдал часа полтора, пока заполнялись какие-то бумаги, раздавались громогласные указания почтенным розам-кларам и велись жесткие телефонные разговоры, вероятно, с нижними этажами, и мягкие, соответственно, с верхними.

– Вместе с вами полетим, – неожиданно вырвалось из-под очков. – Меня Григорий Федорович зовут. Фамилия моя Куземчук. Вы у нас человек новый, так что давайте знакомиться. Здесь и здесь распишитесь… За границей бывать приходилось вам?

– Так точно.

– Давайте-ка без официоза. А то в присутствии зарубежных граждан отчеканите, и сразу понятно будет, кто, да что. Давайте без официоза. В капиталистических странах бывали? Или же в развивающихся и дружественных социалистических? Вот здесь заполните и распишитесь.

– Приходилось бывать и в капиталистических, и в дружественных, но в основном в развивающихся странах.

– Что ж, очень хорошо, но развивающиеся страны нам тоже дружественны. Вы согласны?

– Конечно, согласен, Григорий Федорович.

– Лететь нам долго, со многими остановками. Поэтому расскажете мне о себе. И я вам о себе расскажу. Языками вы владеете?

– Да.

– Вот и хорошо. Подпись сюда поставьте… А теперь Зинаида Петровна проводит вас. Выполните необходимые формальности и вернетесь. Жду вас.

Неспешная Зинаида Петровна уже была наготове, враскачку-вперевалочку понесла свое обширное тело к двери, прихватив пачку подписанных документов. Я поплелся за ней, а потом ждал-стоял-сидел-подписывал-плелся-ждал – и так до самого вечера. Но сердце согревало то, что сия стадия мытарств выездной процедуры являлась финальной. А началось все аж целый месяц назад, и вспоминать об этом ну совсем не хочется.

Вылетали мы с Григорием Федоровичем завтра, по холодку утреннему, и не военно-транспортным бортом через Кубу, а гражданской авиацией, являя собой граждан гражданских гражданства пока для меня загадочного с «изменой Родине» в Варшаве.

2

– И что, ты обязательно должен забирать этот чемодан? Ну, а с чем я поеду на юг? Если ты считаешь, что я должна ездить не пойми с чем, а ты – не пойми куда и с «Самсонитом», тогда уж лучше я никуда не поеду. Буду сидеть на даче с твоими мамочкой и папочкой, пока ты будешь жрать водку и с негритянками трахаться. И вообще, мне все это уже осточертело. У Карпухиных, кстати, посудомоечная машина уже есть, а я должна все своими руками. Сапог чертов! – и дверью ка-ак шандарахнет.

Распахнутый «Самсонит» не реагировал на фонетическое глумление над именем, лишь тихо радовался смешной поклаже, с содроганием вспоминая недавнюю поездку на юга. Статуэтки негритянок с выпученными глазами выражали недоумение, всем своим видом указывая на ошибочную оговорку «ты» вместо «мы», а также на расовую, хотя опять же с местоимением.

Стоял дивный летний вечер. Жара спала, окна подернулись легким притомленным сумраком, а горечь расставания упрыгала вместе с супругой на кухню, и я был спокоен, как кремень, как гранитный Сфинкс. Уезжаю! Я млел, таял, и чего-то не хватало, но совсем чуть-чуть. А как разобраться с «чуть-чуть не хватает»? Всего лишь отломить кусочек черного хлеба, посолить и съесть. Сразу поймешь, чего недостает этой жизни. Но в связи с отсутствием черного хлеба за пределами дорогой родины, а также селедочки, гречки, частенько картошки и много чего еще с годами пришлось отказаться от столь простого решения проблемы и использовать методы примитивнейшие. Я прислушался: на кухне продолжало прыгать и греметь. Путь к бару свободен. Люблю я это дело – слегка выпить. Ах, как же приятно ощущать себя любимым и таким нужным, но покидающим! Так что уезжать еще больше люблю.

День упорхнул незаметно. Ночь навалилась, обдала какими-то кошмарами и вышвырнула в пятом часу. Утро сияло, как моя небритая и немытая морда в африканский полдень после пары недель в буше[1]. Закисал рассвет. Накрапывало.

Интервал «подъем – посидеть на дорожку» пролетел быстро и мимолетно, как обычно, когда голова уже уехала, а бренная оболочка выпутывается из сна, мокнет в душе, поглощает кофе параллельно с необходимыми связующими процедурами. Да и «на дорожку» получилось спокойно. Истерика возникла на переходе к двери, продолжалась за ней, была слышна возле лифта, но он унес, бездушный. Я уж было поверил, что изливается водопад искренности, и с подъездной аллеи посмотрел на окна, но ни там, ни на балконе никого не было. Умиротворенно подумалось: «В обмороке». Дом уже скрывался за деревьями и исчезал неспешно, под едва слышный скрип колесиков злосчастного «Самсонита».

Машина опоздала на двадцать минут. Григорий Федорович напыщенно дулся, заполонив собой переднее сиденье и прижимая пухлый портфель. Сунул руку в открытое окно «Волги», буркнув оттуда: «Пока вашу улицу найдешь – все самолеты улетят. Петя, открой багажник. Быстрее». Я смутился, но втайне решил, что виновата не улица, а именно – не Комсомольский проспект. Водитель открыл багажник, собрался было помещать семейного терминатора, но вместо этого удивленно спросил: «Что с вами? Вам плохо?»