Петр Артемьев - Сновидения петербуржца

• Название: Сновидения петербуржца
• Автор: Петр Артемьев
• Жанр: Поэзия
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-98306-113-2

Истории, рассказанные на страницах этой книги, никогда не происходили в реальности.

Они представляют собой сновидения, облеченные в поэтическую форму.

---

Петр Артемьев Сновидения петербуржца

Не противься злому.

(От Матф., 5, 39)

Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело твое будет светло. Если же око твое будет худо, то все тело твое будет темно. Итак, если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?

(От Матф., 6, 22–23)

Тогда отдало море мертвых, бывших в нем.

(Откр., 20,13)

Предисловие

«Сновидения петербуржца» – это реальные сновидения, облеченные в поэтическую форму. Вначале видишь сон, записываешь его, потом выбираешь стихотворный размер – начинаешь сочинять.

Любой сон – загадка, требующая разгадки. Бывает, истолковать его не трудно: увидел, проснулся, записал, подумал – понял. Садишься писать стихотворение, заранее зная смысл. Но чаще приступаешь к работе, не представляя конечной идеи произведения. По мере поэтической разработки, в процессе поиска рифмы смысл сна постепенно проясняется и, в конечном итоге, становится очевидным. Поэтому техническое конструирование стихотворения на самом деле является инструментом познания сновидения.

События, происходящие на страницах «Сновидений петербуржца» с людьми и животными, – это выдумка, фантазия Сна. Актер Алексей Серебряков («Серебряков») не нападал на меня и не бил гвоздодером по голове. Сон сделал его злодеем из-за фамилии, в части которой «серебр» зашифрован Цербер, аллегория злой силы, гнетущей человеческие души.

Рассказанные истории заинтересуют читателя сюрреалистичностью и юмором. Но главное – знакомство с внутренним миром автора. Открыть его – это значит поделиться своим сокровенным, это значит – любить людей.

19.11.2007

Автор

Книга 1

КРОНШТАДТ

Балтийские воды на солнце сверкали,
Ласкали песок золотой.
У самого моря меня провожали
Дурак с неразлучным Лафой.

Прощайте, Лафа с Дураком!
Смотрите: за дымкой виднеется город.
Отныне там будет мой дом.

Меня принимает Кронштадт.
Оттуда не ждите назад.
Отныне там будет мой дом.
Прощайте, Лафа с Дураком!

КОРАБЛЕВ

В тереме, где ни дверей нет, ни окон,
Тих и бесстрастен, сидит одиноко
Юноша с кротким и бледным лицом
И никогда не покинет свой дом.
Руки сложил на коленях, смиренный.
Он – осужденный, он – вечнопленный.
Тут появляется женщина – Зоя,
В нем принимает живое участье,
И обещает, что кончится злое,
И вдохновляет крылатой мечтою.
Узнику грезится вечное счастье,
Светлые дали, прекрасные страны.
К терему я возлагаю тюльпаны.
Юноша – имя его Кораблев —
В путь свой последний, к “отплытью”, готов…

МОРСКОЙ СОБОР

Какой-то остров. Еду на трамвае.
Ночь белая, но краски вдруг померкли
Зари вечерней. Двери открывают —
И выхожу я у немецкой церкви.
Орган гудит, и голоса поют,
Что этот Храм для странника – приют.
А здание похоже на ковчег.
Приветливы распахнутые двери:
Войдешь в него – останешься навек.
Входящие (кто в лютеранской вере)
Безмолвны: сомкнутые рты
И лиц окаменевшие черты.
В цилиндре каждый, фраке черном…
Я шагом в Храм вхожу проворным.
Но вскоре вышел через Южные ворота
(Не по себе мне стало отчего-то)
На улицу. Меня окутал мрак.
Я понял, что в ковчеге том – чужак.
И вышел на берег: напротив за Невой,
Над островом, покрытым тьмой,
На небе, как на черном мониторе,
ЦПКиО – светились буквы, как сигнал,
Что на Крестовском я… Ночную тьму прогнал
Рассвет. И я увидел – море.
И перенес меня в мгновенье
Сон крылатый На площадь, где
Морской собор Кронштадта.
Стою на паперти, приблизился к дверям —
И вот вхожу, как в бесконечность, в Храм.

