Любовь Краснокутская - Черная мантия. Анатомия российского суда

• Название: Черная мантия. Анатомия российского суда
• Автор: Любовь Краснокутская
• Жанр: Политика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-4320-0072-9

Книга «Черная мантия. Анатомия российского суда» войдёт в литературу, достоверно отразившую наше мутно-смутное время, когда инструментом власти стали провокации и фальсификации, к числу которых относится и так называемое «покушение на Чубайса». Никогда прежде так тщательно не препарировали ни один уголовный процесс, вскрывая гнойные пороки нынешней следственно-судебной системы, что и делает книгу захватывающим остро-сюжетным детективом.

Достоверность материалов «Чёрной мантии» подтверждают аудиозаписи всех 72-х заседаний суда.

---

Начался допрос следователя Ущаповского. Я зачитал то, что мне написали. Получился просто какой-то диктант следователю. От себя я все-таки добавил, что ничего такого подозрительного я на даче Квачкова не видел. Но потом, когда я прочитал, что записал под мою диктовку Ущаповский, все было изложено по-другому и никаких моих слов там не было. Ущаповский уехал, меня оставили в СИЗО и продолжили допросы. Владимир Сулейманович стал спрашивать: давай подробней – что было в Жаворонках. Расспрашивал с картой в руках, потом стал учить, что в Генеральной прокуратуре мне нужно сказать: вот там я ехал, вот там мы остановились… Еще он меня заставлял сказать, что когда я зашел в дом Квачкова, на его дачу, то увидел оружие и услышал разговоры о том, что завтра будет покушение. Я этого так и не сказал, и за это мне досталось.

В течение трех дней Владимир Сулейманович со мной проводил работу, как я должен рассказать, что остановился на шоссе по просьбе Яшина… Все время говорил: думай о себе. Велел мне написать заявление с просьбой меня вновь допросить и подготовил мои новые показания. Когда я прочитал то, что должен был сказать на новом допросе, я возразил, что у меня нет подозрений, что Квачков что-то готовил. Тогда Владимир Сулейманович предложил: а ты пиши «могу предположить», «мне кажется». И пусть суд потом обсуждает: домыслы это или не домыслы. Я все это подписал, не имея возможности с ним спорить, так как в это время меня обвиняли и мою жену тоже, и я не знал, где я. Мне сказали: ты здесь на десять суток задержан, тебя могут освободить, выпустить за порог, а ты за порогом нецензурно выругаешься и снова на десять суток. Владимир Сулейманович мне вообще говорил: меня не интересует ни Генеральная прокуратура, ни Чубайс, я здесь царь и бог, и ты будешь делать, что я скажу…

Потом меня повезли в Москву, в Генеральную прокуратуру на улицу Радио. Перед этим с Корягиным у нас была репетиция допроса, что я должен сказать в прокуратуре. На улице Радио меня допрашивал следователь Генеральной прокуратуры Ущаповский. Когда я спросил о боеприпасах и о жене, он сказал: ты мне эти вопросы не задавай, лично я был против, чтобы их тебе подбрасывали, это инициатива Корягина, мы не знали еще, какой ты – разумный или неразумный.

Меня спросили, где я был 17 марта. А я был утром в мастерской и назвал человека, который меня там видел. Тут же Корягин привез мне протокол допроса, что этот человек из мастерской, Андрей, сказал, что это я просил сделать его мне алиби. Я сказал Корягину, что есть еще соседи, которые меня могли видеть. А он сказал, что в материалах дела окажутся показания тех соседей, которые тебя не видели, а тех, кто видел, не будет.

Со слов Корягина, самого Чубайса в этом БМВ во время покушения не было, и без Службы безопасности РАО «ЕЭС» это все обойтись не могло. Корягин просил меня сказать следователю, что 16 марта я якобы слышал разговор о каком-то господине по прозвищу «Пиночет» из Службы безопасности Чубайса, что этот господин имеет отношение к покушению. Корягин показал мне фотографию какого-то мужчины, сказал: это и есть Пиночет, и стал убеждать, что я должен буду этого человека упомянуть, что он якобы связан с Квачковым. Корягин просил меня сказать его начальнику, что я видел Пиночета на каких-то праздниках. Но я отказался, так как не хотел иметь проблемы со Службой безопасности Чубайса».

Карватко перевел дух, и вместе с ним шумно выдохнул весь зал, впитывавший каждое его слово о том, как сегодня в России, не в те далекие страшные 37-е, о которых так много сегодня говорят, а сейчас вот в эти наши сегодняшние дни, наследники Ежова и Ягоды продолжают добывать нужные им показания, ломая судьбы, угрожая жизни жен, детей.

Адвокат Закалюжный: «Сколько раз Вы были допрошены на предварительном следствии с составлением протокола?»

Карватко: «Первый раз с протоколом меня допрашивал только Ущаповский. А до этого они что-то записывали просто так».

Закалюжный: «Вы подтверждаете данные из этих протоколов?»

Карватко: «Я могу их подтвердить частично. Все, что касалось хронологии события, я этого знать не мог. Я говорил лишь то, что они мне написали».

