Карина Аручеан - Объять весь мир

• Название: Объять весь мир
• Автор: Карина Аручеан
• Жанр: Поэзия
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7949-0376-8

«ОБЪЯТЬ ВЕСЬ МИР» – сборник стихотворений поэтессы, он поразит читателя многообразием тем и несравненной улыбкой автора, которой он так щедро одаривает каждого. Даже если речь идёт о проблемах, автор не опускает рук и смотрит на ситуацию с небольшой иронией и самоиронией. Кто из нас не ностальгирует по городу детства? Да и по самому детству, где всё доступно, и невозможного просто нет? Кто из нас не задумывается о том, что такое любовь, и кто мы такие в этом мире? Карина Аручеан делится своими мыслями с читателем, перемежая стихи отрывками из своего романа.

---

Карина Аручеан (Мусаэлян) Объять весь мир

От автора

Как ни странно, я никогда не относилась к своим стихам серьёзно. Для меня они были всего лишь ещё одним языком, на котором я разговаривала, когда слов, смыслов и ритмов повседневной речи не хватало для самовыражения. Мне казалось, что поэты – это те, кто не может не писать стихов. А я могла. Месяцами. Хотя сочиняла стихи с четырёх лет. И в детстве моя тётка, литературовед Варвара Арутчева, специалист по записным книжкам Маяковского и помощница Корнея Ивановича Чуковского, даже возила меня к Чуковскому в Переделкино, чтоб он послушал мои детские опусы. Он отнёсся к ним по-доброму, но сказал то, что я на всю жизнь запомнила:

– Почти все дети талантливы, в том числе – в поэзии. Часто это проходит с возрастом. Иногда – нет, и не всегда это бывает хорошо… Вырастет – посмотрим.

Это спасло меня от амбиций. И сделало сочинительство просто игрой. А вот любовь к слову не прошла, обернулась любовью к чтению, а потом, соединившись с интересом к истории и людям как к её участникам, привела на факультет журналистики МГУ и сделала неплохим журналистом. Я даже в постперестроечные годы умудрилась стать лауреатом премий Союза журналистов России и Союза журналистов Москвы.

А стихи продолжала писать, когда «накатывало». Делилась ими с друзьями – не как чем-то сакральным, а просто как мыслями и чувствами, выраженными в такой вот форме. Стихи становились зачином каких-то более серьёзных разговоров, неким камертоном душевных застолий. И всегда порождали, как у Милна, «Очень Умный Разговор», который вели обычно Винни и его друзья:

«– Понимаешь, Пух, что я хочу сказать?

– Я и сам, Пятачок, так думаю.

– Но с другой стороны, Пух, мы не должны забывать…

– Верно, Кролик! Не понимаю, как я мог упустить это из виду…»

А потом я написала роман «Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной», номинированный на несколько литературных премий. Критики назвали его «энциклопедия эпохи», мэтр Лев Аннинский – «исповедью дочери века», а читатели хорошо приняли – и, благодаря «сарафанному радио», книга стала известна даже в других странах, куда меня стали приглашать на презентации и творческие вечера. В канву романа вошли некоторые стихи – и меня всегда просили на вечерах почитать их и другие, не вошедшие в книгу. И спрашивали, где можно купить сборник моих стихов, удивляясь, что такового пока нет, и давали свои электронные адреса, чтобы я прислала подборку. А потом писали, что эти стихи порождают какой-то очень мощный энергетический и эмоциональный импульс, вдохновляют жить, и другие подобные слова.

Лучшим откликом считаю стихи начинающего тогда поэта – Ольги Ильиной. Когда она, будучи моложе меня более чем на четверть века, написала их в свои двадцать лет, она также несерьёзно относилась к собственным стихам, не понимая того, что совсем недавно поняла я: оказывается, стихи – камертон не только дружеских бесед, но и КАМЕРТОН ВСЕЙ ЖИЗНИ… что-то вроде Волшебной Двери, которую героине моего романа «Полководец Соня…» подарил встретившийся ей в детстве Ангел Маня (отрывок о встрече с Ангелом Маней я включила в этот сборник).