И стал читать я письмена
На стенах, сводах —
И понял: это имена
В безбрежных водах.

ГОСАВТОИНСПЕКТОР

Я гулял по Невскому проспекту.
У Публички как из-под земли
Вырос грозный госавтоинспектор.
Хвать за шиворот: «Не там вы перешли!»
Силой потащил меня к киоску.
Тетка с юркими глазами, как у крысы,
Из окошка высунула моську.
Мент при ней всего меня обрыскал,
Дескать эта тетка понятая.
И, права мои законные читая,
Произвел он паспорта изъятье.
Ничего не смел ему сказать я.
Объявил, что под арест я взят,
Потому что правила нарушил.
У Библиотеки карою грозя,
Наизнанку вывернул мне душу.

ГРАВИЙ

Однажды во сне я поверил,
Что мне повезло наконец.
В шикарного дома двери

Внутри обстановка нарядная:
Мрамор, колонны, ковры,
Швейцар у подъезда парадного,
И нет озорной детворы.

Творческой тихой работой
И время пройдет без заботы,
Без жертв и моральных мук.

Подумал и благостно вышел,
Важно спустившись с крыльца.

На Загородном проспекте
Я встретил толпу парней,
И стали подонки эти
В меня сыпать град камней.

У них получалось здорово —
Я увернуться не мог.
Гравий обстреливал голову,
Темя, затылок, висок.

Наполнился громом череп,
Был камнепад в мозгу.
С тех пор во дворец не верю,
Но память навек сберегу.

ГАРМОНЬ

Во сне мне грезилась гармонь. Она была
Самостоятельным как будто организмом.
Сперва мелодию красивую вела,
Но оказался нрав ее капризным.
Вдруг
       оборвались
                    визгливо
                                 звуки —
И лязг
           затвора
                   раздался
                               жуткий.
Клавиши разом гармонь обернула,
Их превратив в пулеметные дула.
(Это была прелюдия.)
И застрочила гармонь-пулемет.
Спасения нет – везде достает.
Мечутся в панике люди.
Как бомбы патроны
                               заряженной ленты.
            Пальба их как музыка ада.
И крики, и стоны
                                  аккомпанементом
          Для залпов смертельного града.

ГОЛОВА ЛИНЫ

Я по мрачному шел коридору:
На столах лежали и стыли
В простынях мертвецы, с которых
Я одежды срывал простые.

Нужно мне было голову Лины
Отыскать. Наконец повезло:
Коридор скоро кончился длинный
И кругом сразу стало светло.

В деревянном лотке земля голая,
А на ней словно вырос цветок.
Отсеченную Линину голову
Посаженной вижу в лоток.

Расцвела, не подвержена тленью!
Я достиг своего рубежа.
И воздал я хвалу преступленью
И отточенной стали ножа.

СУХУМИ

В троллейбусе порой ночной
Домой мы ехали с женой.

В салоне молодой нахал
Меня толкнул, к жене пристал.

Рецидивиста-вора вид.
Лицом ни дать ни взять бандит.

Он был какой-то смуглый,
И черные глаза
Пылали, словно угли,
Впивались, как гюрза.

Его я за плечи схватил —
Их силу испытал:
Под пиджаком я ощутил —
Металл.

Ему расправиться со мной
Раз плюнуть, левою одной.

Но он не склонен был к борьбе,
Не агрессивен был.
Чтобы внимание к себе
Привлечь, меня он злил.

Он что-то важное хотел
Сказать, его душа
Носила бремя темных дел.
Он начал не спеша:

«В горячих точках я бывал,
В горах Кавказа воевал.

В сраженье под Сухуми
Был ранен, как бы умер.

Пробила пуля ухо мне
И в самый мозг вошла,
Засела там, живу я с ней.
Она причина зла.

