Владислав Броневский - Два голоса, или поминовение

• Название: Два голоса, или поминовение
• Автор: Владислав Броневский
• Жанр: Поэзия
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-480-00222-5, 978-83-7549-114-2

Избранные произведения Владислава Броневского (1897—1962) – выдающегося польского поэта XX века. Большинство текстов впервые на русском языке.

---

Мост Понятовского

Польша в руинах,
мрак, бездорожье.
Нас угнетали веками,
но не погибла,
погибнуть не может,
мы возродим ее
сами.

К небу взывает
пепел Варшавы.
Сотни и тысячи
с ломами вышли.

Из щебня истории,
из осколков славы
мост воздвигаем
над Вислой.

Дети народа —
враг не сломил их
в годы военной невзгоды —
строят сегодня
с гневом, с азартом.

Своды под небо!
Арки на своды!
Выше!
К социализму!
В светлое Завтра!

Мост для народа —
в этом награда.
Больше упорства,
мужества больше!
Массы пройдут здесь
мощным парадом.
Мост созидаем —
Польшу.

Двадцать второе июля

Двадцать второе июля. Варшава в огненном зареве.
Буг перейден. К оружию! Свобода уже видна!
Смертельный враг отступает, в наступлении
братские армии.
Каждый живой – сражайся! В военных пожарах
страна.
Пять лет мы трудились яростно на пепелищах,
руинах.
Поля распаханы плугом, и города поднялись.
И уголь – шахтерская слава – мчится, словно
стремнина,
по тысяче новых дорог. Польша растет ввысь.
Пробивает в камне Варшава дорогу «В – З», чтоб
вздымала
четвертый свой мост Висла – и дальше,
на Мариенштадт!
На восток! На запад! Прямо! Скорости мало! Мало!
Общий Дом пусть, сияя, встанет в честь твою,
пролетариат.
Строитель, быстрей кирпичи клади: каждый кирпич —
победа,
шахтер, в пласты врубайся: каждая тонна – триумф,
пусть заводы трубят о том, что живет Неподлегла,
что в соревновании крепнут руки, сердце и ум.
Над Силезией дым фабричный – выплавляется
больше стали,
Лодзь прядет на множестве кросен – километры
пряжи слились.
О, товарищи, до крови руки натрудим, чтобы врастали
в Польшу июльские рифмы: победа и социализм.

Пятьдесят

Осенний вечер, как палач,
во мраке сонный город топит.
На площадях – лишь ветра плач
да патрулей тяжелый топот.
Октябрь. Шестнадцатая ночь...
Внезапно адский рев моторов
кошмаром сотрясает город.
Варшаве спать уже невмочь.

Прищурив веки занавесок,
она считает: девять... десять...
Не спит Варшава – словно лев,
напряжена и непокорна,
она лежит во сне притворном,
тая презрение и гнев.

Не спит... И вражьи батальоны
напрасно рвутся на восток.
Уже с неделю эшелоны
горят у взорванных мостов.
И по откосам вдоль дороги —
стрельба и ругань, крик и стон.
Уже неделю по тревоге
немецкий поднят гарнизон,
и ночь варшавская привыкла
к сухому треску мотоциклов...

Тугая горсть осенней тьмы
сдавила здание тюрьмы.
Вдруг смерть пробилась сквозь решетки
зловещим сполохом лучей,
и шагом равнодушно-четким,
и жестким скрежетом ключей.

Подсчет был короток и точен,
и – всё. Конец. Надежды нет.
И криком боли в горле ночи
застрял несбыточный рассвет.

Их было пятьдесят. По группам
разбили их, втолкнули грубо
в пустые пасти кузовов.
И вот уж – Воля, Влохи, Двожец...
Как знамя, рея и тревожа,
растет далекий гул боев.

Смотри на них, моя Варшава!
Они – борьба твоя и слава,
судьбою пламенной своей
они учили нас сражаться
и умирать, но не сдаваться
во имя наших сыновей.
Мы отомстим за них, Варшава!
Шутам коварным и кровавым,
несущим рабство и позор,
нигде не скрыться от расплаты,
и будет беспощадно краток
наш справедливый приговор.

Их было только пятьдесят.
Их заточили в каземат
с варшавских фабрик и заводов.
Всю жизнь короткую свою
они прожили как в бою
за нашу Польшу, за свободу.

Их было только пятьдесят,
но следом тысячи солдат
пошли в сраженья и невзгоды
за счастье нашего народа.

Их было только пятьдесят,
а гнев и боль в виски стучат!

Товарищи лежат в могилах,
и я писать уже не в силах...

Для кого стихи?

На Лодзинской ткацкой фабрике

им. Гарнама второй молодежной бригаде

присвоено имя Владислава Броневского.

Не так это вовсе просто,
а кажется – вещь простая,
ты думаешь: кончится с ростом,
а с ростом того не оставишь.

