Кирилл Резников - Мифы и факты русской истории. От лихолетья Смуты до империи Петра

• Название: Мифы и факты русской истории. От лихолетья Смуты до империи Петра
• Автор: Кирилл Резников
• Жанр: История
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9533-0480-5

В книге рассмотрена мифология истории Русского государства в XVII – начале XVIII века. Представлены «биографии» исторических мифов, начиная от обстоятельств «рождения» и вплоть до «жизни» в наши дни, их роли в борьбе идей в современной России. Три главы посвящены Смутному времени – первой информационной войне, едва не погубившей Россию. Даны портреты главных участников Смуты и рассмотрена сложившаяся вокруг них мифология. В последующих главах обсуждаются мифы и факты о первых Романовых и Петре I. Согласно одной группе мифов, Московское государство всё более отставало от Европы и было обречено стать колонией, если бы не Пётр, железной рукой вытащивший страну из азиатчины и преобразовавший её в империю. В других мифах восхваляется допетровская Русь, где царь, православная церковь и народ процветали в симфонии, основанной на соборности. Пётр сломал естественный ход развития России и расколол общество, что, в конечном итоге, привело к революции. На самом деле, обе группы мифов односторонни. Имелась преемственность во внешней и отчасти во внутренней политике Петра. Реформа богослужения при Алексее Михайловиче, приведшая к Расколу, подготовила почву для реформ Петра. Не Пётр начал вестернизацию, но он заимствовал из Европы не только технологии, но механизмы научно-технического прогресса – системы образования и науки.

---

Больше того, Пушкин находит в Самозванце родственные черты: ведь Пушкин тоже храбр, великодушен и хвастлив, любит удовольствия, не прочь повоевать, и равнодушен к религии. У него, как и у созданного им Самозванца, романтический и страстный характер, но главное, они оба – поэты и поэтически видят мир. Ведь Самозванец был мастер сочинять каноны – сложные стихотворные произведения, требующие немалого искусства. Отсюда его уважительное отношение к бедному поэту, преподнесшему ему стихи в доме Вишневецкого:

Самозванец:

Что вижу я? Латинские стихи!
Стократ священ союз меча и лиры,
Единый лавр их дружно обвивает.
Родился я под небом полунощным,
Но мне знаком латинской Музы голос,
И я люблю парнасские цветы.
Я верую в пророчества пиитов.

Здесь Пушкин возвышает Самозванца до себя, ибо реальный Самозванец был проще и грубее, и при всем красноречии, вряд ли стал бы говорить о союзе меча и лиры или парнасских цветах. Это поэтический лексикон не XVII в., а конца XVIII – начала XIX, уместный в устах В. А. Жуковского и иногда проскальзывающий даже у зрелого Пушкина. Была ещё причина, располагающая Пушкина к Самозванцу: ведь его предок, Гаврила Пушкин, служил Лжедмитрию и немало способствовал его восшествию на престол, а предками своими Пушкин гордился. И всё же, в конце трагедии, Пушкин отвергает Самозванца как человека и выносит ему приговор как новому царю-Ироду. Сделано это мнением народным, точнее, молчанием народа:

Мосальский:

Народ! Мария Годунова и сын ее Феодор отравили себя ядом. Мы видели их мёртвые трупы. (Народ в ужасе молчит.) Что ж вы молчите? кричите: да здравствует царь Димитрий Иванович!

Народ безмол вствует.

Молчание народа – гениальная находка. Здесь Пушкин вместе с народом, он обвиняет Самозванца, на пути к трону раздавившего беззащитную мать и сына. Самозванец – преступник и конец его близок.

О Лжедмитрии I. Вокруг и после Пушкина. Все русские произведения о Смутном времени, появившееся в XIX в., написаны с оглядкой на «Бориса Годунова». В первую очередь, это относится к идейным противникам трагедии Пушкина. В 1829 г. выходит из печати роман Фаддея Булгарина «Димитрий Самозванец». Булгарин считает, что Самозванец – чужеродное явление для России. Его появление есть следствие интриги иезуитов. Он пишет: «Не только митрополит Платон, но и другие современные писатели верят, что явление Самозванца было следствием великого замысла иезуитского ордена, сильно действовавшего в то время в целой Европе к распространению Римско-католической веры… Сии-то сомнения насчёт рождения Самозванца, его воспитания и средств, употребленных им к овладению русским престолом, послужили основою моего романа». Булгарин отрицательно относится к самой идее самозванству. В одной из статей он писал по этому поводу: ««Кто бы он ни был, расстрига или чужеземец, память его будет омерзительна для России и все его блестящие качества помрачаются одним намерением царствовать, не имея на то право ни по рождению, ни по выбору».

А. С. Хомяков в трагедии «Дмитрий Самозванец» (1832) стремился развивать образ, созданный Пушкиным. Но Самозванец Хомякова мечтателен, лиричен и отстранен от народной жизни. У него нет опоры в России и сам он лишь игрушка в руках Ватикана и Польши. Пушкин, возлагавший «надежды» на трагедию, был разочарован, услышав ее на авторских чтениях в 1832 г. Он предпочел вообще не высказываться. Трагедия не понравилась и М. П. Погодину, что подтолкнуло его написать драму ««История в лицах о Димитрии Самозванце» (1835). Пьеса посвящена Пушкину и написана под его влиянием, особенно по форме. «История в лицах о Димитрии Самозванце» начинается с момента, когда заканчивается трагедия Пушкина, с прибытия Самозванца в Москву, а заканчивается его убийством и всеобщим криком: «Многая лета благоверному царю нашему Василью Ивановичу! Многая лета!». Самозванец Погодина уклонился от Самозванца Пушкина в сторону прямо противоположную его образу у Хомякова.

