Lena Swann - Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2

• Название: Распечатки прослушек интимных переговоров и перлюстрации личной переписки. Том 2
• Автор: Lena Swann
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-966-03-7173-6, 978-966-03-7172-9

Можно ли считать «реальностью» жестокую и извращенную мирскую человеческую историю? Ответ напрашивается сам собой, особенно с недосыпу, когда Вознесение кажется функцией «Zoom out» – когда всё земное достало, а неверующие мужчины – кажутся жалкими досадными недоумками-завистниками. В любой город можно загрузиться, проходя сквозь закрытые двери, с помощью Google Maps Street View – а воскрешённые события бархатной революции 1988–1991 года начинают выглядеть подозрительно похожими на сегодняшний день. Все крайние вопросы мироздания нужно срочно решить в сократо-платоновской прогулке с толстым обжорой Шломой в широкополой шляпе по предпасхальному Лондону. Ключ к бегству от любовника неожиданно находится в документальной истории бегства знаменитого израильтянина из заложников. А все бытовые события вокруг неожиданно начинают складываться в древний забытый обряд, приводящий героиню на каменные ступени храма в Иерусалиме.

---

Почувствовав вдруг разом остро, что все эти дни жила как-то впроголодь, Елена распаковала первое же попавшееся под руку кафе, на втором этаже, над пышной кондитерской, с окнами прямо на вяленую башню ратуши. Долго выбирала у витрины – пытаясь вспомнить эпитеты, которые киоскер на вокзале присваивал каждому зоологическому роду бубликов – в зависимости от формы закрутки рогов.

– Нет-нет. Вот это будет для вас очень хорошо. У нас специальное предложение для этого времени дня, – сказала сонная и неприветливая официантка с толстыми икрами, послюнявив меню и ткнув в него тупым пальцем, как будто ноги.

Елена подумала, что раз ей искренне советуют, то надо рискнуть, на всякий случай предупредила, что она вегетарианка – и через полминуты получила жирную шипящую в металлическом судке яичницу с жареной скорченной сарделькой, и скучным зэ́ммэлем на блюдечке с тошнотным маслом в горчичнице, и чаем.

Растолковала официантке всё снова здорова. Но та с тупой рожей, переминаясь с ноги на ногу, стояла на своем:

– Вы заказали комплексный завтрак, и теперь отменить уже ничего нельзя.

Елена молча бросила ей на стол деньги и вышла, к завтраку принципиально не притронувшись и краем мизинца.

Перебралась в маленькую чайную на Кауфингэр штрассэ, с круглыми низенькими мягкими табуретками, где официантки, сразу же, едва она всунула туда нос, в один голос певуче ей закричали архаичное:

– Grüβ Gott!

«Ради этого стоило пострадать от сарделек, чтоб сюда прийти!», – улыбнулась Елена, с наслаждением подыскивая языковой эквивалент: приходишь, эдак, в Москве в школьную столовку, а тебе там буфетчица тетя Груня, вся в белом, кричит из-за прилавка: «Бог в помощь!»

Удобно уселась в середине зеркального зала и, с жадностью наблюдая, как за соседним квадратным дубовым столиком как минимум столетняя дама в серенькой шляпе в черный горох, в изящном сером пиджаке с юбкой, в сереньких капроновых колготках и в отчаянно белых кроссовках, флиртует с бородачом-ровесником, сидящим за столиком у лессированного солнцем окна во всю стену – не переходя друг к другу, они оба получали явственное несказанное удовольствие от энциклопедичного обсуждения необычно жаркой нагрянувшей на прошлой неделе погоды, – Елена, наконец, дождалась двух только что испеченных крестовых зэ́ммэлей, с пахучей корочкой, проваливающейся под пальцами, и с вишневым конфитюром и чаем с двойной заваркой (удивительного пепельно-цитрусового привкуса), и накинулась на все это, как будто с месяц уже ничего не ела.

Смешливый белобрысый курносый официант, чуть старше Елены, подстриженный бобриком, успевал только удивляться, в восторге притаскивал безразмерный этюдный ящичек с круглыми акварелями джема, с ироничной чопорностью распахивал крышку, давал ей ткнуть пальцем, как кистью, выбирая сорт – черешневый, абрикосовый, вишневый, малиновый – потом снова грохал ящик на сервант, профессионально вспарывал острым серебром плоть зэ́ммэля, а потом доливал чая, а затем уже просто подплескивал кипятка («Darf ich Ihnen gleich direkt in Ihre Tasse nachschenken?»), выставив перед ней овальный стаканчик с пакетиками несуществующего в Советском Союзе чая Earl Grey, вызывавшего во всем теле несказанное блаженство необъяснимым, действительно блаженно-сероватым бергамотовым запахом; и утаскивал на кухню очередную разделанную тарелку с салфетками и крошками. После третьей чашки, из кухни к ней подплыл толстяк-хозяин чайной и довольно сообщил ей, что все остальное – за счет заведения.

Еле выйдя из-за стола и постанывая от наслаждения, повторяя не к месту «Grüβ Gott!» подмигивающим ей молоденьким официанткам с одинаковым сверкающим янтарным руном перманента, она вынырнула опять на Мариен-платц, зашла в блаженно пахнущий свежей бумагой многоэтажный книжный, жутко растерялась от туристической толкучки, и – от растерянности, неизвестно зачем – рассмеявшись, при входе же, в шутку, купила себе роскошный огромный альбом с неизвестными фотографиями «Битлз» – в память об отживших свое апостолах детства – Джоне и Поле – тут же выскочив из магазина наружу и через минуту же забыв о болтавшемся в руке пакете с альбомом.

