Елена Зелинская - На реках Вавилонских

• Название: На реках Вавилонских
• Автор: Елена Зелинская
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-280-03559-1

Первый роман публициста Елены Зелинской сложно уложить в жанровые рамки: здесь слишком мало деталей для семейной саги, сила художественных образов не позволяет отнести «На реках Вавилонских» к документальной прозе, реальные люди и события являют перед нами полуторавековую историю страны.

Размеренная, мирная жизнь героев на окраине Российской империи, живо описанная в начале романа, не должна вводить в заблуждение читателя – реки унесут их в страшные водовороты XX века: кровавые сражения, репрессии, расправы, мор, голод – ничто не обойдет семьи Магдебургов и Савичей. Автор намеренно не упрощал сюжет. Дотошно, с указанием хронологических и географических деталей, он выделяет исторические вехи, сцены кровопролитных битв, забастовок, городской жизни. Диалоги, переданные языком авторов белогвардейских мемуаров, резко перемежаются в романе с голой исторической справкой стиля энциклопедии. Изложение дополнительных линий представлено в романе как бы невзначай, но видно, что для каждого абзаца было изучено много мемуаров, документов, свидетельств – перед нами открывается судьба видных ученых, писателей, педагогов… Уложить эти пазлы в общую картину неподготовленному читателю будет трудно, но интересно. Трудно и самому автору, и он не выдерживает – в романе появляется новый герой – публицист, потомок славных родов, который дает безапелляционные оценки событиям прошлого.

---

Первенца окрестили Борисом. Михаил Людвигович, поспешив поделиться радостью с родными, отправил семь телеграмм: в Нежин, в Гомель, в Глухов, в село Большой Кемчук, в Екатеринослав, в Вильно и в Петербург.

Шкатулка, оставшаяся у Евгении Трофимовны, как печальная память о Кишиневском погроме, наполнялась письмами.

Григорий извещал, что вплоть до окончания войны приказом Военного министра все отпуска отменены, так что навестить сестру и посмотреть на племянника пока не удастся. С военной точностью сообщал, что получил капитанские погоны и назначен начальником школы прапорщиков.

Лариса Владимировна подробно и с удовольствием расписывала, как с товарками по Дамскому комитету устраивала благотворительный музыкально-вокально-литературный вечер в Глуховском общественном собрании в пользу русских воинов на Дальнем Востоке. Владимир помог получить разрешение на собрание, перевезти рояль из местного театра, стулья. Успех полный! Стульев, кстати, не хватило. Боренька вместе с другими мальчиками читал патриотические стишки. Всего прихода в пользу воинов за вычетом расходов на чай и лимонад для детей поступило 304 руб. 71 коп.

Зинино послание по унылости напоминало научные отчеты ее мужа. Климат тяжелый, неустойчивый. Лето дождливое, нежаркое, короткое. Средняя температура с конца мая по октябрь 15,8 градуса по Цельсию. Для Николки нехорошо, то и дело простужается. Аркадий куксится, «Рассуждение» свое совсем забросил.

– Это кто же из них куксится? – думала Евгения Трофимовна, укладывая письмо в шкатулку.

Телеграммы редко приносят добрые вести. Михаил Людвигович принял у курьера пакет с пометкой «срочно» и нехотя вскрыл. Так и есть. Флор Иванович Долинский 54-х лет от роду скоропостижно скончался. Александра Людвиговна осталась одна с двумя детьми: шестилетним Женей и двухлетним Сашей. Пенсия по утере кормильца скромная, хотя и вышел Флор Иванович в отставку подполковником, получив орден Святого Владимира 4-ой степени с бантом за 25 лет выслуги.

– Как я вовремя дополнительные уроки взял, – заметил Михаил Людвигович. – Сестре без помощи детей не поднять.

8

– Газеты стало страшно в руки брать! Кругом беспорядки! – Евгения Трофимовна беспокоилась за братьев, чьи полки были разбросаны по всей стране. – Володя, пожалуй, в самом безопасном месте, в своем глухом Глухове, и то, – чем черт не шутит…

…А черт уже начал шутить вовсю.

О том, как события, вошедшие в историю под названием «Первой русской революции», затронули уездный городишко, оставил свидетельство Петр Ягудин, член социал-демократической организации «Искра». Осев в Глухове в начале 1905 года, он решил «всецело отдаться организационной работе». Ягудин устроился в столярную мастерскую Крикунова и первым делом «организовал своих товарищей-столяров. Оформился маленький кружок, и мы стали заниматься чтением брошюр революционного характера. Работа шла дружно, успешно, и в марте мы объявили забастовку у моего хозяина Крикунова». Столяры требовали уменьшения рабочего дня (он доходил до 16 часов) и увеличения заработной платы, которая «для среднего подмастерья-столяра равнялась всего 6 руб. в месяц на хозяйских харчах».

Хозяин был тверд и не уступал. Вечером члены кружка, намотав на кирпичи бумажки с требованиями, по команде бросили их во все окна Крикунова. Попало и в висячие лампы, и в людей. «Звон разбитых стекол, – пишет Ягудин в воспоминаниях «На Черниговщине», – вызвал в доме панику, истерики женщин и крики детей. Явилась полиция, но никто не был схвачен. Улик никаких против нас не было, ибо мы писали, как в прокламациях, печатными буквами».

Улики, видимо, все-таки обнаружились. На третий день забастовки Ягудин прогуливался с двумя приятелями-единомышленниками в скверике в центре города. «Вдруг из боковых калиток сквера появляются полицейский надзиратель и городовой, берут меня под руки и говорят, что я арестован, и ведут меня в полицию, а моих спутников даже не тронули, до того неопытна была тогдашняя полиция. Для них я был первым нарушителем их политического покоя».