И показал мне рану он,
Простреленное ухо.
«С тех пор вредить я обречен», —
Признался павший духом.

ЛОЖЬ

I

Я возделывал сад, слушал пение птиц
И кормился от щедрой земли.
Два мальчишки-подростка в калитку вошли
С плутовским выражением лиц.

И сказали: «Пришли мы тебе помогать.
(Я не верил лукавым речам.)
Сторожить будем сад». – «Хватит, парни, вам лгать!
Я читаю по вашим глазам».

II

На высоком холме сад цветущий мой рос.
От него уходила вниз лестница.
И взошла по ней женщина родом из грез.
О ней думал я годы и месяцы.

Раньше только в мечте к ней навстречу летел,
А теперь воплотилась она.
Я любовью ее насладиться хотел,
Чтобы знать о любви все сполна.

Велика власть веселых и нежных очей,
Но закралась мне в душу тревога.
Вижу – сумка висит у нее на плече.
И тогда я спросил себя строго:

Вдруг там ноша лежит и она не легка?
Неотрывно блаженство от мук.
Прежде чем эта женщина станет близка,
Избегу плена ласковых рук.

III

Все исчезло: деревья, цветы и кусты.
Земля стала бедна и пустынна.
До небес возвышался на ней монастырь
В честь Отца, Свята Духа и Сына.

Монастырь этот был красоты неземной
И огромен был силой духовной.
Кто отрекся земли, становился Женой,
Предаваясь в нем ласкам любовным.

А у Южных ворот в белых ризах Жених
Приходивших Невест обнимал.
Целовать и ласкать собирался Он их,
Но сперва покаяния ждал.

Вышел чинно на паперть седой иерей,
Завлекая в обитель святую,
Но был деготь в меду сладкозвучных речей:
Яд смертельный проник в красоту их…

Ранит сердце и ум злом отточенный нож,
Все благое за что-то карая.
Землю, веру, любовь – все испортила ложь,
Даже праведность Божьего Рая!

ЛЯГУШКА

Какой-то человек принес однажды в школу
Величиною с кролика лягушку:
«Пускай она попрыгает по полу.
Живая будет, дети, вам игрушка!»

С глазами, полными упрека и тревоги,
Сильней лягушка жалась к человеку:
Внушали ужас ей топочущие ноги —
Они раздавят, сделают калекой.

Но он пустил ее скакать по коридору.
Смотрел со страхом я – ничем помочь не мог.
И огласилась школа диким ором,
Лягушку смял табун бегущих ног…

ПРУЗА

Через Волгу перекинут мост дугой,
А на нем есть церковь из стекла.
В ней иконостас, весь золотой.
Только храм стоит совсем пустой:
Ни одна душа в нем не зажгла
Ни лампады, ни свечи живой.

Город опоясал тайный круг.
За проклятою чертой край света.
Заступил я – и пропали вдруг
Волга с Ярославлем. Вихри вьюг
Русское сменили лето.

В тундре вечная и лютая зима:
Намело огромные сугробы,
Между ними черные дома —
Как тела, которые чума
Растлевает действием микробов.

Солнце село – два фантома ночи,
Двух я девушек окинул взором:
Лица безобразны, худосочны,
А глаза раскосые порочны,
Кожа вся изъедена узором,
Плоть истлела, но мужчины хочет.

Грязным девкам без ума я рад.
«Эй, – кричу, – любовь делить со мной
Не желаете?» Они: «Любовный яд
Будем пить в компании иной.
Нам Жюльен-француз милее во сто крат,
Хоть болезнью заразил дурной.
Он нам муж, лишь он огонь и зной».

Отказали – это не беда,
Клином не сошелся свет на них.
В Ярославле есть мужик. Он весел, лих,
Глаз дурной, густая борода,
Черная как смоль. Когда
Попрошу его, пришлет любых.
Отправляйтесь к своему французу!
(И прислал, а звали ее Пруза.)

ВОР

Свою квартиру вижу я во сне.
Извилист полутемный коридор.
Вдруг тень мелькнула чья-то на стене.
Прошел озноб колючий по спине:
Из-за угла с улыбкой наглой вор
Выходит, приближается ко мне.

