Мария Петровых - Лирика

• Название: Лирика
• Автор: Мария Петровых
• Жанр: Поэзия
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-699-57328-8

Литературная судьба Марии Петровых (1908–1979) сложилась нелегко. При жизни она была известна прежде всего как великолепный переводчик, первая и единственная прижизненная книга ее стихов моментально исчезла с книжных прилавков. Посмертные издания также расходились мгновенно. Ее творчество высоко ценили Б. Пастернак, А. Ахматова, О. Мандельштам. Лирика М. Петровых, исполненная драматизма, раскрывает характер сильный и нежный. Многие ее стихи, с тридцатых по семидесятые годы, проникнуты обостренным гражданским чувством и звучат так, словно написаны в наши дни.

---

Мария Петровых Лирика

Скрещенье участей

«Кто дает вам право спрашивать...»

Кто дает вам право спрашивать
Нужен Пушкин или нет?
Неужели сердца вашего
Недостаточен ответ?

Если ж скажете – распни его,
Дворянин и, значит, враг,
Если царствия Батыева
Хлынет снова душный мрак,

Не поверим, не послушаем,
Не разлюбим, не дадим —
Наше трепетное, лучшее,
Наше будущее с ним.

25. VIII 35

«Стихов ты хочешь? Вот тебе...»

Стихов ты хочешь? Вот тебе —
Прислушайся всерьез,
Как шепелявит оттепель
И как молчит мороз.

Как воробьи, чирикая,
Кропят следками снег
И как метель великая
Храпит в сугробном сне.

Белы надбровья веточек,
Как затвердевший свет…
Февраль маячит светочем
Предчувствий и примет.

Февраль! Скрещенье участей,
Каких разлук и встреч!
Что б ни было – отмучайся,
Но жизнь сумей сберечь.

Что б ни было – храни себя.
Мы здесь, а там – ни зги.
Моим зрачком пронизывай,
Моим пыланьем жги,

Живи двойною силою,
Безумствуй за двоих.
Целуй другую милую
Всем жаром губ моих.

1935

«Когда на небо синее...»

Когда на небо синее
Глаза поднять невмочь,
Тебе в ответ, уныние,
Возникнет слово: дочь.

О чудо светлолицее,
И нежен, и высок —
С какой сравнится птицею
Твой легкий голосок!

Клянусь – необозримое
Блаженство впереди,
Когда ты спишь, любимая,
Прильнув к моей груди.

Тебя держать, бесценная,
Так сладостно рукам.
Не комната – вселенная,
Иду – по облакам.

И сердце непомерное
Колышется во мне,
И мир со всею скверною
Остался где-то вне.

Мной ничего не сказано,
Я не сумела жить,
Но ты вдвойне обязана,
И ты должна свершить.

Быть может, мне заранее,
От самых первых дней,
Дано одно призвание —
Стать матерью твоей.

В тиши блаженства нашего
Кляну себя: не сглазь!
Мне счастье сгинуть заживо
И знать, что ты сбылась.

1937–1938

«Без оглядки не ступить ни шагу...»

Без оглядки не ступить ни шагу.
Хватит ли отваги на отвагу?
Диво ль, что не громки мы, не прытки,
Нас кругом подстерегали пытки.
Снится ворон с карканьем вороньим.
Диво ль, что словечка не пророним,
Диво ль, что на сердце стынет наледь
И ничем уж нас не опечалить.

А отрада лишь в небесной сини,
Да зимой на ветках белый иней,
Да зеленые весною листья…
Мы ль виновны в жалком бескорыстье!
Мы живем не мудрствуя лукаво,
И не так уж мы преступны, право…

Прокляты, не только что преступны!
Велика ли честь, что неподкупны.
Как бы ни страшились, ни дрожали —
Веки опустили, губы сжали
В грозовом молчании могильном,
Вековом, беспомощном, всесильном,
И ни нам, и ни от нас прощенья,
Только завещанье на отмщенье.

1939

«Вы – невидаль, вы – злое диво...»

Э.К.

Вы – невидаль, вы – злое диво.
Недаром избегают вас:
Так беспощадно, так правдиво
Бьет свет из ваших темных глаз,
Неустрашимо, через бездны
Наперерез обман разя…
Лукавить с вами бесполезно,
Глаза вам отвести нельзя, —
Ваш разум никому в угоду
Не даст налганное сберечь:
На чистую выводит воду
Презрительным движеньем плеч.

1940

«Когда я склонюсь над твоею кроваткой...»

Когда я склонюсь над твоею кроваткой,
Сердце так больно, так сладко растет,
Стою не дыша и смотрю украдкой
На руки твои, на их легкий взлет.

Я с горькой тоской спозналась глубоко,
В бессоннице я сгорела дотла,
Но ты, ты нежна и голубоока,
Подснежник мой, ты свежа и светла.

Мир твой не тронут горем и злобой,
Страху и зависти доступа нет.
Воздух тебя обнимает особый,
Как будто всегда над тобою рассвет.

Когда я склонюсь над кроваткой твоею,
Сердце растет в непосильной любви,
Смотрю на тебя и смотреть не смею,
И помню одно только слово: живи.

1940

«Ты думаешь, что силою созвучий...»

Ты думаешь, что силою созвучий
Как прежде жизнь моя напряжена.
Не думай так, не мучай так, не мучай, —
Их нет во мне, я как в гробу одна.

