Алла Горбунова - Альпийская форточка

• Название: Альпийская форточка
• Автор: Алла Горбунова
• Жанр: Поэзия
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-904744-08-3, 978-5-8370-0638-8

Третья книга стихов замечательного петербургского поэта, одного из самых ярких авторов своего поколения Аллы Горбуновой включает в себя стихи, написанные в период с 2010-го по 2012-ый годы.

---

Алла Глебовна Горбунова Альпийская форточка

«Альпийская форточка» – КИВ-125, клапан инфильтрации воздуха, обеспечивает поступление свежего воздуха, защиту от шума и пыли. Впрочем, мы вольны думать, как наше воображение подсказывает нам, что альпийская форточка – это не просто техническое приспособление для подачи воздуха, но форточка, в которую видны Альпы.

Альпийская форточка (стихотворения 2010–2012 гг.)

Водопад

встану ли, выстою
или щепкой меня унесёшь,
горная вода,
ревущая, рвущая
в щепы тело моё,
затекающая за ворот,
ты, вода, сверзающаяся отвесно,
к которой подходят пугливо
косуля и росомаха,
в которой голубокожие нимфы распускают пену волос,
громовая песня, вечно творящая песня,
вышибающая из-под меня землю,
ударяющая в колени,
швыряющая с размаху
в головокружительный водоворот.

* * *

Гу́сенка с ликом девы
смотрит слепыми глазами,
дети Адама и Евы
уничтожили себя сами.

Больше не будет идеи розы?
Гу́сенка из баббл-гама делает пузыри,
в них голливудские грёзы
сияют изнутри:

рок-звёзды и президенты,
Мэрилин Монро,
Джон Леннон,
римские папы,
секретные агенты,
гей-порно-бэйби-арт-сцены,

а из бутылей, которые закрывают бычьи пузыри
и великая магическая печать,
на них взирают гомункулы и кричат,
что хочется выбраться им, —
король, монах, архитектор, рудокоп, серафим.

* * *

И в Рай восходя, он обернулся вслед
миру, где пахнет по́том озимый хлеб,
девятьсот тридцать лет,
как восходит Солнце живых,
и с молодой Луной
восстаёт темноликая красота.
И рожéница в муках рожает дитя,
а морской прибой
раковины моллюсков приносит ему, шутя,
и мама целует сына в сахарные уста.
И в Рай восходя, он обернулся вслед.

И в Рай восходя, он обернулся вслед
миру, где агнец ранен и старец слеп.
Девятьсот тридцать лет,
как зверь, прободённый стрелой,
бежит от охотника, и расступается лес.
Брызжет на кухне жир и исходит чад,
и рабыня – жена его, и блудница – дочь,
братоубийца – сын, и тать – его зять,
и вины его несмываемую печать
перепевает даже собачий лай.
И в Рай восходя, он обернулся вслед.

И в Рай восходя, он обернулся вслед
миру, где вера, как мамонт, вмерзает в лёд.
Девятьсот тридцать лет,
как отеческих яблонь дым
за плечами стоит стеной,
и невеста бела-белым, но вдова седа,
и народы земли встают друг на друга войной
под знамёна корон, которые смоет вода.
Всё беда – от свадьбы до похорон.
Но мир всё же хорош,
раз в Рай восходя, он обернулся вслед.

* * *

1
чем тополиный пух не милосердный дух,
чем озеро не овчая купель,
и незамысловато коростель
поёт в прибрежных буйных купырях.

сквозь воду мелкую, сквозь солнечное сито,
чем озеро не тёплое корыто,
где Богоматерь отмывает бесенят,
им отдирает рожки и копыта
и превращает в беленьких ягнят.

2
как кости абрикосовые в ряби,
на дне чернеют юркие мальки.
о воду точат медленные рыбы
свои мерцающие плавники.

на берегу в тигриных полосах
летает шмель и собирает сладкий
бесценный для богов нектарный прах
на молодых телах в припухших складках.

и страсть, и благодать сбирает шмель
и переносит по кустам аллей,
и переносит по тропам колей:
и мёд, и яд, и хмель.

Весна

Стеклянная Марта в сорочке сорочьей,
рыжекудрая Апрель,
нарядная Майя
На ком из вас женится рыцарь в шкуре медвежьей?

В печках чугунных вы топите снег, вынимая
из рукавов рукава Волги, Рейна, Дуная…

Три сестры – стеклянная Марта, рыжекудрая Апрель, нарядная Майя – три невесты рыцаря в медвежьей шкуре. Они зажигают цветы на полянах и открывают двери озёр. Когда приходит весна, рыцарь в медвежьей шкуре женится на каждой из них поочерёдно.

Март – и рыцарь в медвежьей шкуре женился на Марте стеклянной! Стеклянная Марта в ступке истолкла лёд, перемешав его с солнцем, и пустила зайцев по бескрайней шкуре рыцаря, изборождённой тропами и колючей от голых ветвей.

Апрель – и рыцарь в медвежьей шкуре женился на Апрель рыжекудрой! В расщелинах шкуры рыцаря побежали ручьи, и ранним, раненым, ускользающим утром рыжекудрая Апрель выдохнула подснежники-первоцветы и растворила в ветре тайную ностальгию, отрочески томящую тоску по невозможному. Ветер этот почувствовали прежде других странники и моряки.