Закалюжный: «Относятся ли Ваши пояснения и к заявлению на имя прокурора?»

Карватко: «Заявление положил передо мною Владимир Сулейманович, сказал: «На, перепиши». Я не мог ему возражать, я переписал, только возразил, что Найденов вообще не мог участвовать в покушении. Он же мне сказал: а ты предположи, что, возможно, это могло готовиться там, на даче Квачкова».

Закалюжный: «Поясните, соответствуют ли действительности протокол опознания аккумулятора и протокол Ваших показаний об остановке Яшина на шоссе».

Карватко: «Я этих своих показаний не читал. Корягин мне показал фотографию, спрашивает: этот аккумулятор похож на тот, который был у Квачкова на даче? Я отвечаю, что в принципе не могу сказать, что он похож. Корягин в ответ: ручка есть, индикатор есть, вот и скажешь на опознании, что похож. Потом следователь Соцков сел в мою машину и мы поехали за аккумулятором, чтобы мне его потом опознавать. Соцков и милиционеры вынесли мне аккумулятор в коробке, и еще коробку с бутылкой из-под водки и окурками. Соцков взял коробку с бутылкой и окурками, а я потащил коробку с аккумулятором, потом он говорит: нет, мы неправильно с тобой их несем, давай поменяемся коробками. Приехали на опознание, и я видел, как еще один аккумулятор сняли с «Волги», а потом еще один принесли. Передо мной поставили три аккумулятора, и только на одном была синяя ручка, но он был изношенный, и наклеек на нем не было. Корягин ко мне подошел и говорит: «Не дури, тебе надо сказать, что аккумулятор похож, и все». Потом мы приехали на дачу Квачкова, и когда открыли гараж, я в гараже увидел аккумулятор, который действительно похож на тот, что я видел 16-го на даче. И меня спросили: а вот этот аккумулятор похож? Я сказал – да, у него тоже есть и ручка, и наклейки. Это у следователей вызвало замешательство.

Потом меня привезли на место, где я должен был сказать, что Яшин просил здесь остановиться – справить малую нужду. Меня сопровождали сотрудник Одинцовской прокуратуры и следователь Генеральной прокуратуры. Один другому говорит: давайте измерим расстояние, и когда на спидометре отметилось 700 метров, машину остановили и мне говорят: ну, ты место узнаешь? Я смотрю – никаких следов взрыва, ничего. А они говорят: уже вечер, будем фотографировать.

Потом повезли в Жаворонки к тому дому. В квартиру я не поднимался, а по поводу обратной дороги я сказал следователю, что мы с Яшиным и Найденовым другой дорогой ехали. Я говорю: ворота зеленые вам показать? Нет, говорят, не надо».

Закалюжный: «Почему Вы не возражали в ходе допросов и следственных действий?»

Карватко: «Кому я мог сказать? Ущаповскому я все рассказал, а о том, что мне подбросили боеприпасы в дом, это Ущаповский мне сам рассказал. Он меня вызвал, дал ручку, пиши. Я говорю: мне писать, что это Корягин патроны подбросил? Нет, – говорит, – пиши, что строители или дети занесли, что это не боеприпасы, а куски железа. Потом говорит: пиши, что экстремистски настроенные люди тебе угрожают. Я писал и думал: мне бы дожить до суда!»

Першин, адвокат Квачкова: «Вы сказали, что Вам досталось от Владимира Сулеймановича. В чем это заключалось?»

Карватко: «Сам он рукоприкладством не занимался. Другие заходили в камеру, надевали пакет на голову, и я не мог дышать. Еще в Конаково меня приковали наручниками, сотрудник милиции подошел с сигаретой, сунул сигарету мне в руку и все. Ожоги у меня были на руках. И от наручников были следы: когда подвешивают человека – рвется кожа».

Першин: «А сколько раз это применяли к Вам?»

Карватко: «За сутки до приезда Ущаповского прекратили».

Прокурор тут же уцепился за последние слова Карватко: «Какое незаконное воздействие на Вас оказывалось следователем?»

Карватко: «Физически – никаких воздействий. Ничего не могу против Ущаповского сказать, он мне не угрожал».

Прокурор: «Вы заявляли Ущаповскому о незаконных методах дознания?»

Карватко: «Я давал пояснения о повреждении рук, я говорил ему обо всем, но официально ничего не заявлял».

Прокурор: «Почему Вы не сделали соответствующих записей в протоколах?»

Карватко: «Я боялся за жизнь своей семьи, за то, что мою жену могут привлечь к уголовной ответственности. Прежде чем этот протокол был написан, со мной провели работу сотрудники правоохранительных органов. Следователь видел, в каком я состоянии, но ему было все равно».

Прокурор: «После 2 апреля 2005 года Вы лишались свободы?»

Карватко: «Корягин, например, просил подъехать в Департамент по борьбе с организованной преступностью. Говорит: ну, ты как вообще? Я говорю: мы уже это обсуждали. Он говорит: ну, посиди, подумай. И я сижу в закрытом помещении – до вечера».