А посвящение мне Оленьки Ильиной – вот:

«Беспокойный, талантливый, мудрый Господень ребёнок,
ты вошла в мою жизнь, как в холодный
неприбранный дом.
Было нервным, усталым жильцам непонятно спросонок, что
весна – за окном!
Осмотрелась, ругнулась, рванула заплывшие створки,
растолкала жильцов, расчихалась от вечной пыли.
Зашумела вода, закудахтало пламя конфорки —
перемены пришли!
Сквозь апрельский набат, сквозь пасхальный полёт
благовеста
жизнь рванулась вперёд. Бились шторы в квадрате окна.
Всем красивым вещам отыскалось законное место,
всем мотивам – струна!
И окончив дела, ты уселась, усталый мышонок,
на диване в углу, дав и мне напоследок понять,
что и я – беспокойный, талантливый Божий ребёнок,
мой черёд колдовать!
Я покуда учусь и волшебником стану не скоро,
но я выбрала путь, научилась стоять на своём.
Мы построим наш Дом и повесим весёлые шторы…
И – весна за окном!»

Да, именно стихи оказались камертоном всей жизни, настраивающим все её инструменты, определяя мотивы… или чем-то вроде тоники – первой и главной ступени музыкального лада, к которой тяготеют все другие звуки, незримо режиссируя путь.

И потому я очень благодарна Союзу Писателей России, предложившему в год моего 67-летия издать сборник стихов, который вы сейчас держите в руках. Восприняла это как чудо. Ощущение – вроде описанного в моём романе «Полководец Соня, или В поисках Земли Обетованной»:

«…И треснуло яйцо. И проклюнулось Иное Время. И «до» соединилось с «потом». И случайности обнаружили свою неслучайность. И Ахилл догнал черепаху. И Авель простил Каина, Каин – Авеля, Бог – Агасфера, Агасфер – Бога. И махры на обороте ковра судьбы сложились в связный узор…»

Карина АРУЧЕАН (Мусаэлян)

Я иду по земле – и земля принимает мой шаг

«Объять весь мир, волнуясь и любя!

И в детях, и в друзьях своих продлиться!

И в зеркале увидеть не себя —

своих любимых значимые лица»

Баллада о фокуснике

Чего не помнят деды?!
Чего не знают дети?!
Чего не скажут дети,
хоть было всё не так…
Когда-то жил на свете,
однажды жил на свете
(а может, не однажды)
волшебник и чудак.

Ходил он по дорогам
в дырявой старой шляпе.
Потёртый пиджачишко.
Лишь флейта да мешок.
И – радуга вставала.
И – если дождик капал,
то вмиг переставал он
и целый день не шёл.

Начнётся представленье.
Народ повалит валом.
И чудо оживает
под куполом шатра.
Стремглав летело время.
И будто бы стояло.
И солнце всё висело
до самого утра.

Он прикасался к флейте.
Ладонью шляпу трогал —
и в воздухе плясало
соцветие колец.
И лента превращалась
в цветущую дорогу,
и шляпа – в трубадура,
и флейта – во дворец.

Он говорил слепому:
«Взгляни: в душе соседа
надежда размыкает
усталости кольцо.
И вишни зацветают.
И нежность-непоседа,
смущаясь, закрывает
передником лицо!»

Он вопрошал глухого:
«Ты слышишь, плачет кто-то?
Но гулок шум капели,
и трубачи трубят,
смеются громко дети,
но там, за поворотом,
тихонько плачет кто-то —
и он зовет тебя!»

Он говорил дурнушке:
«О, как же ты прелестна!
Твой взгляд умён и кроток!
Улыбка так мила!»
И вмиг в неё влюблялся
(доподлинно известно!)
поэт. И эта пара
век счастлива была.

А фокусник смеялся.
Жонглировал умело.
И в полутьме арены
пестрели города.
И парус раздувался.
И громко флейта пела,
что долог путь к победе,
но это – не беда!

И те, кто верил флейте
(а было их немало!)
ступали на тропинку
из лунного луча.
И, радостно волнуясь,
тропинка уплывала.
А фокусник бросал им
цветы из-за плеча.

Он сам не раз пытался
за быстрый луч схватиться.
Но убегала тропка
из-под неловких ног.
Над ней его же флейта
летела, будто птица.
А он бежал. И падал.
Но их догнать не мог…

Ах, путают всё деды!
Ах, путают всё дети!
Такого нарасскажут —
не расхлебать вовек!
Когда-то жил на свете,
однажды жил на свете
не фокусник, а просто
хороший человек…

«Я иду по земле – и земля принимает мой шаг…»

Я иду по земле – и земля принимает мой шаг.
И трава обтекает упрямые сильные ноги.
И сорока (а может быть, ангел?) летит вдоль дороги.
И русалки (а может быть, утки?) шумят в камышах.

Вот опасливый гном превратился в смешной мухомор.
Схулиганничал леший, в разлапистый пень обратившись.
Обернусь-ка и я незатейливой серою мышью,
чтобы лучше вписаться в изменчивый вечный узор.