Рифма тянет и школьников в классах,
и профессоров седовласых,
и рабочих передовых,
и даже глухонемых.
Только это не виршеплетство,
не напыщенное пророчество;
в польской речи прочно и просто
людям высказать себя хочется,

объяснить, что хотят миллионы,
описать их поступки и лица,
разгадать, к чему они склонны,
чтоб душой с ними слиться

во имя огромного дела —
достоинства человека, —
чтобы лучшая рифма взлетела
к вершине века.

И тогда в стихах, как и в прозе,
закаты усилий стоили.
Спасибо ткачам из Лодзи
за то, что имя мое
своей бригаде присвоили.

Колокол в Плоцке

Колокол по погибшим под Варной
бил девять раз.
Пал король державный
с войском храбрым,
а колокол бил девять раз,
пока не смерклось.

Катилась Висла у Добжиня,
багровое солнце лизало поверхность
волн, темнел сосновый бор,
мазовецкая серела равнина —
стоял Мазовецкий замок,
стояла святыня!

Так было сотни лет,
звон тот слышали я и мой дед.
Под каштанами за Тумом
мы пригоршней черпали сумерки,
как ворожейный купальский цвет.

А звон накатывал огромной тучей,
горней кручей,
девять раз
и сотни лет.

Чему же века научили нас,
внемлющих этот дальний глас?
Как под Варной —
стоять!
Тут и смерть принять.

Моя библиотека

Этих полок с поры довоенной – со мной ряд
с дырявыми от пуль томами.
Бури войн, бывает, мирволят —
поэтому я между вами.

Помню мифов лепет убогий
и ложь средневековья...
Что же мне осталось в итоге
для здоровья?

Не рог Роланда, не меч Дон Кихота,
не простодушный Кандид —
прежде бравая книг пехота
мне нынче мало чем подсобит.

Не Байрон с Шекспиром, не Гёте,
не их стих сурововысокий;
даже Норвид – и тот не
оставил мне строки.

И Словацкий слово мне свое живое
(как там: «попугаем и павлином...»)
не оставил – а ведь у него я
учился глубинам!

Это всё сохранил бы я в памяти,
добровольно, неутомим,
но – одна, и другая пришла метель,
и покойной жены помин...

Ничего-то не пронес из книг тех
сквозь грозу я,
кроме чудной путеводной нити,
что весь мир связует.

Я в отбитых обозах советских
в девятнадцатом, двадцатом (молодо-зелено!)
читал – подпоручик – не по-детски
книги Ленина...

...Ночь красит зарниц пожарище,
жизнь в позднюю входит пору...
Спасибо вам, товарищи,
за поцелуй Альманзора!

Поклон Октябрьской революции

Кланяюсь русской Революции
шапкой до земли, попольски,
делу всенародному,
советскому, могучему,
пролетариям, крестьянам, войску!

Только шляпа в поклоне не вельможная:
над околышем нет перышка цапли!
Это ссыльная, польская, острожная,
шлиссельбуржца Варынского шапка.

В холопах мы жить не охочи,
к царям не ходили с поклоном.
И с плеткою царскою кончено,
подняться время пришло нам.

Кланяюсь праху Рылеева,
кланяюсь праху Желябова,
кланяюсь праху павших
борцов за народное счастье.

Мавзолей Ленина прост, как мысль.
Мысль Ленина проста, как деяние.
Деяние Ленина просто и велико,
как Революция.

Кланяюсь могилам Сталинграда
и могилам до Берлина от Москвы,—
после лет осколочного града
в Завтра мы по ним мостим мосты.

И на русской и на польской почве,
кровью политой и так любимой нами,—
жизнь в цвету: уже раскрылись почки
у могил с родными именами.

Капля крови

Добудь каплю крови.
Только потом
можешь браться за стихотворенье,
и пусть она в горле стоит твоем,
предшествуя слов рожденью.

И пусть слова твои станут стеной,
оградой державы польской...
Польша? – это река и лес за рекой,
трамвай на улице Вольской.

Польша – это работать, Польша – жить,
трудиться неутомимо.
Польша умеет врагов своих бить,
но Польша жаждет мира.

Повесть о жизни и смерти Кароля Вальтера Сверчевского, рабочего и генерала

I

Не каждый славится песней громкой,
не каждому памятник воздвигают,
не всякую песню помнят потомки,
не всякий памятник сохраняют.

Надо выковать цепь своих лет,
как звено – каждый год закаленный,
и в труде пронести через весь свет,
жизнь лишь правдой цветет неуклонной.

Этой цепью весь шар земной,
как невесту, украсить лентой,—
кто живет так, тому суждено
над всем миром сиять легендой.

Он укажет звездою полярной
путь для тех, кто в потемках бредет,
он засветит зарей лучезарной,
он посеет сев зёрен янтарный,
о таких вот и песня поет.

II