Бразервилль - Глаза слижут лоси (сборник)

• Название: Глаза слижут лоси (сборник)
• Автор: Бразервилль
• Жанр: Поэзия
• Год: 2015
• ISBN: 978-1-77192-173-2

К сожалению или к счастью, но во все времена люди устроены одинаково. Безусловно, накладывает отпечаток эпоха, но основные маркеры человеческой сущности одни и те же. Мы все привыкли любить прекрасное или то, что принято называть прекрасным, и брезгливо морщить носик от того, что сегодня называют безвкусицей или неприличным.

Легко любить прекрасное или то, что нынче им называется. Зачастую, тараща глаза, мы заученно повторяем услышанные где-то подходящие слова: о необычной мелодике пушкинского стиля, о потрясающей образности блоковских строк, о незабываемой есенинской мудрости… Я соглашаюсь с тем, что все эти поэты находят отклик в наших душах – в ком-то больше, в ком-то меньше – ведь они наши поэты. Однако все эти прекрасные чувства лежат на поверхности человеческих душ, и воззвать к ним достаточно просто – мы сами с готовностью их выказываем. Но на глубине души, ближе к самому дну лежат те человеческие качества, которые сокрыты не то чтобы от общественности – от самих себя скрываемы. Они вызывают в нас ощущение собственной греховности, такой, знаете, мелкой непорядочности. И если в нарушении десяти всем известных заповедей или покушении на них мы с готовностью каемся, то об этих грешках мы стараемся не вспоминать. Потому что даже грехи выбираются как «достойные» или «недостойные».

Предлагаемый читателю сборник стихотворений и рассказов – как раз и есть та самая возможность заглянуть в глубину собственной души. Возможно, вы что-то переосмыслите, если хватит мужества дочитать до конца – ведь гораздо проще броситься с гранатой под танк (и остаться в памяти людей героем!), чем поговорить один на один со своей душой и признать свою несовершенность.

Что еще даст вам эта книга? Не ждите «пленительных образов и божественных красот», да и «души прекрасных порывов» она не вызовет. Однако вы почувствуете в самом себе невероятное облегчение от того, что поймете, что вы не одни – такие, со всеми своими мелкими грешками и мыслями, которые есть (точно есть!) в каждом из нас, однако при этом мы все-таки хорошие люди, и хорошего в нас – больше!

---

Бразервилль Глаза слижут лоси

Часть 1 Глаза слижут лоси

В магазине людей сумасшедшие скидки

В магазине людей сумасшедшие скидки,
И скрипят в толчее любопытных гробов
Голоса: а есть дедушка более гибкий?
А есть целые папы без чёрных зубов?

Голова – это что? Господа, это пробник?
А кому, извините, волосьев клубы?
– Мама, мама! – зовёт с треском стиснутый гробик, —
Посмотри, синий мальчик! Мамуля, купи!

– Он давно неживой. – Отмахнулась мамаша.
Непотреб! – громыхнул представительный гроб.
И робел продавец цвета гречневой каши,
И желал поскорей обновить гардероб.

Трупы фруктов

Малыш, выбрось эту усопшую грушу,
А лучше – её схорони.
Не ешь трупы фруктов – на складе их сушат,
И их точит гниль изнутри.

И маме скажи не бежать мармозеткой
За манго в сырой магазин.
Запомни, и фрукты кусай – только с ветки,
Не жди убивающих зим.

Запомни, мой мальчик, и носом не хлюпай,
Отвиливать поздно уже.
Под глянцевой кожей – невкусные трупы
Тоскуют по ветке-душе.

Выкидыш

Под всхлипы собак и асфальтовых дыр,
Рождаешься из дому в выпуклый мир.
Кочуешь с детьми парафинными;
Они точно так же никак не поймут:
Чего им здесь надо, зачем они тут
Цепляют иных пуповинами.

И каждый вздыхает о ласке нутра,
Которое влажно извергло с утра —
Никак не рожденье, а выкидыш —
Боится на лица таких же смотреть,
А смотрит – боится, что им – не созреть,
Их тесной любовью лишь выходишь.