Переменчивость мира приемля, вступаю в игру.
Я пророю ходы – и ручьями подземными стану.
И однажды зимой приоткрыв заржавевшие ставни,
ты увидишь цветущую яблоню вдруг поутру.

Я настигла тебя – ты захочешь коснуться струны.
Схватишь ты карандаш – я тебе не даю удивиться:
это мышь или строчка так быстро бежит по странице.
Но меня дописав, ты постигнешь условья игры.

Ты теперь – камертон, по которому строится звук
тех мелодий и песен, что сыграны будут другими.
Ты отныне вольна изменять и обличье, и имя.
Взмах крыла… Ну смелей! – размыкается будничный круг.

Пусть заносчивый всадник считает, что он направляет
коня.
Но бежит прихотливо, неся их обоих, Дорога —
воплощённая прихоть моя ли, твоя или Бога…
Получили мы мир, растворив в этом мире себя.

Поэма дороги

Мой дом – колдуньи сказочный клубок:
тропинкой обернётся вдруг порог,
дорогой удлинится коридор,
жилищным нормам всем наперекор.

И – по земле покатится клубок,
разматываясь сотнями дорог,
петляя, убегая, а потом
пространство вновь свернётся в точку – Дом.

Мой дом – колдуньи сказочный клубок.
По странному какому-то закону
дорога в дом уводит прочь от дома.
От близких и любимых – к незнакомым
по рельсам, вдаль бегущим от перрона,
струясь вдоль полустанков полусонных.
И дышит мир, как сказочный пирог!

«Погадаю! Погоди! Не совру, ей-Богу!
Позади и впереди – дальняя дорога.
Счастье голову кружит,
не даёт печалиться.
Позади любовь лежит,
впереди любовь лежит,
а дорога всё бежит
и – крестом кончается…»

Ведьма смотрит на меня
и бормочет истово.
С блузки сыплется, звеня,
мелкий звон монистовый.
«Эй, красавица, спляши!
Цыган, струны трогай!»
…Но мой путь вперёд лежит.
Воля голову кружит.
И дорога всё бежит,
дальняя дорога…

В окне вагона жёлтая звезда
качается сусальною игрушкой.
Затылок ломит жёсткая подушка.
А в тамбуре – накурено и душно.
И мне всё это для чего-то нужно.
И встречные грохочут поезда.

Привычный круг привычно разомкнуть —
купить билет на право отступленья,
прощания, прощенья и забвенья,
на право пасть, вернувшись, на колени,
и, вновь смыкая дней тугие звенья,
в твои ладони голову уткнуть.

Пространство странствий вновь сверну в клубок.
Нажму я звонко на дверной звонок.
И, радость возвращенья не тая,
с порога громко крикну: «Это я!»
И – встрепенётся полусонный дом,
задышит и заходит ходуном.
И – из ожившей полуночной тьмы
в ответ услышу: «Здравствуй! Это мы!»

И в комнатах, уставших от затишья,
заплещется весёлый гул дорог,
забьёт родник, и соловей засвищет,
и среди грузных лоз и пьяных вишен
разляжется лукавый Бахус-бог.

И в коридоре, стенами стеснённом,
вдруг разольётся вольный океан.
И не сквозняк, а пряные муссоны
задуют прямо в комнаты с балкона,
тревожа ароматом дальних стран.

Я, как в праздник, столы нерасчётливо-пышно накрою,
обживая опять без меня стосковавшийся дом.
И друзей созову. На любовь своё сердце настрою.
А иначе зачем на земле этой вечной живём?!

Я схитрю – это бард за меня вам споёт, по-московски
стесняясь
по-кавказски красивых, из сердца исторгнутых слов.
И бокалы начнут свой звенящий торжественный танец.
И начнётся застолье, где царствовать будет – Любовь.

«Мы станем говорить друг другу комплименты,
ведь это всё любви прекрасные моменты…
Мы будем жить, во всём друг другу потакая…
тем более, что жизнь – короткая такая…»

Короткая! А значит, поспешим
раздвинуть Богом данные пределы.
Посредством книг. И собственной души.
И разума. И стTоящего дела.

Объять весь мир, волнуясь и любя.
И в детях, и в друзьях своих продлиться.
И в зеркале увидеть – не себя! —
своих любимых значимые лица.

…Мгновений брызги грудь мне холодят.
Но ветер в парусах упругих свищет.
Плывёт мой дом, как прочная ладья.
И вечность мерно плещется о днище…

«Мне не надо к крыльцу подавать рысаков…»