Сергей Мокрицкий - Путь христианина

• Название: Путь христианина
• Автор: Сергей Мокрицкий
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-9797-0019-9

В автобиографическом повествовании рассказывается о нелегких испытаниях, выпавших на долю автора из-за решительного отказа изменить своим религиозным убеждениям.

Страницы книги переносят читателя в те времена, когда любое инакомыслие не оставалось незамеченным и жестоко преследовалось. Несмотря на лишение свободы, давление через семью и используемые КГБ хитрые методы вербовки, Сергей Мокрицкий не сошел с избранного пути. Его история показывает, как настоящая вера и надежда помогают устоять в самых сложных ситуациях.

Для широкого круга читателей.

---

Мокрицкий С.И. Путь христианина

Начало

Родился я 27 марта 1928 года на Западной Украине. В селе Лобачевка Берестечковского района Волынской области. Западная Украина к тому времени была частью Польши. Родители мои – Иван Спиридонович и Марфа Трофимовна. Бабушку звали Мария. Дедушка Спиридон так и не дожил до моего рождения.

Дедушка по маме, Трофим, вместе с бабушкой имел возможность познакомиться со мной как с первым внуком.

Для дедушки Трофима и бабушки, маминой мамы, я оказался первым внуком.

Родители мои были крестьянами-середняками, то есть не слишком бедными, но и не богатыми. По национальности – украинцы, а по вере – православные. Отец недолюбливал священников, а мать к религии относилась равнодушно.

Лобачевка (Лобачiвка по-украински) – село, в котором мы жили, было немаленькое. Около тысячи дворов. Площадь занимало тоже немалую. О нем ходила такая поговорка: мiстечко – Берестечко, Лобачiвка – город (с украинского: Берестечко – пригород, Лобачевка – город). В селе была православная церковь, очень красивая, и католический костел. Были разные магазины, которые держали в основном евреи. Это был центр села, называли его «мiстечко». В основном там жили евреи разных специальностей. Жили в нашем селе и поляки. Но их было сравнительно немного. Это были привилегированные легионеры Пилсудского – богатые люди, которые завоевывали под командованием Пилсудского части Украины в 1918 году (см. Приложение 2). Основная часть жителей села – украинцы, крестьяне, труженики сельского хозяйства: бедняки, середняки и немного зажиточных. Было барское поместье. Барин там жил богатый, имел много пахотных земель, сенокоса и леса. На него работали бедняки и имели хоть какой-то заработок.

Как я уже сказал, отец был середняком. У нас было 4,5 гектара земли, 1,5 гектара леса, 1,5 гектара сенокоса. Было две лошади, две коровы, четыре-пять свиней, пять-шесть овец. Рабочих не нанимали, управлялись сами. Отец страдал радикулитом, а также пошаливало сердце, так что маме приходилось несладко. Она делала свою, женскую, а зачастую еще и мужскую работу. Когда мы, дети, подрастали, то работы хватало и нам, особенно в весенние и осенние дни. Приходилось затемно ложиться и затемно вставать.

Мой брат Василий родился в 1932 году, сестра Ольга – в 1936. Сейчас они живут на Северном Кавказе.

Когда мне исполнилось 8 лет, я пошел в школу. Учился на «отлично», несмотря на то что приходилось пасти коров и нянчить сестренку. Школа называлась семилеткой. Уроки проводились на польском. Но был урок украинского языка, если его можно назвать украинским. Чьих только слов там не было! Западная Украина за свою бытность кем только ни была завоевана. Все это нашло свое отражение в языке.

Школа была на расстоянии одного километра от нашего дома, но добираться было нелегко. Дорога не была асфальтирована, после дождя стояла большая грязь, а в класс пускали только в чистой обуви. И детских калош у нас не водилось. По-польски я говорил неплохо, а нашим «домашним» языком был украинский.

В школе преподавались и уроки богословия: по средам – для православных, по пятницам – для католиков. За меня шла борьба между ксендзом и православным священником.

Поскольку у меня польская фамилия – Мокрицкий, ксендз мне говорил: «Panie Mokrzycki, pan jest urodzony polak». – «Panie proboszcz, ja napewno jestem wyrodzony polak», – возражал я (по-русски: «Пан Мокрицкий, ты урожденный поляк». – «Пан, я скорее вырожденный поляк»).

«Победил» православный священник: он взял меня в церковь служить у алтаря. Помню, что труднее и противнее всего было целовать его волосатую руку, когда я подавал ему кадильницу.