Ты думаешь – в безвестности дремучей
Я заблужусь, отчаянья полна.
Не думай так, не мучай так, не мучай, —
Звезда твоя, она и мне видна.

Ты думаешь: пустой, ничтожный случай
Соединяет наши имена.
Не думай так, не мучай так, не мучай, —
Я – кровь твоя, и я тебе нужна.

Ты думаешь о горькой, неминучей,
Глухой судьбе, что мне предрешена.
Не думай так: мятется прах летучий,
Но глубь небес таинственно ясна.

1941

«Не взыщи, мои признанья грубы...»

Не взыщи, мои признанья грубы,
Ведь они под стать моей судьбе.
У меня пересыхают губы
От одной лишь мысли о тебе.

Воздаю тебе посильной данью —
Жизнью, воплощенною в мольбе,
У меня заходится дыханье
От одной лишь мысли о тебе.

Не беда, что сад мой смяли грозы,
Что живу – сама с собой в борьбе,
Но глаза мне застилают слезы
От одной лишь мысли о тебе.

1941

Великая метель

«Проснемся, уснем ли – война, война...»

Проснемся, уснем ли – война, война.
Ночью ли, днем ли – война, война.
Сжимает нам горло, лишает сна,
Путает имена.

О чем ни подумай – война, война.
Наш спутник угрюмый – она одна.
Чем дальше от битвы, тем сердцу тесней,
Тем горше с ней.

Восходы, закаты – все ты одна.
Какая тоска ты – война, война!
Мы знаем, что с нами
Рассветное знамя,
Но ты, ты, проклятье, – темным-темна.

Где павшие братья, война, война!
В безвестных могилах…
Мы взыщем за милых,
Но крови святой неоплатна цена.

Как солнце багрово! Все ты одна.
Какое ты слово: война, война…
Как будто на слове
Ни пятнышка крови,
А свет все багровей во тьме окна.

Тебе говорит моя страна:
Мне трудно дышать, – говорит она, —
Но я распрямлюсь и на все времена
Тебя истреблю, война!

1942

«Завтра день рожденья твоего...»

Завтра день рожденья твоего.
Друг мой, чем же я его отмечу?
Если бы поверить в нашу встречу!
Больше мне не надо ничего.

Ночью здесь такая тишина!
Звезды опускаются на крышу,
Но, как все, я здесь оглушена
Грохотом, которого не слышу.

Неужели ото всех смертей
Откупились мы любовью к детям?
Неужели Родине своей
За себя достойно не ответим?

Это вздор! Не время клевете
И не место ложному смиренью,
Но за что же мы уже не те?
Кто мы в этом диком измеренье?..

Завтра день рожденья твоего.
Друг мой, чем же я его отмечу?
Если бы поверить в нашу встречу!
Больше мне не надо ничего.

1942

«Есть очень много страшного на свете...»

Есть очень много страшного на свете,
Хотя бы сумасшедшие дома,
Хотя бы искалеченные дети,
Иль в города забредшая чума,
Иль деревень пустые закрома,
Но ужасы ты затмеваешь эти —
Проклятье родины моей – тюрьма.

О, как ее росли и крепли стены —
В саду времен чудовищный побег,
Какие жертвы призраку измены
Ты приносить решался, человек!..
И нет стекла, чтобы разрезать вены,
Ни бритвы, ни надежды на побег,
Ни веры – для того, кто верит слепо,
Упорствуя судьбе наперекор,
Кто счастлив тем, что за стенами склепа
Родной степной колышется простор,
Скупой водой, сухою коркой хлеба
Он счастлив – не убийца и не вор,
Он верит ласточкам, перечеркнувшим небо,
Оправдывая ложный приговор.

Конечно, страшны вопли дикой боли
Из окон госпиталя – день и ночь.
Конечно, страшны мертвецы на поле,
Их с поля битвы не уносят прочь.
Но ты страшней, безвинная неволя,
Тебя, как смерть, нет силы превозмочь.
А нас еще ведь спросят – как могли вы
Терпеть такое, как молчать могли?
Как смели немоты удел счастливый
Заранее похитить у земли?..
И даже в смерти нам откажут дети,
И нам еще придется быть в ответе.

1938–1942

Севастополь

Бело-синий город Севастополь,
Белокрылый город в синеве…
Моря ослепительная опыль
В скверах оседала на траве.

Город с морем сомкнуты в содружье,
Синей соли съедены пуды.
Дымной славой русского оружья,
Пушечным дымком несло с воды.

Белый камень в голубой оправе,
Ты у недруга в кольце тугом.
Город русской доблести, ты вправе
Горевать о времени другом.

Шрам широкий над крутою бровью
Ты через столетие пронес,
А теперь лежишь, залитый кровью,
И морских не осушаешь слез.

Слезы эти – зарева кровавей —
Отольются гибелью врагу…
Белый пепел в голубой оправе
На осиротевшем берегу!

Тяжко, Севастополь, о как тяжко!
Где ж прославленная на века
Белая матросская рубашка,
Праздничная синь воротника!

Плачь о тех, кто смертной мглой объяты,
Чьи могилы волнами кругом…
Ты еще начнешься, но себя ты
Не узнаешь в облике другом.

1942?

«Ветер воет, ветер свищет...»