Погодинский Самозванец проще и циничней пушкинского. Он хвалится Басманову: «Каков, брат, я – захотел – и царь!». Смеется над своей речью над усыпальницей Ивана Грозного: «Ну ошибся ли я хоть в одном слове перед гробом вашего любезного Ивана Васильевича! Ха, ха, ха! Я плакал в самом деле по нём, как по отце родном!». Лишенный поэтического прозрения, он пуст и беспечен, недооценивает бояр, особенно Шуйского, и чрезмерно восхищается поляками и их образом жизни. На первом приеме он говорит боярам: «Я хочу, чтоб народ мой веселился и радовался. Полно ходить, потупив глаза, повесив голову. Смотрите, как живут поляки, поют себе да пляшут. Вот у кого перенимайте. Мне хочется, чтобы вы жили на их образец. Теперь вы слишком грубы и дики! со стороны смотреть на вас смешно». Самозванец Погодина, видимо, близок к реальному прототипу, что оценил Н. В. Гоголь, написавший автору о пьесе: «Самозванец мне очень нравится. Он не движется на сценической интриге, но тем не менее составляет полную, исполненную правды, стало быть историческую и поэтическую картину».

В статье В. Г. Белинского «Борис Годунов» (1845) автор, разбирая пьесу Пушкина, отмечает идеализацию образа Самозванца. По поводу сцены у фонтана он пишет, что сцена хороша, но в ней «как будто проглядывают какие-то ложные черты, которые трудно и указать, но которые тем не менее производят на читателя не совсем выгодное для сцены впечатление.… Самозванец в этой сцене слишком искренен и благороден; порывы его слишком чисты: в них не видно будущего растлителя несчастной дочери Годунова… Кажется, в этом заключается ложная сторона этой сцены». Белинский восхищен концовкой пьесы с безмолвствующим народом. Он видит здесь «черту, достойную Шекспира… В этом безмолвии народа слышен страшный, трагический голос новой Немезиды, изрекающей суд свой над новою жертвою – над тем, кто погубил род Годуновых».

Лжедмитрий I в искусстве второй половины XIX – начале ХХ в. В 1866 г. А. Н. Островский написал драматическую хронику «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский». Островский изучал не только Карамзина, но известные тогда источники. По ходе работы над пьесой Островский отказался от идеализации образа Самозванца, которому он поначалу хотел придать черты народного царя. В итоге, остался конфликт почвенника Шуйского и пришельца, чуждого России, – Самозванца. Самозванец хоть и добрый царь, и рыцарски благороден, но он чужд России. Напротив, Шуйский – свой, московский, и он переигрывает Самозванца. Против Самозванца весь уклад старинной русской жизни. Бояре возмущены его отношением к царской казне как к военному трофею, предложенному Марине. «Люд московский» раздражен засильем иноземцев. Купцы видит в Самозванце «еретика», который «латинской, езовитской веры от греческой не может отличить». Пьесу Островского высоко оценили Н. И. Костомаров и Н. А. Некрасов. В 1867 г. пьеса была опубликована и в том же году в Москве состоялась её театральная постановка. Пьеса имела успех. Последующая постановка в Петербурге (1872) была неудачной и в дальнейшем пьесу ставили редко.

А. К. Толстой затронул Самозванца в пьесе «Царь Борис» (1869). Самозванец у него существует в виде слухов, хотя показаны народные силы, идущие ему на помощь. Как и у Островского и Костомарова, Гришка Отрепьев у Толстого не Самозванец, а заурядный пройдоха монах. Краткая характеристика Самозванца есть у Толстого в сатирической «Истории Государства Российского от Гостомысла до Тимашова» (1868). Там он пишет о нем: «Хоть был он парень бравый || И даже не дурак, || Но под его державой || Стал бунтовать поляк».

В русском обществе XIX в. интерес к Смутному времени был как никогда велик и среди его героев Лжедмитрий I занимал видное место. Неудивительно, что к его образу обратились художники. В начале XIX в. Г. Ф. Галактионов создает гравюру «Лжедмитрий I и Марина Мнишек». Б. А. Чориков – гравюру «Смерть Дмитрия Самозванца» (1836). Художник-передвижник Н. В. Неврев пишет картины «Присяга Лжедмитрия I королю Сигизмунду на введение в России католицизма» (1874) и «Ксения Борисовна Годунова, приведенная к Самозванцу» (начало 1880-х гг.). К. Вениг создает картину «Последние минуты Дмитрия Самозванца» (1879); К. В. Лебедев – картину «Вступление войск Лжедмитрия I в Москву» (1890-е гг.). Уже в начале ХХ в. К. Е. Маковский закончил огромную картину «Смерть Дмитрия Самозванца» (1906).

В литературе тема Лжедмитрия продолжает оставаться актуальной. В 1879 г. появляется роман Д. Л. Мордовцева «Лже-Дмитрий». В 1902 г. А. С. Суворин издает пьесу «Лжедмитрий и царевна Ксения» и ставит эту пьесу в театре. В 1904 г. он выпускает огромный альбом, посвященный Самозванцу. В предисловии Суворин пишет, что с 1605 по 1904 г. про Лжедмитрия I в Европе было создано больше литературных произведений, чем про любого русского царя. Уже после краха династии Романовых, в разгар новой Смуты, в 1917 г. в Крыму, Максимилиан Волошин написал замечательное стихотворение «Dmetrius-Imperator (1591–1613)». Речь в нем идет о духе убиенного царевича Дмитрия, собиравшего кровавый урожай с Русской земли в течение 20 лет: