Харуки Мураками - Трилогия Крысы (Слушай песню ветра. Пинбол-1973. Охота на овец. Дэнс, дэнс, дэнс)

• Название: Трилогия Крысы (Слушай песню ветра. Пинбол-1973. Охота на овец. Дэнс, дэнс, дэнс)
• Автор: Харуки Мураками
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-59695-9

Так получилось у Харуки Мураками, что в «Трилогию Крысы» входят четыре романа. Не удивляйтесь, все правильно! «Слушай песню ветра» и «Пинбол» – два первых романа знаменитого цикла писателя, завершающегося «Охотой на овец» и продолженного романом «Дэнс, дэнс, дэнс». «Я понятия не имею, что случится, заверни я за вон тот угол… Никогда не знаешь, что там найдешь. И когда я пишу, со мной происходит тоже самое». Это объясняет появление продолжения «Дэнс, дэнс, дэнс». «Мои книги – это… попытки абсолютного романа, собрания историй, рассказанных самыми разными персонажами. Они рассказывают и исцеляют друг друга. Роман-книга исцеления». Перед вами самая Большая книга Мураками, абсолютный роман, в таком составе ранее не издававшийся.

---

Она усмехнулась, поджала губы и посмотрела на меня.

– Поняла. Ничего не буду говорить.

Я кивнул.

– Только одну вещь хочу спросить. Можно?

– Давай.

– Почему люди умирают?

– Потому что идет эволюция. У отдельных особей слишком мало энергии, поэтому она осуществляется через смену поколений. Хотя это не более чем одна из теорий.

– Она что – и сейчас идет, эта эволюция?

– Понемножку.

– А почему она идет?

– Туг тоже много разных мнений. С определенностью можно утверждать лишь одно: эволюционирует сам Космос. Есть ли у него какая-то цель, направляет ли его чья-то воля – вопросы отдельные. Космос эволюционирует, а мы – всего лишь часть этого процесса.

Я отставил виски, закурил и добавил:

– А откуда для этого берется энергия, никто не знает.

– Никто?

– Никто.

Она разглядывала белую скатерть, гоняя кончиком пальца лед в стакане.

– А вот я умру, пройдет сто лет – и никто про меня не вспомнит.

– Скорее всего, – сказал я.

Выйдя из ресторана, мы окунулись в удивительно ясные сумерки и побрели вдоль тихих портовых складов. Она шла рядом, я чувствовал запах ее волос. Ветер, перебиравший листья ив, мягко напоминал, что лета осталось немного. Пройдя немного, она взяла меня за руку – той рукой, на которой было пять пальцев.

– Когда тебе обратно в Токио?

– На следующей неделе. Экзамен…

Молчание.

– Зимой я приеду снова. На Рождество. У меня день рождения 24 декабря.

Она кивнула, будто думая о чем-то своем. Потом спросила:

– Ты Козерог?

– Да. А ты?

– Я тоже. 10 января.

– Знак почему-то не самый благоприятный. Иисус Христос тоже Козерог.

– Ага…

Она перехватила мою руку поудобнее.

– Наверное, я буду без тебя скучать.

– Но ведь мы еще встретимся…

Она не отвечала.

Склады тянулись один другого ветшее; между кирпичей прилепился скользкий темно-зеленый мох. На высоких темных окнах – массивные решетки, на ржавых дверях – таблички торговых фирм. Вдруг сильно запахло морем, и склады кончились. Ивовая аллея кончилась тоже – казалось, деревья выпали, как больные зубы. Мы перешли заросшие травой железнодорожные пути, уселись на каменных ступенях заброшенного мола и стали смотреть на море.

Перед нами огнями доков горела верфь. Отходило неказистое греческое судно – разгруженное, с поднявшейся ватерлинией. Белую краску на борту изъел красной ржавчиной морской ветер, а бока обросли ракушками, как струпьями.

Довольно долго мы смотрели на море, небо и корабли, не говоря ни слова. Вечерний ветер с моря ерошил траву, а сумерки медленно превращались в бледную ночь. Над доками замигали звезды.

После долгого молчания она сжала левую руку в кулак и несколько раз нервно ударила ею по ладони правой. Подавленно уставилась на покрасневшую ладонь.

– Всех ненавижу, – сказала она вдруг.

– И меня?

– Извини. – Смутившись, она вернула ладонь на колено. – Ты не такой.

– Не настолько, да?

Со слабым подобием улыбки она кивнула и дрожащими руками поднесла огонь к сигарете. Дым хотел окутать ее волосы, но его унес ветер и развеял в темноте.

– Когда я сижу одна, то слышу, как люди со мной заговаривают. Одних я знаю, других нет… Отец, мать, школьные учителя – разные люди.

Я кивнул.

– И говорят всякую гадость. Хотим, чтобы ты умерла, – и так далее. Или вообще грязь какую-нибудь…

– Какую?

– Не хочу говорить.

Сделав две затяжки, она погасила сигарету кожаной сандалией и прижала веки пальцами.

– Как ты думаешь, я больна?

– Даже не знаю, – покачал я в растерянности головой. – Если это беспокоит, то лучше врачу показаться.

– Да ладно. Не обращай внимания.

Она закурила вторую сигарету. Потом попыталась рассмеяться, но смех вышел неважный.

– Я тебе первому про это рассказала.

Я взял ее за руку. Рука мелко дрожала. На ней выступил холодный пот.

– А врать очень не хотелось, на самом деле…

– Я понимаю.

Снова замолчав, мы тихо сидели под звук мелких волн, набегавших на мол. Прошло невообразимо долгое время.

