Сергей Шавель - Общественная миссия социологии

• Название: Общественная миссия социологии
• Автор: Сергей Шавель
• Жанр: Социология
• Год: 2010
• ISBN: 978-985-08-1210-0

В монографии представлены результаты социологических исследований широкого круга социальных проблем развития современного белорусского общества, проведенных автором в течение многих лет. Читатели знакомы с некоторыми из них по публикациям в журнале «Социология». Лейтмотивом монографии является идея согласованности взаимных ожиданий всех активных просоциально настроенных субъектов общественной жизни на основе доверия, солидарности и толерантности. Большое внимание уделено методологии социологических исследований, роли социологии в белорусском обществе.

Адресована социологам-исследователям, студентам и аспирантам социогуманитарного профиля, специалистам социальной сферы, маркетологам и управленцам, идеологическим работникам, всем, кто хотел бы использовать социологические данные для понимания и прогнозирования динамики общества, для разрешения конфликтных ситуаций и принятия обоснованных решений с учетом обратной связи с населением.

---

Как уже отмечалось, содержанием убеждений не могут быть любые когнитивные структуры – от таблицы умножения до высоких истин науки, их предметом являются главным образом ценностные идеи и идеалы, в какой бы форме они не презентировались. Отсутствие убеждений означает беспринципность в житейском плане, т. е. в практических делах и человеческом общении, и вынужденный релятивизм в социальном познании. Релятивизм сводится к конгломерату тех или иных положений, кажущихся истинными («с одной стороны… с другой стороны…»), либо к случайному и пристрастному выбору отдельных из них. Поэтому научной объективности, как общезначимости, достичь невозможно при отсутствии убеждений или отказе от них. Отсюда особое внимание Вебера к принципу «отнесение к ценности». Дело не в том, – пишет он, – что «мы считаем определенную – или вообще какую бы то ни было – «культуру» ценной, а в том, что мы сами являемся людьми культуры, что мы обладаем способностью и волей, которые позволяют нам сознательно занять определенную позицию по отношению к миру и придать ему смысл»[83]. Независимо от того, каким будет этот смысл – положительным или отрицательным, он придает явлениям социальное значение, а следовательно, и научный интерес.

Вебер особо предостерегает от понимания принципа «отнесения к ценности» в качестве ориентировки на изучение только позитивных явлений. Нужно иметь в виду не модальность, а то, насколько они прямо или косвенно затрагивают наши интересы и тем самым «возбуждают наше стремление к знанию с тех точек зрения, которые выведены из ценностных идей, придающих значимость отрезку действительности, мыслимому в этих понятиях»[84]. Тем самым этот принцип становится критерием определения предмета исследования, т. е. «выделения из абсолютной бесконечности крошечного ее компонента в качестве того, что для него (исследователя) единственно важно»[85]. И ариадниной нитью в таком поиске являются его собственные убеждения, ибо только «направленность его веры, преломление ценностей в зеркале его души придадут исследовательской деятельности известную направленность».

Напомним, что под убеждением понимаются те когниции (взгляды, идеалы, знания), которые становятся мотивом поведения и деятельности, т. е. приобретают личностный смысл. Вместе с тем индивидуальное знание, вероятностное по самой своей природе, становится достоверным, общезначимым благодаря различным приемам верификации. Один из них – антропологический – имел в виду Протагор в своем учении о человеке как мере всех вещей: «Я утверждаю, что истина такова, как я ее описал; а именно, [что] каждый из нас есть мера существующего и несуществующего»[86]. Во многих интерпретациях, как обвиняющих авторов «в субъективизме», так и защищающих его, не раскрывается аксиология данного тезиса Протагора. Суть ее в том, что недостаточно ставить человека выше всех вещей, необходимо твердое убеждение, что человек есть высшая ценность в мире. Разумеется, структура ценностей меняется от культуры к культуре, так же как и подходы к их определению. Например, Хайдеггер, пытаясь, как он говорит, «заглянуть в метафизический источник идей и ценностей», задавался вопросом: «Когда «условия» становятся чем-то взвешиваемым и измеряемым, высчитываемым, т. е. ценностями?» И отвечал: «Лишь тогда, когда представление сущего как такового становится тем представлением, которое ставит себя исключительно на себе самом и начинает от себя и для себя устанавливать все условия бытия»[87]. Здесь мы видим любимую экзистенциалистами пограничную ситуацию, скажем, недостатка воды при отсутствии возобновляемых источников (пустыни), когда неизбежно измерение, высчитывание, лимитирование, и вода реально, а не только в представлении определяет все условия бытия и занимает высшее место в иерархии ценностей. В нормальных условиях такая схема не работает, поэтому Вебер, не заходя в глубины метафизики, определяет ценности по их культурной и социальной значимости, а их мотивирующую роль – по силе убеждений в согласованности целей и средств, норм и идеалов, должного и сущего в процессах жизнедеятельности индивидуальных и коллективных субъектов.

