Максим Антонович - Стрижам

• Название: Стрижам
• Автор: Максим Антонович
• Жанр: Критика

«Я понимаю ваше огорчение. До сих пор вы жили довольно покойно; хотя читатель и видел, что в вас есть что-то уморительное, что вы пропагандируете отчасти розовую магию, отчасти столоверчение, но как назвать это уморительное, какое имя присвоить его усердным производителям, не знал или затруднялся. Вас называли почвой, но это было слишком много и серьезно для вас, потому что вы не стоили и такого названия; затем назвали вас «птицами», сидящими в роще и мирно толкующими, но это было слишком неопределенно, потому что птицы бывают разные, даже умные и полезные, к коим вас, конечно, нельзя причислить…»

---

Максим Алексеевич Антонович Стрижам (Послание обер-стрижу, господину Достоевскому)

[1]

Я понимаю ваше огорчение. До сих пор вы жили довольно покойно; хотя читатель и видел, что в вас есть что-то уморительное, что вы пропагандируете отчасти розовую магию, отчасти столоверчение, но как назвать это уморительное, какое имя присвоить его усердным производителям, не знал или затруднялся. Вас называли почвой, но это было слишком много и серьезно для вас, потому что вы не стоили и такого названия; затем назвали вас «птицами», сидящими в роще и мирно толкующими, но это было слишком неопределенно, потому что птицы бывают разные, даже умные и полезные, к коим вас, конечно, нельзя причислить. Весь мир затруднялся, какое имя дать вам; я вывел его из затруднения; «это стрижи», сказал я, и все стало ясно. Ясно не только для читателя, но и для вас самих. Теперь ни один из вас по улице не может пройти, чтоб не услышать кругом досадного возгласа: «а это вот стриж идет». Теперь ни одному из вас нельзя посмотреться в зеркало, чтоб не сказать себе: «в этом зеркале я вижу стрижа». Сознаюсь, это положение горькое, и хоть кого, даже каменного человека, оно может подвинуть на кровную месть тому, кто поставил его в такое положение, – и вы решились отомстить.

Но кому же мстить, кто этот злодей – автор «стрижей»? Вероятно, это г. Щедрин, подумали вы; обратились к вашему вестовщику, он подтвердил ваше предположение, но только вы не заметили, каким тоном он это сделал; и вся ваша злоба обрушилась на г. Щедрина. Закипела ваша месть, пошли вы разведывать, какие статьи в «Современнике» писал г. Щедрин, чтобы и их распушить; вестовщики ваши бегали до упаду и собирали непечатные материалы для поражения вашего мучителя, г. Щедрина, признанного вами автором «стрижей». И таким образом месть совершилась, вы нацарапали в вашем журнале: «Господин Щедрин, или раскол в нигилистах».

Бедные стрижи! вы сделались жертвою самой смешной мистификации; вас надули, автор «стрижей» вовсе не г. Щедрин, а я, ваша месть попала не туда, обрушилась на неповинную голову. Итак, оставьте в покое г. Щедрина по делам об изобретении стрижей, а обращайтесь единственно и исключительно ко мне, к настоящему автору и изобретателю «стрижей»; я дорожу своим изобретением и не потерплю, чтобы честь его приписывали другому. Пусть г. Щедрин ведается с вами, как ему угодно, по поводу тех сплетней, которые вы печатно разглашаете про него; захочет он отвечать вам, или же просто плюнет на вас и смолчит, это зависит от его доброй воли и благоусмотрения. Я же другое дело, я не могу оставить вас без ответа и вообще оставить вас; я вас открыл, изучил, описал, дал вам имя, я, так сказать, создал вас, и потому имею не только право, но и прямую обязанность заниматься вами, дрессировать, учить и вразумлять вас, вообще вести путем прогресса; потому что уж если для вас и невозможно перерождение в какую-нибудь другую порядочную птицу, то из вас могут выйти, при тщательном уходе и путем «искусственного подбора», порядочные стрижи, улучшенная порода стрижей. Силу моего влияния на вас я испытал на деле, и, кажется, она достаточна для того, чтобы постепенно видоизменять вашу натуру; я сказал: «стрижи!», и вы все всполошились, как ошеломленные, точно в вашу стаю сделали выстрел; но стоит мне сказать, что вы совсем не стрижи, а заправские литераторы, такие же люди и такие же журналисты, как и все, – и вы придете в восторг, ваше существо просияет; затем скажу: «нет, это я вас обманул, вы стрижи, стрижи, стрижи – и ничего более», – и вы опять придете в исступление, и т. д. У меня в руках сильный рычаг, посредством которого я могу ворочать все ваши внутренности.

Это напоминает мне школу, в которой я учился, и в ней одного товарища, более нежели простодушного малого, которого мы называли «попочкой». Бывало, подойдешь к нему и шутки ради скажешь: «Не знаю я, попочка, за что тебя дураком зовут! право, ты совсем не так глуп!» – и попочка весь растает, и если есть у него колбаса – даст колбасы, если есть яблоко – даст яблоко, разумеется, не нарисованное, а натуральное. Потом, через полчаса, тоже шутки ради, скажешь: «А ведь это я, попочка, тебя обманул, что ты не глуп: ты ведь совсем глуп!» – и «попочка» в ярости начинает швырять чернильницы и книги и, разумеется, попадает в стену, а нередко и сам себя мимоходом изувечит… Не он ли, не этот ли самый «попочка» писал тот «отрывок из романа Щедродаров», который вы напечатали в майской книжке вашего журнала, с прологами и эпилогами «о господине Щедрине»?