Вместе с классом мы ходили в церковь и просили Бога благословить Польшу, чтобы она преуспевала и чтобы Он даровал мир и благополучие. Молились также, чтобы Бог даровал долголетие правительству.

Школа у нас считалась бедной, и учеба была не на высоком уровне, обычно ограничивалась четырьмя классами. Хочешь учиться дальше – принимай католическую веру. Дело в том, что обязательным было только начальное образование. Если кто желал учиться дальше, должен был оплачивать свою учебу. Однако состоятельных людей среди украинцев было немного. Но если православные принимали католическую веру, они имели льготы при получении среднего образования.

Трудности жизни состояли в том, что преобладало сельское хозяйство, не было другого производства, где бы можно было заработать денег и иметь хоть какие-то условия для жизни. Продажи урожая давали низкую прибыль. Были помещики, которые владели землей и лесом. Они продавали землю по очень высокой цене. Однако люди старались покупать, чтобы наделять землей детей, выходящих в жизнь. На таком фоне получение образования часто отодвигалось на потом. Существенно утяжеляли жизнь и долгосрочные кредиты. Кредиты давал банк, под высокие проценты. Без кредитов было трудно вести хозяйство, в результате люди попадали под кабалу процентов.

С Польши донеслась весть о новой религии – «Бадачи письма святого», то есть «Исследователи Священного писания». Их называли просто «Бадачи». Они на велосипедах развозили и продавали религиозные книги и журналы. Помню, как отец ответил на их предложение: «Нет денег купить». Тогда они дали даром. Хотя отец в то время не интересовался этой литературой, но, поскольку предложили бесплатно, отказаться было неудобно. В свое время эта литература сделала свое дело.

Я был любимчиком у мамы, а брат Василий – у отца. Я рос похожим на маму: она была смуглая, и я, как вороненок, черный. Брат, когда родился и рос, был светлым, больше походил на отца. В школе я был отличником, а брат еле зарабатывал на тройки. Он больше хулиганил, и мама не упускала сказать отцу: «Это твой хваленый сынок!» Мне было приятно это слышать, и я старался, чтобы мама имела больше причин указать на меня как на послушного и умного сынка.

Мои детские шалости

Помню, как-то раз отцу здорово попало от мамы. Дело было так. Мне было двенадцать лет. Родители каждый день ездили на уборку урожая или еще куда-то, а мне приходилось нянчиться с маленькой сестренкой. А так хотелось гулять с мальчишками! Но сестренка никак не засыпала. Вечером, когда родители вернулись домой, я пожаловался на то, что ее никак не угомонить. Отец в шутку сказал: «Ты бы подлил ей в молоко самогона, она бы быстро заснула». Я не забыл слов отца и на следующий день применил его «совет». Прямо с утра я подлил самогона в бутылочку с молоком. Но я сообразил, что много вливать не стоит, и добавил по своему усмотрению, на глазок. Вскоре сестренка уснула, а я побежал на улицу к мальчишкам. Часто прибегал в комнату, чтобы посмотреть спит ли она. Смотрю: дышит, значит, все в порядке. Уже вечер, вот-вот должны приехать родители, а она все спит. Я старался разбудить ее, слегка шевелил ее – никак не просыпается. Я брату ничего не сказал о самогоне. Приехали родители, а она все спит. Мама спрашивает, давно ли Ольга уснула. Говорю: «Только что, недавно, перед вашим приездом». – «Ты хоть ее кормил?» – «Конечно». И только на другой день около полудня она проснулась. Прошло немного времени, я убедился, что с ней все в порядке, и рассказал родителям о том, как все было. Конечно, мама меня не похвалила. Но отцу за совет попало здорово.

В школе, хотя я учился хорошо и у некоторых учителей был любимчиком, у меня случались серьезные проделки. Была такая уверенность, что мне все сойдет с рук. Наверное, все знают поговорку «Первого апреля никому не верю». И если обманутый спросит, почему ты ему наврал, он получает ответ: «Ты что, забыл? Сегодня первое апреля», – и всем весело. И вот, в школе я подхожу к директору школы (он поляк, и мы общались по-польски) и говорю ему: «Пан директор, ваш сын Збышек пошел с детьми на речку и там утонул». Он галопом понесся к речке, нашел своего сына живого и невредимого, взял на руки, принес его ко мне и сказал: «Видишь?» Только со временем я понял глупость своей первоапрельской шутки. Понял, что шутить так было нельзя. Я, конечно, был виноват.