Одет он был в костюм спортивный.
Лет тридцати. С лицом противным.

Повадки мерзкого злодея.
В поту, от страха холодея,

Кричу ему: «Ступайте вон,
Не то я вызову ОМОН!»

Ничуть ему не страшно было —
Угроза вора рассмешила.

До колик в животе он хохотал,
Пока в изнеможенье не упал.

Потом пришел в себя, встал с пола
И фразой оглушил тяжелой:

«Эх, брат, родной ты мой козел!»
Входную дверь открыл и прочь ушел.

ГОЛОГРАММА

Я эротический однажды видел сон:
Вхожу в безлюдный порнопавильон.
Для посетителей там зал был смотровой.
                             В нем голые она и он
Друг друга лаской истязали огневой.

И постепенно сам вошел я в раж:
Стал на колени над телами,
Хотел их обхватить руками.
Но обнял пустоту, мираж!

Я понял: порнопавильон —
Аттракцион, иллюзион,
Порнографический же срам —
Всего лишь фокус голограмм.

ПИОНЕРОЧКА

Взмыть хотел я в лазурь небесную.
Настежь было раскрыто окно,
Но захлопнулось плотно оно —
Не покинуть мне комнату тесную.

А потом в глубину провалился
И в каких-то фабричных цехах,
У кипящих котлов, очутился.
Бесновался огонь в печах.

Среди них в школьной форме девочка,
В алом галстуке пионерочка,
Горько плакала, оробелая.
Содрогалось детское тело.

Не видать мне лазури небесной
И не хочется жизни честной,
Если там пропадает девочка.
Я останусь с тобой, пионерочка!

КИРОВСК

Комната: в ней за столом
Топограф сидит, углубленный в работу,
Разложены карты кругом.

Гостя заметив, приблизиться просит,
Зовет меня жестом руки.
На контурной карте кружок он наносит,
Где рядом текут две реки.

«Смотрите, вот Кировск, город великий.
Здесь древний священный Восток». —
«Сошли вы с ума, звучит это дико! —
Ему я поверить не мог. —

Кировск находится под Ленинградом,
А вы говорите вздор!»
Смерил меня он презрительным взглядом —
И прекратил разговор.

УНИВЕРСИТЕТ

Я в тоннеле перехода,
Я в подземке. Там – буфет:
Продает он соки, воды,
Пачки сигарет.

Разные их марки
Выставлены в ряд,
А на самой яркой —
Цифра 50.

И под ней название
Сигарет – Российские.
В цифре предсказание?
Я в потемках рыскаю

По ночному городу
В поисках разгадки.
Всюду вижу морды
Разных типов гадкие.

Попадаю на Заневский
(В мыслях цифры тайный знак),
Но маршрут меняю резко —
Вижу свору злых собак.

Вот проспект пропал из вида,
Он остался где-то слева.
Справа вижу: пирамида,
Называемая Нево,
Возвышалась величаво.

Я взобрался по ступеням —
И с вершины златоглавый
Рядом с морем вижу Храм.
Он гудит от песнопений,
Гимнов радости и славы
Неизведанным мирам.

И в незримом этом хоре
Чей-то голос мне секрет
Выдал: будто Храм у моря —
Это Университет!

УЛИЦА ВОССТАНИЯ

Там, где начинается улица Восстания,
Мы стояли с Федором. Вдруг подряд все здания

Невского проспекта, сторону всю южную,
Вмиг Нева смывает волн напором дружным.

Там, где жил я раньше, где был Поварской,
Страшная пустыня, – думаю с тоской.

Впереди зеркальная гладь сплошная моря
И Собор виднеется на морском просторе —

Храм Христа Спасителя. Там Москва, столица.
Я перекрестился, стал на Храм молиться.

Но и Он обрушился и ушел под воду.
И гнетет предчувствие летального исхода.

С улицы Восстания спускаемся в подвал,
Кто-то шприц стерильный бережно мне дал,

Но его я выронил, и упал он на пол,
В грязь. Теперь негоден шприц, ну а я растяпа!