И мечешься, как в темноте херувим,
Запутавшись в шлангах чужих пуповин,
И страх на безумие множится,
Когда посреди обесточенных свит
В руках слишком взрослых ледово блестит
Предмет, походящий на ножницы.

Худеешь

Худеешь. Хиреешь. Всё шире и шире штаны,
На остром лице кто – то вырыл траншеи,
Раскопанный нос и штакетины – зубы страшны,
Но жирные мысли – гораздо страшнее.

Прохожие думают: болен, сосёт ворожба,
Гурман, ничего не жуёт кроме устриц.
Худеешь и сохнешь. Лишаешь воды, как раба —
Сердечней, чем телом болтать в виде люстры.

Тебя убывает отсюда по грамму в иной
Клубок в уголке параллельной вселенной,
Где чище и лучше, где ставни не слепят окно,
Где чувства – взаимны и не заусенны.

Худеешь. Тускнеешь. Без лампы почти не видать,
Зато с каждым часом тебя где – то больше —
И он там блестит, у него появляется стать.
Ты в это поверил. Ты веришь. О, Боже…

Варя не хочет иметь детей

Варя боится представить плод,
Варя не хочет детей рожать,
Ей ненавистен мужчина тот,
Кто ей внушает диагноз «мать».

Нет, ей не жаль для ребёнка тить,
Да и приятен бывает секс,
Просто так подло: детей плодить
И, не спросив, их бросать в процесс;

Видеть как, в корчах рождённый Бог,
Вырастет и, разливая йод,
Сгинет в войне за страстей клубок,
Или себя по частям убьёт,

Видеть в глазах: состраданья прах,
Верность – когда на обузе шаль.
Лучше остаться в пустых стенах —
Будет не так тяжело дышать.

Парни не знают девиц честней —
Варя не та, кто мусолит бредь.
Варя не хочет рожать детей.
Варя не хочет иметь детей.
Варя не может иметь…

Банки

Вода из – под крана ползёт и ползёт,
Набрал её, грустную, целую банку.
Затем, озираясь, как юный сексот,
Ножом в неё тыкал, как тычут в поганку.

Презрительно плюнул, сморкнулся, ругнул,
Пощёчину даже отвесил со свистом.
И вот, ощущаю: из банки манул
Взирает уже на весь мир ненавистно.

Разлей этот яд по шпионам врага,
И смело иди ставить свечи в церквушку.
Ужасно. И тянется робко рука
Ещё набирать. Чтобы гладить за ушком.

Почти был

Немного грустный, озадаченный и прерванный,
Оставив сети обещаний и засад,
Уходишь в поле разговаривать с деревьями,
Его покинувшими молодость назад.

Палата больше не нужна с прохладой дынною,
И больше хочется теперь, чем пить бульон —
Идти хрипящей коматозною пустынею,
Но слышать реку, что смеялась до неё.

А знаешь, в море можно выйти как на исповедь,
Послушать души затонувших прежде гор,
Должно быть, шёпот мёртвых глыб куда неистовей,
Честней всего, что ты мог слышать до сих пор.

Болтушки – звёзды сквозь тебя взглянут базедово
И освежат картинки в памяти скупой,
Как в неком городе с людьми почти беседовал,
Как в неком теле был почти самим собой.

Противостояние серого и зелёного

Асфальт и бетон,
такие же лица
подземных шкафов производят примерку,
а вечером чад окунают в побелку,
и сами залазят в надежде отмыться.

В зелёном лесу
зелёные люди
украденных чад покрывают зелёнкой;
теперь у детей голос птичий и звонкий,
теперь их глаза не похожи на студень.

В голодных домах
проглоченным клоном
блуждаешь, молчишь о посмертной награде.
А может, ты тоже был в детстве украден?
Ты просто забыл. Ты всегда был зелёным.

Заговор вещей

Едва отлип от одеяла – носки всосали стопы,
пижама, выплюнув комок, озябла,
легла на стул цветными снами
почти живыми, чтобы
восстать и стать бронёю к ночи – граблям.

