Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты

• Название: Полное собрание сочинений. Том 20. Анна Каренина. Черновые редакции и варианты
• Автор: Лев Толстой
• Жанр: Русская классическая проза

---

Онъ видѣлъ, что она съ трудомъ удерживаетъ слезы. <Какъ онъ сидѣлъ, такъ и остался, ухватясь обѣими руками за ручки креселъ и уставившись за уголъ висящаго со стола ковра, и на лицѣ его остановилась злая усмѣшка надъ самимъ собой.

«Еще бы, какже это могло быть?»[511] думалъ онъ, не поднимая глазъ, сидя неподвижно передъ ней и чувствуя, какъ, точно волны, наплывала и сплывала краска на его лицѣ.

Молчаніе продолжалось съ секунду. Наконецъ онъ поднялъ глаза. Онъ сказалъ:

– Простите меня, – и хотѣлъ встать, но она тоже начала говорить:[512]

– Константинъ Дмитричъ, будьте великодушны,[513] я такъ привыкла смотрѣть на васъ какъ на друга…

– Не говорите, – проговорилъ отрывисто, всталъ[514] и хотѣлъ уйти.

Но въ это самое время вышла Княгиня,[515] недовольная, но улыбающаяся своей четверговой улыбкой. Она сѣла и тотчасъ же спокойно начала говорить о томъ, что ей не было интересно и потому не могло быть ни для кого интересно. Онъ сѣлъ опять, ожидая пріѣзда гостей, чтобы уѣхать незамѣтно.[516]

Минутъ черезъ пять вошла пріѣхавшая подруга Кити, прошлую зиму вышедшая замужъ, извѣстная умница и болтушка Графиня Нордстонъ.

Графиня Нордстонъ была сухая, желтая, съ черными блестящими глазами,[517] болѣзненная и нервная женщина. Она любила Кити всей силой своей души, восхищалась, гордилась ею.[518] Любовь ея къ Кити, какъ всегда любовь замужнихъ къ дѣвушкамъ, выражалась только въ одномъ – въ желаніи выдать Кити по своему идеалу счастья замужъ. Левинъ, котораго она часто у нихъ видала, прежде былъ ей противенъ и непріятенъ, какъ[519] что то странное и чуждое, но теперь, когда онъ мѣшалъ ея плану выдать Кити за Удашева, она еще болѣе не благоволила къ нему. Ея постоянное и любимое занятіе при встрѣчѣ съ нимъ состояло въ томъ, чтобы шутить надъ нимъ.

– Я люблю, когда онъ съ высоты своего величія смотритъ на меня и или прекращаетъ свой умный разговоръ со мной, потому что я глупа и мнѣ не по силамъ, или онъ снисходитъ до меня; я это очень люблю: снисходить. Я очень рада, что онъ меня терпѣть не можетъ.

Она была права, потому что дѣйствительно Левинъ терпѣть не могъ и презиралъ ее за то, чѣмъ она[520] гордилась и что въ достоинство себѣ ставила, – за ея утонченное свѣтское образованіе.[521] «Какъ онѣ не понимаютъ, – думалъ онъ часто про нее, – что эту свѣтскую притворную манеру мы[522] любимъ въ женщинахъ привлекательныхъ. Это покровъ таинственности на красотѣ; а она, эта дура (Левинъ былъ всегда рѣзокъ въ своихъ мысляхъ), безъ красоты, безъ граціи, даже безъ здоровья, думаетъ этой то слабостью, свѣтскостью, безъ прелести, щеголять одною ею».

Между Нордстонъ и Левинымъ существовало то нерѣдко встрѣчающееся въ свѣтѣ отношеніе, что два человѣка, оба хорошіе и умные, презираютъ другъ друга всѣми силами души, презираютъ до такой степени, что не могутъ даже серьезно обращаться другъ съ другомъ и не могутъ даже быть оскорблены одинъ другимъ.

Графиня Нордстонъ тотчасъ же накинулась на Левина.