ЛЕВ С ГОДАРСКИХ ОСТРОВОВ

Я на Выборгской стороне.
По квартире хожу во сне.

Узнаю в ней свой старый дом.
Годы детства провел я в нем.

Но от ужаса жив едва:
В коридоре встречаю льва!

Повезло, что он добрый, игривый:
Лижет щеки, юлит у ног,
Чтоб я гладил, трепал его гриву —
В завитках золотое руно.

Он мне предан, он ласков, но жутко
Силу представить львиную.
Ярость царя не шутка,
Лапа и пасть звериная!

Мамин голос дошел до слуха,
Чтоб не падал от страха духом:

«Лев не будет к тебе суров:
Родом с Годарских он островов».

ОТСТАВНОЙ ВОЕННЫЙ

Жена, сын, я – мы шли втроем домой.
За нами по пятам военный отставной
(Его не знал я цели)

В зеленой наглухо застегнутой шинели
И с непокрытой головой,
С назад зачесанною шевелюрой черной
Как тень ходил, нахальный и упорный.

Ума не приложу, как незнакомец в дом
Проник, как он пролез в квартиру.
Стал приставать к жене, – блудливая проныра!
Когда на кухне мы сидели за столом.

Сгорая яростью, колоть стал ловеласа
Я кухонным ножом, которым режут мясо.

Сошли на нет порыв мой и отвага:
Бумажный под шинелью был рулон.
Пудов с десяток весил он.
Не кровь текла – клочок бумаги
На острие из-под шинели извлечен.

Тогда другой избрал я метод,
Устав колоть твердыню эту.

Рубить стал незнакомца я сплеча:
Бумажное слоилось тело
И под ударами разящего меча
На ворох клочьев он распался обгорелых.

Но не успел я вымести золу,
Смотрю – а он сидит в углу:
Живой и невредимый и спокойный.
Серьезен, мрачен, свято предан злу.
Его стихия – ненависть и войны!

ЦИКЛОТРОН

Вот мой сон: как на грех
Я забрел в фабричный цех.
В самом центре, на платформе,
Вид меняя, как трансформер,
Черный барабан кружится.
Он то вещь, то зверь, то птица,
То безликие скульптуры
Человеческой фигуры,
Словно без усилий рук
Лепит их гончарный круг.

У платформы с барабаном
Инженер ведет в блокноте
Запись о его работе.
Я в недоуменье странном:

Голову ломаю,
Что все это значит,
Но не совладаю С чертовой задачей.
К инженеру подойду,
Пусть мне объяснит!
«Сударь, к моему стыду,
          Не пойму,
                    что к чему».

Он и говорит:
«Парень, это ведь АЭС.
Вот куда ты, брат, залез!
И не ложь, не обман:
Этот черный барабан —
Прежних тел денатурат,
Страшной силы в нем заряд.

Массы мрака кружит он.
Называют циклотрон.
И несет в себе угрозу
Радиоактивной дозы!»
У меня глаза на лоб:
Здесь в момент загонят в гроб!

Заревела вдруг сирена.
Ну, пропал – убьют рентгены!
Инженер сказал: «Немного
Постращал тебя, тревога
Лишь учебная была.
Но гляди – сгоришь дотла!»

ЛЕОН КРОВАВЫЙ

Был захвачен универмаг.
Террорист взял в плен толпы людей.
Я попал в их число. Лиходей
От себя не пускал ни на шаг.

Безоружен, но властен был он.
Шла о нем ужасная слава:
Его звали Кровавый Леон,
Беспощадный Леон Кровавый.

Взгляд пронзительный, мрачный.
Бородка Клиновидная, огненно-рыжая.
Приказал подойти поближе
И ко мне обратился вот как:

«Я тебе дарую свободу,
Чтоб на воле сказал Спецназу,
Тем, кто хочет помочь народу:
Снайпер истинный тот,
Тот меня убьет,
В чьем глазу мир, любовь и разум».