Увидев, что она плачет, я провел пальцем по ее мокрой от слез щеке и обнял за плечи.

Я давно забыл, как пахнет лето. Раньше все было другим: запах морской воды и далекие теплоходные гулки, прикосновение девичьей кожи и лимонный аромат волос, дуновение сумеречного ветра и робкие надежды. Теперь лето превратилось в сон.

Словно калька съехала с оригинала: здесь миллиметр, там миллиметр – и уже все не так.

36

До ее дома мы добирались полчаса.

Вечер стоял прекрасный. Поплакав, она вдруг повеселела. По пути к ее дому мы заходили во все магазины подряд и покупали всякую дребедень. Купили земляничную зубную пасту, цветастое пляжное полотенце, несколько датских мозаичных панно, шестицветный набор шариковых ручек. По дороге в гору иногда останавливались и оглядывались на порт.

– А машину ты так и бросил?

– Потом заберу.

– А завтра утром не поздно?

– Да без разницы!

Мы уже подходила к ее дому.

– Не хочу сегодня оставаться одна, – сказала она, обращаясь к булыжникам мостовой.

Я кивнул.

– Но ты ведь тогда ботинки почистить не сможешь?

– Ничего, пусть сам иногда чистит.

– Интересно, почистит или нет?

– А как же? Он у меня человек долга!

Ночь была тихая.

Медленно повернувшись, она уткнулась носом мне в плечо.

– Холодно.

– Как это «холодно»? Тридцать градусов.

– Не знаю. Холодно, и все.

Я подобрал сброшенное к ногам одеяло и укутал ее по плечи. Ее всю било мелкой дрожью.

– Плохо себя чувствуешь?

Она мотнула головой:

– Мне страшно.

– Страшно чего?

– Всего. А тебе не страшно?

– Абсолютно.

Она помолчала – будто взвешивая мой ответ на ладони.

– Хочешь секса?

– Угу.

– Извини. Сегодня нельзя.

Я молча кивнул.

– Мне только что операцию сделали.

– Аборт?

– Да.

Рука, которой она обнимала меня за спину, ослабла. Палец начертил несколько кружочков у меня на плече.

– Странно… Ничего не помню.

– Да?..

– Это я про того парня. Совершенно забыла. Даже лица не вспомнить.

Я погладил ее по волосам.

– А казалось, что влюбилась. Правда, недолго. Ты когда-нибудь влюблялся?

– Ага.

– И лицо помнишь?

Я попытался вспомнить лица трех своих подружек. Удивительное дело – отчетливо не вспоминалось ни одно.

– Нет, – сказал я.

– Странно, правда? Интересно, почему?

– Наверное, так удобнее.

Она кивнула, не отнимая головы от моей груди.

– Слушай, если тебе очень хочется, может, мы это как-нибудь по-другому?..

– Не надо. Ничего страшного.

– Правда?

– Угу.

Она снова прижалась ко мне. Грудью к животу. Страшно захотелось пива.

– Как несколько лет назад все пошло наперекосяк – так и до сих пор.

– «Несколько» – это сколько?

– Двенадцать. Или тринадцать. С тех пор, как отец заболел. Из того времени больше ничего и не помню. Сплошная гадость. Все время у меня злой ветер над головой.

– Ветер меняет направление.

– Ты правда так думаешь?

– Ну, он же должен его когда-нибудь менять…

Она ненадолго замолчала – точно пустыня вобрала в свой сухой песок все мои слова и оставила меня с одной горечью во рту.

– Я тоже так пыталась думать. Но не выходит. И влюбиться пробовала, и просто стать терпеливее. Не получается – и все тут…

Больше мы ни о чем не говорили. Ее голова лежала у меня на груди. Она долго не шевелилась – будто уснула.

Она молчала долго. Очень долго. Я то дремал, то смотрел в темный потолок.

– Мама…

Она сказала это шепотом, словно ей что-то приснилось. Она спала.

37

Привет, как дела? Говорит радио «Эн-И-Би», программа «Попе по заявкам». Снова пришел субботний вечер. Два часа – и уйма отличной музыки. Кстати, лето вот-вот кончится. Как оно вам? Хорошо вы его провели?

Сегодня, перед тем, как поставить первую пластинку, я познакомлю вас с одним письмом, которое мы недавно получили. Зачитываю.

«Здравствуйте.

Я каждую неделю с удовольствием слушаю вашу передачу. Мне даже не верится, что осенью исполнится три года моей больничной жизни. Время и вправду летит быстро. Конечно, из окна моей палаты с кондиционером мне мало что видно, и смена времен года для меня не имеет особого значения – но когда уходит один сезон и приходит другой, мое сердце радостно бьется.

Мне семнадцать лет, а я не могу ни читать, ни смотреть телевизор, ни гулять – не могу даже перевернуться в своей кровати. Так я провела три года. Письмо это пишет за меня моя старшая сестра, которая все время рядом. Чтобы ухаживать за мной, она бросила университет. Конечно, я очень ей благодарна. За три года, проведенных в постели, я поняла одну вещь: даже в самом жалком состоянии можно чему-то научиться. Именно поэтому стоит жить дальше – хотя бы понемножку.

Моя болезнь – это болезнь спинного мозга. Ужасно тяжелая. Правда, есть вероятность выздоровления. Три процента… Такова статистика выздоровлений при подобных болезнях – мне сказал это мой доктор, замечательный человек. По его словам, мне легче выздороветь, чем новенькому питчеру обыграть «Гигантов»[14] с разгромным счетом, но немножко труднее, чем просто выиграть.