– А! Константинъ Дмитричъ! Опять пріѣхали въ нашъ развратный Вавилонъ, – сказала она, подавая ему крошечную желтую руку и вспоминая прошлогоднія еще его слова, что Москва есть Вавилонъ. – Что, Вавилонъ исправился или вы[523] испортились, – прибавила она, съ[524] усмѣшкой оглядываясь на Кити.

– Я очень польщенъ, Графиня, тѣмъ, что вы такъ помните мои слова, – отвѣчалъ Левинъ, сейчасъ же по привычкѣ входя въ свое шуточное враждебное отношеніе къ Графинѣ Нордстонъ. – Вѣрно, они на васъ очень сильно дѣйствуютъ.

– Ахъ какже, я все записываю. Ну что, Кити, ты опять каталась, а я ѣздила утро къ своимъ друзьямъ.

И она начала разговоръ съ Кити. Левинъ собрался встать и уйти. Какъ ни неловко это было, ему все таки легче было сдѣлать эту неловкость, чѣмъ остаться весь вечеръ и видѣть Кити тоже мучающуюся, изрѣдка взглядывающую на него и избѣгающую его взгляда. Онъ хотѣлъ встать, но Княгиня замѣтила, что онъ молчитъ, и обратилась к нему.

– Чтожъ, вы надолго пріѣхали въ Москву? Вѣдь вы, кажется,[525] мировымъ земствомъ занимаетесь, и вамъ нельзя надолго.

– Нѣтъ, Княгиня, я ужъ этимъ не занимаюсь, – сказалъ онъ безъ улыбки. – Я пріѣхалъ на нѣсколько дней.[526]

«Что то съ нимъ особенное, – подумала Графиня Нордстонъ, взглядываясь въ его строгое, серьезное лицо, – что то онъ не втягивается въ свои разсужденія. Но я ужъ выведу его. Ужасно люблю сдѣлать его дуракомъ передъ Кити и сдѣлаю»[527].

– Константинъ Дмитричъ, – сказала она ему, – растолкуйте мнѣ, пожалуйста, что это такое значитъ, вы все знаете. У насъ въ Калужской деревнѣ всѣ мужики и всѣ бабы все пропили, что у нихъ было, и теперь ничего намъ не платятъ. Вы такъ хвалите всегда мужиковъ.

Въ это время еще дама входила въ комнату, и Левинъ всталъ. Онъ сверху внизъ посмотрѣлъ на Графиню Нордстонъ и тихо и грустно отвѣчалъ:

– Извините меня, Графиня, но это не можетъ быть[528] и даже нехорошо выдумано.

И, разсердивъ ее ужасно и этимъ взглядомъ и этимъ отвѣтомъ, онъ отвернулся, вглядываясь въ лицо входившаго вслѣдъ за дамой[529] военнаго.

«Это долженъ быть[530] Удашевъ», подумалъ Левинъ, и, чтобы убѣдиться въ этомъ, Левинъ взглянулъ на Кити.

Кити уже успѣла взглянуть на Удашева и оглянулась на Левина, и ея невольно счастливые глаза встрѣтили грустный, но всетаки полный любви взглядъ Левина. Кити опустила глаза[531] и покраснѣла. Левинъ понялъ, что она любила этаго человѣка, такъ же вѣрно, какъ еслибы она сказала ему это словами. Но кто же такой былъ[532] онъ?

Теперь, хорошо ли, дурно ли, ужъ Левинъ не могъ не остаться, чтобы не узнать, что за человѣкъ былъ тотъ, котораго она любила.

[533]Есть люди, которые, встрѣчая своего счастливаго соперника въ чемъ бы то ни было, готовы сейчасъ же отвернуться отъ всего хорошаго, что есть въ немъ, и видѣть одно дурное; есть люди, которые, напротивъ, болѣе всего желаютъ найти въ этомъ счастливомъ соперникѣ тѣ качества, которыми онъ побѣдилъ ихъ, и ищутъ съ щемящей болью въ сердцѣ однаго хорошаго. Левинъ принадлежалъ къ такимъ людямъ. Но ему не трудно было отъискивать хорошее и привлекательное въ[534] Удашевѣ. Оно сразу бросалось ему въ глаза.[535]

