Дмитрий Аверкиев - Аполлон Александрович Григорьев

• Название: Аполлон Александрович Григорьев
• Автор: Дмитрий Аверкиев
• Жанр: Публицистика

«Въ пятницу 25–го сентября умеръ нашъ другъ и сотрудникъ Аполлонъ Александровичъ Григоревъ.

Потеря его для насъ велика и незамѣнима. Многое еще не досказано имъ; многое, высказанное мимоходомъ, не получило достодолжнаго развитiя.

Чтобы понять и вѣрно оцѣнить жизнь и литературную дѣятельность Григорьева, надо уяснить себѣ его основныя воззрѣнiя, или, вѣрнѣе и лучше, вѣрованiя. Мнѣ кажется я не ошибусь, если скажу, что основой его личности была полная, безъ поворота, вѣра въ жизнь и вѣра въ искусство, какъ въ одно изъ главнѣйшихъ выраженiй жизни. Вѣра въ жизнь во всѣхъ ея проявленiяхъ; въ жизнь безустанно развивающуюся, по своимъ основнымъ извѣчнымъ законамъ; въ жизнь, которую нельзя затиснуть въ рамку никакой – какъ – бы умна она ни была – теорiи; въ вѣчно юную и любящую, постоянно обманывающую строгiя, но сухiя выкладки ума, – въ то, что покойный называлъ иронiей жизни…»

Произведение дается в дореформенном алфавите.

---

Дмитрий Васильевич Аверкиев Аполлон Александрович Григорьев

Мертвый въ гробѣ мирно спи,
Жизнью пользуйся живущiй!

Въ пятницу 25–го сентября умеръ нашъ другъ и сотрудникъ Аполлонъ Александровичъ Григоревъ[1].

Потеря его для насъ велика и незамѣнима. Многое еще не досказано имъ; многое, высказанное мимоходомъ, не получило достодолжнаго развитiя.

Чтобы понять и вѣрно оцѣнить жизнь и литературную дѣятельность Григорьева, надо уяснить себѣ его основныя воззрѣнiя, или, вѣрнѣе и лучше, вѣрованiя. Мнѣ кажется я не ошибусь, если скажу, что основой его личности была полная, безъ поворота, вѣра въ жизнь и вѣра въ искусство, какъ въ одно изъ главнѣйшихъ выраженiй жизни. Вѣра въ жизнь во всѣхъ ея проявленiяхъ; въ жизнь безустанно развивающуюся, по своимъ основнымъ извѣчнымъ законамъ; въ жизнь, которую нельзя затиснуть въ рамку никакой – какъ – бы умна она ни была – теорiи; въ вѣчно юную и любящую, постоянно обманывающую строгiя, но сухiя выкладки ума, – въ то, что покойный называлъ иронiей жизни.

И такъ, не предписывать законы ей надо, а съ любовью изучать ихъ; не учить, но поучаться. Не съ легкой насмѣшливостью, а съ благоговѣнiемъ надо приступать къ этому изученiю. Тутъ дѣло въ томъ, чтобы понять, вѣрно оцѣнить данное явленiе; оцѣнить жизненное – ли оно, коренное явленiе, или наносное, механическое; изучить исторiю его развитiя; по мѣрѣ силъ, постигнуть основные законы этого развитiя; но законы эти не ставить мѣркой другимъ подобнымъ явленiямъ, не считать ихъ безусловно – справедливыми; жизнь не справляется о нашихъ выводахъ; жизнь творитъ. И потому – то всякое проявленiе жизни нужно судить, по вѣщему слову пѣвца Полка Игорева, «по былинамъ сего времени, а не позамышленiю Бояню».

Какъ легко и удобно объясняется жизнь по мѣркѣ извѣстной теорiи и какъ трудно изучать ее, открывать ея собственные сокровенные законы! Легко объяснять исторiю человѣчества простыми случайностями, механическимъ сцѣпленiемъ обстоятельствъ, особенно глупостiю и неразвитостiю предковъ; но не легко разгадать законы ея развитiя, – тò какъ постепенно раскрывались они. Какъ легко, во время òно, объяснялась, напримѣръ, исторiя земнаго шара! Геологическiй переворотъ, вслѣдствiе чисто – механическихъ причинъ, – и начинается новый перiодъ. Неизмѣримо труднѣе понять органическую связь двухъ перiодовъ, разъяснить, что послѣдующiй есть высшая степень развитiя предъидущаго!

Механическое, разсудочное объясненiе обыкновенно удовлетворяетъ многихъ, преимущественно скудно – одаренныхъ жизненными силами и скудныхъ мышленiемъ; ктому – же льститъ амбицiи: «какъ это они такъ цѣлые вѣка бьются, а я такъ скоро все это взялъ да и понялъ.» Мѣщанство было всегда не только закоренѣлымъ врагомъ, но и исказителемъ науки. Но не такой человѣкъ былъ Аполлонъ Григорьевъ, чтобы успокоиться подобными объясненiями. Онъ не удовлетворялся поверхностнымъ знанiемъ; онъ не могъ, въ угоду теорiи, не замѣчать жизненнаго явленiя, когда оно тутъ, передъ глазами, громко кричащее о своемъ существованiи. Ему требовалось изучить его, опредѣлить точно, безъ всякой предвзятой идеи. Не отъ предмета, не отъ частнаго явленiя шла его мысль, а къ предмету, къ изученiю частнаго явленiя.

Чтобы вполнѣ и достодолжно оцѣнить критическую дѣятельность покойнаго нужно также показать, какъ зародились въ немъ его воззрѣнiя, какой источникъ оживилъ его мысль.