Вспоминаю и такой случай: в летний период во время перемены все ученики выходят на улицу, чтобы порезвиться и поиграть. К основному зданию нашей школы делали пристройку. Стены были из бревен и выложены до окон. Досок было там много. Они были разной длины. Мы, ученики, выбрали самую длинную, положили серединой на окно и расселись на концы по обе стороны доски, сохраняя равновесие. Нижняя сторона отталкивалась и шла вверх, а другая сторона доски опускалась. И так по очереди – то вверх, то вниз. На одной стороне доски сидели мальчишки, а на другой – девочки. Я сидел на стороне мальчишек, на самом краю. Когда мы опустились вниз, до самой земли, а девочки были в самом верху, в трех метрах от земли, я соскочил с доски, равновесие нарушилось, и девочки стремительно упали вниз. Если бы нога крайней девочки попала под доску, перелома было бы не избежать. По чистой случайности все сложилось благополучно и для нее, и для меня. Перелома не было, только поцарапало ногу. Девочка пошла в кабинет к директору и рассказала, как было дело. Там сидел православный священник, который должен был после перерыва проводить в нашем классе урок религии. Директор поручил ему разобраться и наказать виновных. Виновным, конечно, был я и был наказан – поставлен на колени у доски. Священник, когда обращался к классу, был обращен спиной ко мне. Он ходил по классу, что-то объяснял. В то время как он был ко мне спиной, а на ней не было глаз, я садился на корточки. Ученики в классе, видя это, сразу поднимали смех. Как только он немного поворачивался, чтобы посмотреть, не я ли это смешу класс, а поворачивался он медленно, так как был пожилой, я уже стоял на коленях. Так повторялось несколько раз. Священник подзывал к себе смеющихся, дергал их за уши, кидал в них пеналом. У меня был в классе друг, и он видел, что мантия священника меня задевает, знаками показал мне, чтобы я дернул того за край одежды. И если я это сделаю, он даст мне шоколадку. Я ответил ему жестами, что за шоколадку не продаюсь. Тогда он показал мне: что, мол, слабо? Вот это меня уже задело. Я решил доказать, что я не слабак. И когда священник приблизился настолько, что пола его мантии задела меня, я схватил ее и дернул так, что тот немного пошатнулся. И весь класс снова засмеялся. Священник выругался. Возле печки лежало полено, он взял его и приказал мне поднять руки, взять полено и держать его над головой. Я получил двойное наказание – стоять на коленях и держать над головой обеими руками полено. Священник сел в кресло и наблюдал за мной. Полено не было тяжелым, но держать руки вытянутыми вверх очень трудно. Я решил выдержать честно до конца урока, довольный тем, что докажу другу, что я не слабак. Но меня одновременно мучила совесть: ведь я соскочил с доски, и из-за меня девочка поцарапала ногу. Наказания я не выдержал, мои руки онемели, перестали слушаться. Я думал о том, что виноват, конечно, но директор никогда меня так не наказал бы. «А ты, священник, ты жестокий и учишь, что Бог вечно мучает грешников. Этого не может быть», – думал я про себя. Затем я бросил полено под кресло, на котором сидел священник, а сам встал и выбежал на улицу, оставив портфель в классе. Дождавшись конца урока, попросил друзей вынести мне портфель. Пришел домой, а отец уже спрашивает: «Что ты там натворил в школе? Меня вызывает директор. Расскажи все честно. И там мне расскажут. Если расскажешь правду, учту это при наказании». Я рассказал все подробно. Священник пожаловался на меня директору, просил жестоко наказать меня. Директор попросил одну ученицу, чтобы она зашла к отцу и сказала, что тот вызван к директору. Она зашла раньше, чем я вернулся домой. Поэтому отец знал об этом до моего возвращения. От директора он вернулся не очень расстроенным и суровым. О священнике ничего особенного не сказал, может быть потому, что он их недолюбливал. Но за то, что я соскочил с доски, он меня здорово отругал, сказал, что, прежде чем это сделать, я должен был подумать о последствиях. «Это хорошо, что так обошлось, могло быть и по-другому. Как ты сам думаешь, что могло быть?» – «Девочка могла получить несколько переломов». – «Это хорошо, что ты понял, но нужно было об этом подумать раньше».