Ирина Пролейко - Валентин Михайлович Пролейко

• Название: Валентин Михайлович Пролейко
• Автор: Ирина Пролейко
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-94836-370-7

Настоящая книга продолжает серию сборников «Созидатели отечественной электроники» (серия СОЭ), посвященных ведущим деятелям отечественной электроники.

Четвертый сборник серии посвящен Валентину Михайловичу Пролейко – видному деятелю отечественной электронной промышленности, авторитетнейшему специалисту, организатору науки и производства, около 18 лет возглавлявшему Главное научно-техническое управление Министерства электронной промышленности СССР.

Сборник содержит автобиографию Валентина Михайловича, впервые публикуемые избранные дневниковые записи, библиографию, публикации о нем и воспоминания его близких, друзей и коллег.

---

Лето было непохожим на волжские. Жара была не меньше, чем в Хвалынске-Вольске, но босые ноги топали по щиколотки в мельчайшей пыли, а после дождей мы плавали в корытах по канавам. Черешни, вишни, жердели, ароматные со слезами на разломе помидоры – все стало сразу любимым. Особенно вкусно всегда было у Тубильчихи – пожилой, лет пятидесяти женщины, жившей на окраине, сорок минут пешком. У нее был сад со всеми этими дарами и корова с вкуснейшим молоком. Тубильчиха томила его и хранила в глиняных макитрах: топленое, кремовое, с загорелыми пенками. Особое удовольствие летом – речка Кряхуха. Народное название Кряхуха получила за мощные вечерние лягушачьи хоры. Официально же ее имя было река Челбас, как и соседние Бейсуг, Калагермы – адыгейские имена.

Мама с ее прекрасным русским языком потомственной дворянки семейства Скворцовых и опытом школьной учительницы русского языка осваивала дикторское искусство[5]. Но это воспоминания детства. А электроника… этого слова в детстве я не слышал. Часто слышал слово «радио». Отец непрерывно возился в аппаратной, все время что-то конструировал, перепаивал. Мама по ночам на каких-то выделенных частотах принимала официальные передачи, произносимые медленно и внятно, записывала их, чтобы, начиная с 6 часов утра, передавать их периодически в нормальном темпе с хорошей дикцией.

Четко помню ужас мамы по поводу какой-то ошибки. Я не понимал и не помню подробностей ошибки, помню только ужас на лице мамы и растерянные попытки отца успокоить ее. Несколько дней мама непрерывно плакала, отец ходил хмурый. Когда на крыльце появлялся кто-то, мама обнимала меня и рыдала, рыдала…

Но все обошлось. Я улавливал, что в этой драме мельком в обсуждении родителей слова «путь к коммунизму» или «заря коммунизма», «колхоз», снова «коммунизм». Отец особенно опасался деда Щелкуна – моториста электростанции – пожилого казака, жившего у вокзала, на той самой улице Чигиринской, где мы поселились в начале пятидесятых. Дед не казался добрым, молчал, во что-то всматривался, жил в большой хате на углу Таманской и Чигиринской. Он с трудом терпел иногородних, к которым относилась наша семья, но уважал отца за его знания радиста. Отец тоже уважал Щелкуна за то, что его дизель времен Джеймса Уатта не подводил Каневской радиоузел и хоть и с трудом, всегда заводился.

А дед Щелкун сохранил во время немцев фанерный ящик с моими елочными игрушками.

Итак: районный радиоузел 1930–1940-х годов – это: электростанция, радиоприемники для приема официальной информации, усилительные стойки, дикторская и радиотрансляционные линии по улицам, динамики-репродукторы.

Радиотрансляционные линии – это:

– столбы, присылаемые по железной дороге в безлесную Кубань,

– провода в бухтах, изоляторы, прочее,

– монтеры.

Схема районного радиоузла

Монтеры – здоровые молодые парни с поясами и мощными «кошками», которые лихо лазили по столбам, предварительно ими же врытыми в землю на полтора метра, и вручную натягивали двухпроводную линию из железных проводов. Дальше от столба провода шли в хату, и там вешался репродуктор с черным бумажным диффузором диаметром около полуметра. Как потом выяснилось, производства в том числе и ‹будущего› завода № 311 («Сапфир»).

А что радио?

Радио звучало все громче.

В знаменитом Electronics – 1980 (50) они писали, что 500 миллионов радиоприемников было в США у пользователей в 1940 году. Даже для американцев, любящих приврать о себе, многовато. В СССР в 1940 году было произведено 140 тысяч ламповых радиоприемников.

Американцы распевали Бинга Кроссби и других радиохохмачей. Пробивался Duke Ellington, Lois Armstrong, Ella Fitzgerald.

Советское радио распевало патриотические песни «Если завтра война, если завтра в поход, мы сегодня к походу готовы…», «Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход, когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый маршал в бой нас поведет».

«Так будьте здоровы, живите богато, а мы уезжаем до дома, до хаты. Мы долго гуляли на празднике вашем, нигде не видали мы праздника краше… что б в год по ребенку у вас нарождалось».

Это был Утесов, очень популярный после фильма «Веселые ребята». Он был любим, пел много от еврейской «Бубенцы звенят, играют» до вызывающе дерзкой «Все хорошо, прекрасная маркиза». И все ему, Утесову, почему-то сходило.