ГРЕНАДЕРСК

Во сне я приехал с другом
В город Пушкин, где музы живут.
Мы жрецы их и верные слуги,
И они нам воздали за труд.

И закончив богиням служенье,
Поспешили скорей на вокзал.
Там ужасное столпотворенье —
В толчее друг куда-то пропал.

Я спросил у одной прохожей:
«Когда поезд на град Петров?»
Мне в ответ: «О, Господи Боже!
Здесь не ходит таких поездов.

В Петербург нет отсюда движенья,
Есть один с этой станции путь —
Гренадерск. Деньги, власть, поклоненье
Там найдешь, но про чувства забудь!»

В Гренадерск ни за что мне не надо:
Ведь я питерский, я не изгой.
Чтоб найти поезда к Петрограду,
Бегу на вокзал другой.

Напоследок назад оглянулся:
У перрона стоит мой друг.
Я в надежде ему улыбнулся,
Что нам с ним по пути, но вдруг

Обступили стеной его люди,
И поверил речам он их,
И меня теперь позабудет
Ради новых друзей своих.

КЛЕМЕНТЬЕВ

Тюремщики в камере били
С жестокостью бесчеловечной
Клементьева. Ужас насилья
Терпел он, весь изувеченный.

Лупили по голому телу,
Смакуя каждый удар.
Глаз вытек. В крови, ослабелый,
Клементьев воскликнул: «Пожар!»

И тотчас при этом слове
Остановились убийцы
И больше ни капли крови
Не пролили. В грубых лицах

Милость и снисхожденье,
Простить их Клементьева молят.
Из камеры заключенья
Узник отпущен на волю.

ПРОСПЕКТ КРЕСТЬЯНСКОЙ ОБОРОНЫ

В рассудке здравом шел домой.
Вдруг стало голову туманить:
Забылся адрес, город мой
Предстал чужим, отшибло память.

Ушел я словно от родимого порога.
И не вернуться мне – внутри меня препона.
Вот вышел на какую-то дорогу —
Проспект крестьянской обороны.

Как в глушь меня такую занесло?
Дорога пролегла через село.

Какие-то крестьянские дома,
Иду через сады и огороды.
Как выбраться, не приложу ума:
Кругом нет ни машин, ни пешеходов.

Но вот прохожий на пути.
Спросил его, куда идти.

Он мне в ответ: «Кончается дорога.
Ждать до прозрения немного.

Плетень заметили вон тот?
Осталось сделать главный ход».

Я перелез через забор —
И память стала как кристалл.
Вдали Исаакиевский собор
Злаченым куполом сиял!

ПИСТОЛЕТЫ МАКАРОВА

Однажды шел я в школу на работу.
На пустыре заметил двух мужчин.
Они в траве высматривали что-то.
Один нагнулся вдруг и поднял карабин.
Его товарищ – ленту пулемета.

Пустырь был настоящим арсеналом:
Набрали в пять минут друзья
Винтовок – три, два помповых ружья.
И этого им показалось мало!
Нашли гранатометы, автоматы,
Патронов ящик и гранаты.

Примером следопытов подогретый,
Я на колени стал, нашарил под кустом
Прикрытые репейника листом
Макарова два черных пистолета.

И бережно их уложив в портфель
(Он стал такой внушительно тяжелый!),
Не понимая действий своих цель,
Находку грозную понес я в школу.

Когда сотрудников радушная семья
Меня, приветствуя, вниманьем окружила,
Я вспомнил: уголовная статья
Мне за ношение оружия грозила.

Дверь отворив пустого кабинета,
Зашел, как вор, под сердца громкий стук
И в связку книг запрятал пистолеты,
Не в силах дрожь сдержать своих преступных рук.

Но тут меня окликнули за дверью.
На голос в коридор я вышел
И с ужасом, ушам своим не веря,
Такой сюрприз от директрисы слышу:

«Лежит здесь где-то связка книг.
В мой кабинет ее снесите».
Остолбенел тут я на миг,
Сказав: «Минутку подождите!»