С Ягудина взяли подписку о выезде из города в 12-часовой срок и отпустили – к несказанному его удивлению: «Я был уверен, что меня станут хотя бы обыскивать. Но они были в этом деле неопытны, – повторяет мемуарист, – и не знали, видимо, с чего начать».

Не исключено, что полицейским надзирателем, с которым пришлось столкнуться в Глухове Петру Ягудину, был Владимир Трофимович Магдебург. Кроме него, полицейских чинов в городе было еще двое: Иосиф Константинович Рыбальский-Бутевич и Николай Николаевич Кульшов. Добавим к этому, что именно Магдебургу объявлена была 28 марта 1905 года «благодарность губернского начальства за энергию и распорядительность с занесением в формулярный список».

В Нежине взорвали полицейский участок, а черносотенцы разгромили еврейскую больницу.

«Даже в безбородковском институте, в таком, казалось бы, солидном учреждении, и то, – писала дочери Мария Александровна, – совсем учебу бросили и бастуют».

«В Гомеле неспокойно, – сообщал Людвиг Федорович, – 14 октября было совершено покушение на полицмейстера Чешко, 29 октября – на полицейского исправника Еленского и пристава Каменского, да еще какие-то злоумышленники разграбили ночью усыпальницу в парке князя Паскевича, но тут, очевидно, политической подоплеки нет – унесли иконы с драгоценными окладами, украшенными бриллиантами».

9

Паровоз замедлял ход. На подножке, крепко держась за поручень, стоял Саша Савич и отчаянно махал рукой. Белый чесучовый костюм, длиннополый пиджак «пальмерстон», шевровые туфли, щегольской галстук «на машинке», чтобы самому узел не завязывать, – франт! Не дожидаясь остановки, он спрыгнул на перрон. Быстро скинул саквояжи и, чуть склонившись, протянул руку молодой даме. Милое, улыбающееся лицо с ямочками, белые пальчики придерживают широкую шляпу с фиалками, пышный буф и нежные кружева на воротнике-стоечке.

– Позвольте представить, – радостно закричал Саша, – Александра Николаевна Савич.

– Шурочка! Дорогая, – засмеявшись, Михаил с Женей кинулись обнимать Александра и молодую невестку, которую любили и знали еще по Гомелю.

10

Река Сожа

Семейство Пржевалинских было многочисленным и шумным. Молодые Савичи подружились с детьми генерала – друга и соседа Людвига Федоровича – еще гимназистами. Зиночка с Шурочкой, забравшись с ногами в гамак, секретничали, ели вишни и зачитывались модными романами. Братья Пржевалинские, Костя с Колей, как и Миша с Сашей, слетались на летние каникулы в родовое гомельское гнездо. Всей компанией купались в Соже, гуляли по Румянцевскому бульвару, стреляли в тире, пили сельтерскую. В жаркие дни обедали на веранде усадьбы Пржевалинских, а вечерами в саду у Савичей пили чай с пирогами, которые изумительно пекла Варвара Александровна. Генерал, страстный любитель лошадей, держал конюшню. Шурочке он подарил дамское седло, а младшей дочери Верочке – пони. Костя Пржевалинский, юнкер-кавалерист, демонстрировал барышням чудеса выездки. Нарядившись в белорусские рубахи и картузы, ездили на деревенских телегах косить, и были так молоды, что и не уставали от этого нисколько; пили холодное молоко из бидонов, играли в чехарду, а вернувшись в усадьбу, танцевали и пели любимые Мишины малороссийские песни. Шурочка подбирала мелодию на рояле, а Саша Савич переворачивал ноты.

– Помнишь, Шурочка?

– Конечно, Сашенька.

11

Азовское море

Столик в «Бристоле» с видом на лиман заказали заранее. Легкий бриз с моря смягчает жару, официанты с салфетками через локоть расставляют дышащую паром стерлядь, в серебряных икорницах отливает перламутром черная каспийская икра.

– Расскажи, Саша, как жилось тебе в столице? Надо думать, икрой осетровой не питался?

– Случалось и икрой. А было это так. Перебивался я в Петербурге, как многие студенты, репетиторством. Иногда по три урока в день добыть случалось. Но концы с концами все равно не сводились. Не как у Раскольникова, конечно, а как, скажем, у Разумихина. Пальтецо дрянное, как говорится, на рыбьем меху. Бежишь иногда по Фонтанке какого-нибудь олуха репетировать, нос в воротник спрятал, картуз на уши натянул, а у Аничкого моста – живорыбный садок. Да вы, пожалуй, и не знаете, что это такое. Чисто петербургское явление: большая деревянная баржа с надстройками, а в них торговые помещения, складские и жилые, для приказчиков и рабочих. Стоят такие баржи и зимой, и летом всегда на одном месте, на приколе. Из кирпичной трубы валит дым. По сходням спускаешься в торговый зал. У входа застыли, как колонны, две замороженные белуги, аршина в два, а то и больше. В центре зала расставлены чаны с живой рыбой, а вокруг них на рогожах лежит навалом мороженая. В бочонках – икра всевозможных сортов. Подходишь к приказчику, подаешь ему кусок булки, просишь мазнуть паюсной – на пробу. Нет, солоновата. А если зернистой? Эта горьковата. Попробуем ястычной. Нет, уважаемый, сегодня брать не будем. Вот так и обедали. Вкусно и сытно.