Все это были радиопесни. По радио исполнял бодрые песни «Джаз Покрасс – напоказ», появился оркестр Эдди (Адольфа) Рознера и радио тиражировало: «Во Львове идет капитальный ремонт, шьют девушки новые платья. Улыбки сверкают, и глазки, и рот. И Львов вас отчаянно ждет…».

Ни родители, ни тем более я не знали немецкого языка, но иногда в эфире мы слышали звуки германских истерических речей, сопровождаемых ревом одобрения. От них несло тревогой. И началась ожидаемая всеми внезапная война[6].

Моя (мне почти 8 лет) война началась не с хроникальных черных раструбов уличных динамиков, извергающих Молотова, а точно с другой стороны. Озабоченный отец говорил перепуганной маме: «Только точно все говори в микрофон по тексту переданной утром для радиоузлов сводке». Мама нервничала, плакала: «Миша, я не могу говорить, я боюсь!» – «Ты должна говорить спокойно – иди в студию!»

Весь советский радиоспектр свернулся в конце июля 1941 года. Прошла жесткая команда сдать все радиоприемники гражданского пользования. Маленькая складская комнатка Каневского радиоузла была вскоре забита батарейными приемниками с кубическими (20 × 20 × 20) см3 сухими батареями сетевыми 6Н1, СВД-9.

«Несокрушимая и легендарная, в боях добывшая знамя побед» быстро сдавала страну немцам, и уходили в никуда предвоенные веселые, счастливые значимые песни.

Начало войны совпало с началом моей школьной станичной жизни. Ни то, ни другое событие особых следов в памяти не оставило. А вот в снежную, даже на Кубани, зиму 1941–42 годов помню рассказ (подслушанный мной) связиста в синей, как у отца, форме о страшной битве под Москвой. Он говорил отцу, как отовсюду свозились под Москву орудия, как собирались необученные люди, чтобы отстоять Москву. Рассказывал о сибирских дивизиях. Обменял на что-то коврик, лежащий у моей кровати под ногами.

В Каневской серьезные события начались в июле 1942 года. На радиоузле появились военные и начали его минировать. Отец опять понял, что надо спасать семью. Мы были обречены по двум из трех возможных для казачьей казни причин: коммунисты, иногородние, евреи. После возвращения из эвакуации в Летнем саду мы нашли могилу со 172 расстрелянными, которые соответствовали хотя бы одному из трех пунктов.

Военные во главе с лейтенантом взорвали дизель Щелкуна и разбили всю аппаратуру. Отец плакал. Больше никогда в жизни я не видел, чтобы он плакал. Сначала он пытался спасти лампы, полученные, как он говорил, еще от Бонч-Бруевича. Потом начал оснащать двухосную телегу, полученную с двумя лошадьми от районного отделения связи. А на вокзал плавно заходили «Юнкерсы», и рвались бомбы.

Беженцы

И ночью 6 августа 1942 года мы отправились на юг через Брюховецкую, Тимашевскую, Титоровскую на Краснодар.

Днем густо, с ярким пламенем и черным дымом горела высокая пшеница, и толпы солдат брели туда же, куда ехали мы, но еще медленнее. На третье утро в саду-гиганте под Краснодаром военные связисты – отец был в форме[7] – подсказали, что нельзя ехать на Энем-Новороссийск, а надо ехать на Адыгею, хотя там адыги стреляют в беженцев.

Для меня, девятилетнего, все было интересно, как в фильме «Чапаев». Стрельба, непрерывные с тупой немецкой пунктуальностью бомбежки пикирующих «Юнкерсов», первое в жизни море с голым утопленником в Туапсе и т.п., но к истории моей электроники это отношения не имеет.

Электроника (радио) продолжилась в абхазском городе Очамчире, где отец организовал сначала только радиовещание. Помогал ему местный радиолюбитель, добрый грузин Павлик Аланишвили. Интересное для меня радио началось вскоре по приезде в Очамчире. Как и везде на Волге и в Каневской, мы жили при радиоузле. К отцу привозили большие трофейные радиостанции – черные ящики с аккуратными немецкими надписями.

Отец с П. Аланишвили и двумя приставленными к нему солдатами непрерывно их разбирал и снова собирал, меняя необычные детали.

Только в конце войны, когда его наградили медалью «За оборону Кавказа», он объяснил мне, что из трофейных «Телефункенов» он собирал радиостанции для морских десантников Красной Армии и Флота.

Немецкие радиодетали сильно отличались от советских: лампы были с другими цоколями и панелями, трансформаторы, конденсаторы, сопротивления были сделаны аккуратно, имели цветную маркировку – мне они были интересны. Отец переработал много немецкой радиоаппаратуры и, как выяснилось, отбирал детали для восстановления Каневского радиоузла.

Немцы были выбиты с Кубани уже следующей весной, и в марте 1943 года на полуторке, груженой трофейной радиоаппаратурой, мы вернулись обратно в Каневскую, где к лету отец восстановил взорванный радиоузел, а ейский генерал Хрюкин подарил Каневскому радиоузлу новую мощную дизельную электростанцию.