Нет, это не тот, а другой такой же попочка; меня уверяли, что указанные статейки нацарапал сам обер-стриж, господин Достоевский Феодор. – А, друг любезный, так это вы нашалили? не ожидал, не верил. Признаюсь, я думал, что г. Достоевский способен только писать рассказы, Да испускать из себя туманы и ту затхлую атмосферу, которою заражена «Эпоха» и которая побудила меня изобразить совещание стрижей в погребе, что он может только распускать невинные слюни да нюни, и никак не способен на журнальные шалости, на ядовитую полемическую пену; но меня несомненно уверили, что это он шалил и мстил за стрижей, что он вообще частенько пошаливает и ходит в драки. Узнал я все это следующим образом. Я, нужно вам сказать, толкаюсь в разных литературных кружках, даже почти во всех, потому что сильно люблю литераторов не в печати, а в жизни, так сказать, литераторов о натюрель. Недавно, в своих толканиях, я познакомился с господином, который тоже по-моему везде толкается. Однажды он, встретившись со мной, начинает беседовать о разных предметах и потоки как бы нечаянно спрашивает: вы не знаете, кто это в «Современнике» написал «Стрижей»? – Я не знаю, отвечал я, улыбаясь. – Неправда, вы знаете, да не хотите сказать, секретничаете; вы ведь там бываете в редакции «Современника», наверно знаете. – Право же не знаю, говорю я улыбаясь; да что это вас так занимает? – Да так, очень любопытно, остроумная статейка, и хотелось бы знать автора; вы наверное спрашивали и знаете об авторе; ведь ее писал Щедрин, не правда ли? – Да что вам за особенная надобность знать это, скажите, пожалуйста, да и сам я ничего не знаю. – Ну нет, вы знаете, скажите. – Скажите сначала, зачем вам это, тогда и я скажу, кто автор. – Да тут меня просили узнать. – Кто же? – Один знакомый господин. – Какой? – Да вот из кружка «Эпохи». – Я стал стыдить моего собеседника, что он поступил на такую службу «Эпохе», на что он отвечал мне, что он делает не для одной «Эпохи», что он готов бы был всякому достать и сообщить нужные сведения, что он о самой «Эпохе» с удовольствием расскажет всякому все, что знает. – А вы много о ней знаете? – спросил я. – Все, что вам угодно; зайдемте вот напиться чаю, и я вам расскажу много, коли есть охота слушать, только с условием, чтобы и вы сказали мне, кто автор «Стрижей». Мы зашли; я соврал ему, что автор «Стрижей» г. Щедрин, и за это он мне рассказал… батюшки, что он рассказал мне!

Таким образом, я знаю теперь стрижей вдоль и поперек, с головы до пяток и с пяток до головы, и могу смело, с полною надеждою на успех, приняться за дрессирование их. Начну, разумеется, с обер-стрижа. – Приди же, мой первенец, и примемся за учение, корень которого горек; но не бойся, я добру учу и буду употреблять приемы учения исключительно и единственно стрижиные.

Вы, обер-стриж, птица… виноват… человек болезненный и больной; зачем же вы лезете в драку, завязываете полемику, да не покойную, а непременно азартную, ожесточенную, ужели вы не знаете, что это губит ваше без того слабое здоровье, мешает вашему дальнейшему развитию и может сделать тщетными все мои усилия по части осуществления на вас теории «искусственного подбора»? Разве я не знаю, как на вас действуют подобные полемики! Я живо воображаю вас, точно вы передо мною стоите в тот самый момент, когда вам принесли книжку «Современника» и сказали вам, что в ней есть статья против вас, под названием «Стрижи». Вы саркастически улыбнулись и свысока развернули книгу. Все это представляется мне в воображении, как по-писанному. Если у вас были в это время гости, вы, прочтя статью, постарались, разумеется, скрепить себя; но нервная дрожь, некоторое подергивание губ, краска, пятнами выступившая на вашем лице, – все это ясно свидетельствовало о бесконечной злобе, клокотавшей в жаждущем похвал сердце вашем. Вы даже пробовали улыбнуться и выговорить: «совсем не остро»… Но как-то не вышло, как-то уж очень жалко выговорилось. По крайней мере, гости сконфузились и поторопились убраться… Помните ли, помните ли ту грустную минуту, когда вы, оставшись один, дали волю всему, что сдерживали в груди вашей? Помните ли, как вы разломали стул, разбили вдребезги чайную чашку, стоявшую на вашем столе, съели ваш ночной колпак, и в ярости колотя, что есть силы, обоими кулаками и лбом в стену, вы испустили ту «желтую жидкость» (sit venia verbo), о которой вы говорите со слов «Русского Слова», и поклялись с пеной у рта написать такую статью, такую ругательную статью, что стоял мир и будет стоять – а такой статьи еще не бывало до сих пор ни на земле, ни в литературе! И таким образом явилась ваша статья: «Господин Щедрин, или раскол в нигилистах».