Тебя подхватят брюки, майка, рубашка, туфли, плащик.
Они скучали. Голодали. И даже,
бедняжки, тихо прослезились. Мы – очевидно слаще,
чем шкаф.
Они – мертвы без экипажа.

Им нужен ты, и я им нужен, слепой глухой любитель,
зависимый, ревнивый и недужный,
но не настолько, чтобы всохнуть
в последнюю обитель.
Не мы – они нас потребляют дружно.

И вот в дверях стоишь, проглочен древнейшим тихим кланом,
а мозг привык любить оковы,
но тело знает правду. Может,
проснувшимся вулканом
сожжём зверинец этот бестолковый?

Новый друг обнимает Люду…

Приготовила Люда блюдо
В тихом доме, пропахшем блудом,
В доме были Христос и Будда,
Опускали лицо на грудь.
Но сейчас – ни калеки рядом;
Смыло в реку, побило градом
Всех женатых и лживых гадов.
Накопилась обиды ртуть.

Этот праздник зачем – то горький
Легче было б отметить в морге.
И огонь из ноздрей конфорки
Полыхает, такой смешной.
Люда красит в черешню губы,
Надевает наряд для клуба
И с улыбкой невинно – глупой
Выпускает из плитки зной.

Он подсел к ней, родной, без кожи,
Без колючек, без глаз, без ножек,
Две руки, голова и ёжик
И подвижная часть лица.
Люда ставит ему посуду,
Вспоминает утраты, ссуды,
Моросит о разбитых судьбах,
О сгоревших в плену сердцах,
Покрываясь тоскою лютой.

Новый друг понимает Люду.
Новый друг обнимает Люду,
Как полуденный жар – Мадрид,
Так сжимают дельфина сети,
Так щенка прижимают дети.
И звонят ноль – один соседи,
И ноль – три.

Попутчики

В машине сидят, но никто никуда не едет,
За окнами – тьма, на водительском месте – очаг.
Все жадно молчат, подозрительно смотрят дети
На твёрдые лица родителей, мысль волоча.

Никто не моргает, вздыхают уставшим пони,
Вот – вот напряженье мутирует в звонкий напалм,
И каждый попутчик мучительно хочет вспомнить:
Когда и зачем он сюда к этим людям попал,

Кого за пределами душной кишки салона
Оставил, быть может, любимого? Кто же там есть?
Голодная мгла, порождённая клятым лоном,
А может, целебная и седативная взвесь?

Мужчина с отдавленной шеей рванулся к дверце,
Так критик уходит с сеанса дурного кино.
На миг его тело – слетевшее полотенце —
Сверкнуло во мраке.
И стало как прежде темно.

Последний взрыв смеха сверхновой

В маршрутном автобусе тихо,
Народ бутербродом запихан,
Кто – дышит, кто – ест чебурек.
Так тихо бывает у психа.
Как вдруг молодой человек
Похожий на нервного хикки,
В планшет погружённый, хихикнул
И, сам испугавшись, икнул.
Махры отрывая кутикул,
Сосед, пригвождённый к окну
Немытому, тоже хихикнул
До этого злясь, как манул.

Подруга его поддержала
С причёской цветов баклажана,
Запрыскала в людо – массив,
Ватага студентов заржала,
Собою салон заразив;
Смеялись и дяди, и тёти
Забыв о семье, о работе,
О горьких посланиях SOS,
Дедули смеялись как льготе,
Бабули смеялись до слёз.
Дополнив ансамбль неплохо,
Ворвался водительский хохот,
И бился кавказец об руль,
Как в бубен отца скомороха,
И, кажется, прыскал июль.

Но в этой заливистой сальсе
Один гражданин не смеялся —
С поблёкшей рогаткою скул
Неузнанный комик, что ясень
Сидел – неподвижен, сутул.
Казалось: он просто уснул,
Теряя с улыбкою в массе.

Сомнамбулизм наоборот