Май – и рыцарь в медвежьей шкуре женился на Майе нарядной! Уж какими молочными травами, буйными гирляндами и простыми веночками из одуванчиков, собранных школьницами на городских загазованных бульварах, украсила нарядная Майя шкуру мужа! Какими крестьянскими плясками её дубила! И свечи зажгла в кронах сосен, не зная и зная, что всё может шкура медвежья, живая, лесная…

* * *

ворон и дождь,
времени час по старой дороге на запад.

разрушенная вышка среди полей.
ты видел здесь журавлей
на одной ноге.

павшая смотровая башня:
в развалинах человек,
что ловит сновидения птиц,

взирая на месяцы быстрой журчащей весны
со смотровой – воочию:

отблеск громов тишины от слияния рек:
речки Смородинки с Волчьей.

памятник канувшим в Лету
лесным деревням.

храм глубины журавлиной:
слёзы в копытцах проталин.

памятник канувшим в Лету.

* * *

слова
из-под травяной воды:

прочерчивающие тропы беспамятства.
звонкая, не полнится песней, лесная глушь.

иди по ландшафтам снов
мимо хутора, где дородная финка доит коров,
где монахиня точит нож.

будет дом, и крыльцо, и колодезный сруб:
падалицу собирай в подол из-под серебряных яблонь,
мужа встречай с войны,
сына встречай с войны.

у порога – в стремительном ожидании —
на грудь ему припади, отряхивай пыль с шинели.

скрипнут, скренившись, давние ели,
дрогнут, закрывшись, дубовые двери,
но бледен он, бледен, любимый, и на себя не похож.

зря ты рвёшь с огорода укроп и морковь:
он откажется есть.
на шинели его дыра и тёмная кровь,
ты в глаза его смотришь:
душа его больше не здесь.

и ты вскрикнешь и выбежишь в поле,
а там строем чинным,
схожие, как близнецы,
ковыляют в шинелях мужчины:
мужья, сыновья и отцы, —

из-под травяной воды: твоей, Лета.

* * *

…хаос с гармонией в полуразрушенном звуке.
– А и Б сидели на трубе —
как клоуны в цирке, падают бедные звуки
и вповалку лежат на траве.

хаос, хромая, гармонию в вальсе фальшивом
ведёт, и она не узнает себя в себе:
сползя в какофонию, станет танцующим Шивой
в миг торжества, и исчезнет, как А и Б.

Венера

Поёт старый рыцарь, глядя на статую Венеры.

Вот – прошлое. Стоит перед ним в угловой нише в зале музея. Вылизанный паркет, белые с золотом двери, кровати с балдахинами и зеркала в тяжёлых рамах, картины Ван Дейка, доспехи, – и она. Стоит, обмерев, словно Белоснежка, поперхнувшаяся яблоком.

– Близко, далеко, почти, едва… – шепчет он ей. – Когда я впервые тебя увидел, я сразу тебя узнал. Мы говорили с тобой на нездешнем языке без аз и без язв – говорили белым светом в маковом поле, говорили поцелуями без уст… А потом я испугался потеряться в твоём мире, в твоей сельской обители, в твоих предгрозовых руинах, и змея выползла и, извиваясь, бросилась вниз.

Она – утрата, предчувствие и узнаванье. Туристы, проходящие мимо, считают его старым алкоголиком, непонятно зачем простаивающим часы перед мраморной статуей. Они не знают катастрофы, сломившей его: ведь девушка, которую он любил, была мертва, когда он был ещё младенцем, но теперь, когда он стал стариком, девушка, которую он любил, ещё не родилась.

– Как твоё имя? – спрашивает он её снова и снова. – Скажи мне, чтобы твоей красоте не грозило забвение!

И статуя разжимает белые губы и отвечает:

– В земле есть только молчание.

Крестовый поход зверей

звери идут в крестовый поход
ко Гробу Господню во граде Ерусалиме:
ягнёнок рядом со львом, и нету вражды между ними.
звери идут в крестовый поход:
медведи из леса, гиены песчаной пустыни,
антилопы саванн, крокодилы из Амазонки,
суслики из степи, северные олени, —
со всех поясов земли звериное населенье
идёт в Город великий,
в Храм христианской религии,
рога и копыта ко Гробу Господню свои преклонить
и поведать печали свои и радость о Нём
в простоте и невинности дикой молитвы,
рассказать о детёнышах, о беспощадном круговороте
года и дня и всего в природе,
о жестокой охоте, о хищных зубах сородичей,
о зимних запасах,
о вкусной траве, о манящем запахе мяса,
о беге и беге в лесу и трясущихся ветках,
и дыханье мохнатой подруги,
о весне долгожданной, нарядной,
о слепом невежестве и рождённой надежде,
о Иисусе Сладчайшем, мучеников крепосте,
монахов радосте, пресвитеров сладосте…
молвит епископ-медведь: мы в сибирской тайге
переписали Библию на бересту,
вот она – наша святая, сырая, живая Библия берестяная!
мы учили её вечерами, и друг дружке читали,
и мало чего понимали,
но Твоя весть благая и до нас дошла, Господи.
о многом нам, читая, пришлось подумать:
о страстях Твоих крёстных, о прощенье, об искупленье,
о смысле страданья, о радости Воскресенья,
и пришли мы сюда поклониться Тебе в надежде,
что есть и для нас, животных, место в Книге Животной.

В обещании катастрофы