Т. Парсонс: убеждения как идеи. Парсонс ввел категорию убеждений в свою теорию социального действия и социальных систем в качестве третьего компонента культурной традиции наряду с ценностными ориентациями и экспрессивными символами. Характерно, что уже в постановочной части соответствующего раздела он говорит о «системе убеждений или идей»[88], тем самым сближая эти понятия вплоть до отождествления. На наш взгляд, такой подход оправдан, хотя и требует пояснений. Действительно, произнося слово «убеждение», подразумевают прямо или косвенно и его содержание, т. е. тот предмет, в котором убеждены на личном опыте, или то, что предлагается со стороны, содержится в известном мировоззрении, заслуживающем полного доверия. Таким предметом, если иметь в виду массовое сознание, не может быть нечто малосущественное, поверхностное, тривиальное и т. п., но также и узкоспециализированное, эзотерическое, эксклюзивное и пр. При отсутствии предмета невозможен и сам феномен – ни психологический, ни логический. Как нельзя мыслить ни о чем, так и быть убежденным в пустоте, в «ничто». В такую ловушку попадает нигилизм: отрицая бытие, истину, высшие ценности и идеалы, он тем не менее хотел бы серьезного к себе отношения, не замечая, что «убежденный нигилист» такой же оксюморон, как «жареный лед». На роль предмета убеждений могут претендовать только идеи как предельно обобщенная форма постижения окружающего мира, рефлексивное отношение и позиционирование себя в нем, начиная с интерперсонального взаимодействия, интеграции в коллектив (социум) до эколого-практических связей с природой. Гегель, поднявший эту категорию на небывалую высоту (не без моментов гипостазирования), справедливо отмечал, что «разумное есть синоним идеи»[89], и в таком качестве должно стать действительным. «Все, что разумно, должно быть» – так записал Г. Гейне ответ философа на вопрос: «Все ли действительное разумно?»[90] В одной из лекций Гегель подчеркивал: «Под идеалом часто понимают мечту, но идея есть единственно действительное, а идея в качестве действительного есть идеал»[91].

Парсонс, отвергая представление о возникновении идей благодаря «непорочному зачатию», как и их влияние на социальное действие посредством таинственной эманации, предлагает собственную дефиницию. «Определим идеи, – пишет он, – как понятия и высказывания, с помощью которых можно интерпретировать человеческие интересы, ценности и опыт»[92]. Конечно, это не операциональное определение в строгом смысле слова, а скорее адаптация методологических положений Вебера из «Протестантской этики». Вебер, не соглашаясь с абсолютизацией материальных факторов или «производительных сил» как источника развития рационального западного капитализма (по Марксу) и стремясь показать существенную роль идей в этом процессе, обратился к сравнительному методу анализа влияния религиозных идей. Анализ показал, что три выделенных общества – Китай, Индия и Западная Европа – в начале пути (ХVII в.) были «в высшей степени подобны», материальные факторы для капиталистического развития представлялись более благоприятными в первых двух, но только в Европе капитализм получил свое развитие. Протестантизм с его учением о предопределении и доказательством избранности через успешную профессиональную деятельность как призвание создал более высокую трудовую мотивацию, чем спасение от «колеса кармы» в индуизме, которое осуществляется мистическими и аскетическими упражнениями, медитацией и т. д.; чем учение о «чжэн мин» («выпрямление имен» в конфуцианстве) с его требованиями знать свое место, соблюдать церемонии, чтить старших и т. д. Парсонс разработал своеобразную, можно сказать, мировоззренческую классификацию идей, разделив их на три класса: 1) экзистенциальные; 2) нормативные; 3) имагинативные (воображаемые). Экзистенциальные идеи, как ясно из их названия, относятся к сущностным аспектам или свойствам внешнего мира. «Эти сущности или существуют в это время, или мыслятся таковыми, т. е. существовавшими либо способными существовать. Их референты устанавливаются внешней реальностью»[93]. В круг таких идей входят космологические, ноосферные, геологические, палеонтологические, социогуманитарные и др. – все, что представляет общую картину мира в единстве микро– и макроуровней, природы и социальной реальности. Управляет такими идеями истина с помощью средств верификации эмпирического знания, а также логико-методологических обоснований неверифицируемых идей.

Нормативные идеи отражают состояния дел, которые либо могут существовать, либо не могут. Поэтому, как отмечает Парсонс, они формулируются не в изъявительном наклонении, а императивно. «Идея нормативна, поскольку создание или сохранение того дела, которое оно предписывает, может быть представлено как цель актора»[94]. Нормативные идеи в их конкретном преломлении положены в основу правовой системы, а также методологических предпосылок морали.