Улизнув в приток площади, и догнав, против течения, Театинэр-кирхе, зависла в прилипших к алтарю и стенам туманах, опять наслаждаясь странным эффектом просвечивающей сквозь проеденный временем торс барочного Луки бестелесности.

Выйдя снова на солнце, подумав: «Как странно, наверное, Театинэр должна выглядеть сверху – вытянувшаяся таким ровным крестом!», промотала на быстрой скорости по-имперски неуютный, громоздкий и чересчур геометричный парадный сад, набрела вдруг на водопад – и пыталась докричаться до проносящейся мимо на велосипеде сгорбленной коренастой баварки: «Это Изар? Это Изар?»

Та обернулась на нее через плечо, как на ненормальную, и пискнула: «Айзбах!».

Вместе с водопадом и ручьем Елена впала в английский парк: каждое деревце уже тыкало мириадами смарагдовых стрелочек, приглашая прогуляться в самые разные опупевшие направления, сводя с ума педантичных прохожих; конские каштаны и вовсе мускулисто зажали руки в кулак и грозили нереально гигантскими почками размером с каштан. «Неужели у них каждый год вся эта роскошь так рано вытаскивается из ларцов – или это – пожарная спешка после урагана?» – Елена уже почти бежала дальше, подстанывая от нетерпения, завидев что-то совсем уже невозможное. Звездистая, необычная, как будто маникюрными ножницами по лепесткам мелко и остро нарезанная белая магнолия. Едва, едва распустилась! И уже устраивала удивительный, невесомый локальный снегопад легкими хлопьями. И, как оказалось при приближении носа к сугробам – изумительно пахла – почему-то ментолом. Пытаясь понять, что же это за типчик такой торчит, вон, с приятными, щепоткой большого, указательного и среднего вылепленными, веретенками почек, Елена начала искать под голым деревом прошлогодних удостоверений личности – но натыкалась на пахучей земле то на скукоженные самокрутки граба, то на фигуристые векселя и расписки дуба – и со смехом поняла, что ветер давно уже произвел подлог документов. Бук? Или не бук? – вот в чем вопрос. Рядом липа, утеплившаяся, почему-то, с южного бедра мельхиоровым мхом, отцеживала циановый небесный чай в тонко вырисованное, очень частое, изящное черное ситечко. Кто-то здорово обманулся: одна из нижних веток (судя по пеньку – всего-то сантиметров семь в диаметре) была грубо обрублена – но взамен липа с этого боку с вызовом выпустила уже как минимум четыреста крепких свежих побегов, настойчиво тянущихся вверх. На соседней, громадной уже, липе (настолько громадной, что казалась бесконечной, детально разветвленной лестницей в небо, ведущей, причем, сразу во всех направлениях, и – закинув голову вверх и взбираясь взглядом все выше, – Елена чуть не опрокинулась на мураву от вертиго) притулилась в просвете ветвей миниатюрнейшая пеночка с карминной грудкой и красным, загорелым личиком, как у Марги – и, разевая клюв в диапазоне чуть ли не больше себя самой, зримо вздымала над собой солнечную перину небес заостренными стре́лками звуков, – с медитативным терпением в паузах ожидая, не подхватит ли кто из соседних кустов. Подхватывали: но скорей подскрипывали, и никто не дотягивал до заранее заданной чистоты. С вызовом, всё увеличивая певческий задор и помогая звукам всем миниатюрным тельцем, и даже хвостом, – дрожа при аккордах каждым легчайшим игрушечным перышком, – птица взяла еще пару недосягаемых мелодических высот – и не дождавшись отклика, вспорхнула, стартанув, как на катапульте, и растворилась в воздухе.

Уже подвывая от своей неспособности быть адекватной торжеству соседнего граба, вывесившего свои полоумные украшения, Елена обошла его со всех сторон, набожно, не дотрагиваясь, и, наконец, подобрала пароль – как насладиться представлением: забежала в его тень, и, прохаживаясь туда-обратно, как будто невзначай поворачивала взор к полуденной стороне – прокатывая огненные пяльцы солнца за сонно растопыренными пальцами веток с нежно фисташковой пряжей сережек: пряжей, опаленной по диаметру светила – с горящим клубком-маятником в сердцевине. Мотавшим, в зависимости от ее шагов, то справа налево, то слева направо. Откуда-то из-за кулис ветвей крошечный невидимый свистун внятно, с расстановкой, подпискивал: «Тебе-тебе!… Тебе-тебе!… Тебе-тебе!»

Елена все удивлялась, какой же он, этот аглицкий парк, длинный, брела и брела вдоль ледяного (не обманувшего название) бурливого Айзбаха: быстро скинула кроссовки и стянула носки, присела на край мостика, миг поболтала в воде ногами, и сейчас же выдернула обратно красные ступни. Смирная немецкая овчарка, каряя, с широкой черной полосой по хребту, с некупированными ушами лопушком, забежала вперед нее, изловчилась и стала спускаться к ручью по обваливающемуся и оползающему под каждой из квартета ее лап глинистому склону, потом с извиняющимся видом оглянулась на Елену, и влезла в ледяной поток, намочила ноги и пузо, смущенно полакала воду, и сразу одним прыжком выбрызнула из рва, как ошпаренная, наверх, на траву, где принялась яростно отряхиваться, фонтанируя по кругу во все стороны, превратившись на секунду в солнечного радужного дикобраза. Вместе с этой, непонятно чьей, мокрой овчаркой повернула обратно, перескользнув по узкому мостку; псина, по-девичьи присев, тут же, старательно пописала на дорожку, после чего с видом исполненного гражданского долга, сигнализируя Елене флагштоком хвоста, побежала вперед по своим делам.