Удашевъ – невысокій брюнетъ съ красивымъ и чрезвычайно чистымъ лицомъ (какъ съ иголочки мундиръ его, такъ и лицо, курчавые съ преждевременной лысиной волоса, черные усы – все лоснилось). Удашевъ вошелъ съ тѣми рѣдко встрѣчающимися уже въ свѣтѣ пріемами скромности, учтивости и вмѣстѣ спокойнаго достоинства. «Сынъ хорошаго семейства, благовоспитанный и красивъ, очень красивъ», сказалъ себѣ Левинъ, наблюдая его въ то время, какъ онъ, давъ дорогу дамѣ, послѣ нея подошелъ къ княгинѣ и къ Кити.

«Но любитъ ли онъ ее такъ, какъ я люблю ее, такъ, какъ ее должно любить», подумалъ онъ.

Одна черта его характера, тотчасъ же выразившаяся при его входѣ въ гостиную, особенно рѣзко, пріятно и вмѣстѣ съ тѣмъ вызывая зависть поразила Левина. Эта черта была очевидная привычка къ спокойствію и счастію. Сеичасъ видно было, что онъ одинъ изъ тѣхъ балованныхъ дѣтей судьбы, которые не знаютъ лишеній, стѣсненій, неловкости отношеній. Со всѣми поздоровавшись, со всѣми сказавъ нѣсколько словъ, онъ сѣлъ[536] опять съ той же нѣжной осторожностью, какъ показалось Левину, подлѣ Кити и взглянулъ на Левина. Но тотчасъ же быстро всталъ и проговорилъ:

– Княжна, представьте меня, пожалуйста, – вмѣстѣ съ тѣмъ уже протягивая[537] руку Левину. Видно было, что ему неловко было быть въ гостиной съ незнакомымъ человѣкомъ, что вмѣстѣ съ тѣмъ Левинъ ему нравился и что онъ не могъ сомнѣваться въ томъ, чтобы кто нибудь не былъ радъ съ нимъ познакомиться.

– Графъ Алексѣй Васильичъ[538] Удашевъ, Константинъ Дмитричъ Левинъ, – проговорила Кити, глядя на нихъ, когда Удашевъ по своей привычкѣ крѣпко, крѣпко пожималъ руку, наивно и дружелюбно прямо своими открытыми глазами глядя въ лицо Левину.

«Какъ бы хорошо было, если бы они были дружны между собой и со мною», пришло ей въ голову, и смѣшна и страшна ей показалась эта мысль, когда она вспомнила то, что сейчасъ только было.

[539]Удашевъ не сказалъ ничего про знаменитаго брата.

– Я много слышалъ про васъ[540] отъ Княжны, но удивляюсь, что ни раза не встрѣчалъ. Очень радъ, – прибавилъ онъ излишне радушно.

Это не понравилось Левину.

– Константинъ Дмитричъ[541] ненавидитъ и презираетъ городъ и насъ, горожанъ, – сказала Графиня Нордстонъ.

– Точно также, какъ Графиня насъ, провинціаловъ, – сказалъ Левинъ.

[542]Удашевъ взглянулъ на Левина и Графиню Нордстонъ и, очевидно понявъ ихъ отношенія, улыбнулся.

«Да, его должны любить женщины», подумалъ Левинъ, чувствуя эту улыбку.

– А вы всегда въ деревнѣ? – спросилъ[543] Удашевъ. – Вотъ чему я завидую.

– Я слыхалъ, что бѣдные люди завидуютъ тѣмъ, которые могутъ жить въ городѣ, но не наоборотъ, – отвѣчалъ Левинъ.

– Да, потому что всякій можетъ жить въ деревнѣ, – подхватилъ[544] Удашевъ, но я не могу.

«Едва ли онъ любитъ деревню, – подумалъ Левинъ. – Видно, что онъ говоритъ для гостиной, т. е. что говоритъ что попало, признавая ту невмѣняемость, которая составляетъ главное условіе удобнаго разговора въ гостиныхъ. Онъ не искренній человѣкъ, – подумалъ Левинъ, – но долженъ нравиться».