Бываютъ времена, когда жизнь громко заявляетъ свои требованiя; когда прежнiя спокойныя, отшлифованныя и отполированныя, воззрѣнiя не удовлетворяютъ людей; когда чувствуется потребность новаго, живаго слова; когда условныя понятiя тяготятъ; когда хочется жить не однимъ разсудкомъ, а всѣмъ существомъ, т. е. жить взаправду; когда хочется постигнуть тайну жизни не сухимъ логическимъ путемъ, а всѣмъ душевнымъ и сердечнымъ строемъ; когда мысль и слово становятся живыми, поэтическими, одухотворенными.

Такова была великая эпоха, выразителемъ стремленiй которой былъ великiй учитель людей Шеллингъ. Это было вѣянiе, охватившее все живое и свѣжее. Органическiй взглядъ на природу и человѣческую жизнь, во всѣхъ ея многообразныхъ проявленiяхъ, – такова основа этого ученiя. Что такое организмъ? Это есть нѣчто цѣльное, недѣлимое, законченное въ самомъ себѣ; монада, развивающаяся по своимъ собственнымъ, присущимъ ей, законамъ. Не внѣшнiя причины строятъ организмъ, а онъ самъ развивается изнутри; не внѣшнiя обстоятельства механически видоизмѣняютъ его, а онъ приспособляется къ нимъ; онъ вступаетъ съ ними въ борьбу, онъ силится раскрыть свои законы.

Все это теперь, такъ сказать, наглядно выяснено естественными науками, – но не изъ почастнаго изученiя явленiй природы выведенъ этотъ законъ; изученiе въ этомъ случаѣ шло высшимъ и болѣе живымъ путемъ: отъ мысли къ предмету, а не на оборотъ. Философiя Шеллинга породила такъ называемую натурфилософiю, ученiе, которое Александръ фонъ Гумбольдтъ называлъ умственными сатурналiями, не постигая какой великiй толчокъ дало оно естественнымъ наукамъ[2].

Но влiянiе Шеллинга не было въ одну сторону; оно было слишкомъ жизненно и много – объемлюще, чтобы ограничиться сферой однихъ какихъ – нибудь наукъ. Здѣсь не мѣсто говорить объ этомъ подробно, но надо указать, какъ русская мысль откликнулась на это ученiе, какъ охватило ее это вѣянiе.

Ученiе Шеллинга не давало сухихъ логическихъ формъ; его нельзя было механически прилагать; оно требовало живого проникновенiя, конгенiальнаго пониманiя.

Подъ плодотворнымъ влiянiемъ этой – то философiи началось самостоятельное изученiе русской жизни. Уже нельзя было легкомысленно относиться къ русской исторiи, зачеркивать весь допетровскiй перiодъ ея, и находить его глупымъ потому только что онъ не подходилъ подъ законы чуждыхъ намъ европейскихъ государственныхъ организмовъ, другими словами – потому только что мы сами не умѣли смотрѣть на него. Надо было начать изучать это своеобразное развитiе, отыскать его своеобычные законы и признать законность его бытiя; опредѣлить влiянiе постороннихъ причинъ, разъяснить безсилiе ихъ относительно коренныхъ основъ народной жизни.

Русская мысль проснулась и внятно заявила свою самостоятельность; тотчасъ – же получился и соотвѣтственный результатъ, весьма не маленькiй; именно: что мы совсѣмъ забывали про одну, не совсѣмъ – то маловажную силу русской земли – про русскiй народъ.

Это заявленiе было встрѣчено противной партiей ярыми, и нельзя сказать чтобы совсѣмъ честными, нападками. Славянофилы имѣли то нравственное преимущество въ этомъ спорѣ, что хорошо знали чего они сами хотятъ и чего хотятъ ихъ противники; но западники совершенно не понимали своихъ противниковъ и ограничивались грубыми насмѣшками надъ зипунами, мурмолками и т. д. Печальная исторiя, продолжающаяся даже до сегодня.

О народѣ, о томъ народѣ, на котораго Бѣлинскiй почти сердился за его упрямую оригинальность – заговорили съ почтенiемъ; начали съ любовью изучать его исторiю и бытъ, его пѣсни и былины. Тамъ, гдѣ прежде видѣли одну закоснѣлую грубость, – тамъ оказались высокiе нравственные идеалы; тамъ гдѣ видѣли одну неуклюжую неумѣлость и почти неспособность къ гражданскому обществу, съ удивленiемъ увидѣли зародыши такихъ общественныхъ формъ, которыя оказались высокими даже для утопистовъ и избраннѣйшихъ друзей человѣчества западной цивилизацiи; и главное, что особенно было обидно для господъ, принявшихъ петровскiй переворотъ за высшую фазу внутренняго развитiя, – заподозрѣна была вообще состоятельность западной цивилизацiи и ея идеаловъ по приложимости ихъ къ русской жизни и по отношенiю къ зачаткамъ самостоятельнаго русскаго просвѣщенiя.

Это умственное движенiе не могло не имѣть влiянiя на впечатлительную и страстную натуру Аполлона Александровича. Собственно говоря, западникомъ, въ полномъ смыслѣ этого слова, онъ никогда не былъ. Если одно время, при первомъ прiѣздѣ въ Петербургъ, въ 1844 году, онъ и казался западникомъ, то это надо приписать съ одной стороны молодости его, съ другой сильному влiянiю нѣкоторой энергической и таинственной личности, о которой онъ, къ сожалѣнiю, разсказывалъ весьма мало, думая вполнѣ характеризовать ее въ своихъ «Скитальчествахъ».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1