Скорей оружие мне перепрятать надо.
К столу метнулся – связки нету.
Ну положение – хоть стой, хоть падай!
Исчезли книги, с ними пистолеты.

Туда-сюда по этажу,
Но где оружие, ума не приложу.
Оно ведь в книгах было
И вместе с ними сплыло!
В один момент стащить успели.
Вдруг девушка идет с портфелем,
Учительница молодая,
И видит, что страдаю.
Мой тайный страх весь на виду.
Она портфель свой открывает на ходу —
А в нем знакомые железные предметы,
Добытые из книжек пистолеты!

ТРУБОЧИСТ

Чист и свеж утром воздух в палате.
Легко дышится мне, больному.
Окна настежь. Лежу на кровати,
А напротив, на крыше дома,
Стоит трубочист неумытый,
Взлохмаченный и сердитый.

Он не смотрит, что я больной,
Подметать начинает крышу —
Сор и гарь в окна сыплются свыше.
Издевается он надо мной!

А потом, ловкий как обезьяна
(Нервы крепкие у хулигана),
На окно мое спрыгнул вниз,
Зацепился рукой за карниз.
Булыган достает из кармана.

Не уймется – все ему мало:
Бросил снайперски, в пенис попал,
Но смягчило удар одеяло.
Не отбил, зато как напугал!

ЯРЁМА

Допекал меня Ярёма,
Нерадивый ученик.
(Когда выведут, орем мы.)
Гневный мой раздался крик:
«Надоел, захлопни рот,
Вон из класса, идиот!»
Ученик ни слова мне,
Пробирается к стене
И снимает он с нее
Скорострельное ружье.
Настоящие патроны.
Годно в целях обороны,
С ним идти не страшно в бой.
Я струхнул: пацан нашкодит,
Но из класса он выходит.
Не пальнул бы этот гусь!
Как быть классу без ружья?
И вдогонку крикнул я:
«До уроков, утром рано,
Ты ружье повесь на стену,
Только честно, без обмана,
Ведь оно для нас бесценно!»
Но на следующий день
Не вернул ружье Ярёма,
У себя оставил дома,
Мол нести до школы лень.
И ружье не возвратит!

ДАЛМАТОВА

I

Из трамвая контролер
Безбилетников попер.

Вылезаю из вагона —
Контролер кричит вдогон мне:

«Ты в морской пехоте
Службу нес на флоте.

Моряки по блату
Ездят так, без платы».

Бред какой-то! Дал я дера:
К черту щедрость контролера!

II

Тропка вьется вдоль оврага.
Скользкий берег, корка льда.

Пробираюсь шаг за шагом.
Снизу талая вода.

А кряхтя и ковыляя,
Продвигается по краю

Старушонка впереди.
Вниз бултыхнется, гляди!

Только я подумал так,
Бабка съехала в овраг,

Во мгновение одно
Топором пошла на дно

И пускает пузыри.
(Ужас, что ни говори!)

Я тогда набрался духу —
Прыг с обрыва за старухой.

Достаю ее со дна:
Как мертвец она бледна,

Череп лысый, нос курнос.
Я взобрался на откос,

Положил на берегу,
А она и ни гугу.

Бабку надо откачать!
Только в рот хотел дышать,

А она глаза открыла
И со мной заговорила.

Старушонка с хитрецой:
Факт обмана налицо.

Натурально смерть сыграла.
Напоследок мне сказала:

«Не узнал Далматову?
Против меня ратовал,

Гнал и проклял сколько раз —
А сегодня взял и спас!»

ВЫБОРГСКИЙ ДВОРЕЦ КУЛЬТУРЫ

Вот Выборгский дворец культуры.
Дверь открываю, захожу:
У кассы люди, лица их понуры,
Билеты на концерт спешат купить. Гляжу:

Он композитора, Великого Творца,
Сыграет музыку. Потоки упоительных
Мелодий будут литься без конца.

Мне не на что билет купить,
И обувь сменную забыл я захватить:
Кто с улицы, те в зале неугодны.

На верхнем этаже, у входа в зал, контроль
У публики билеты проверяет,
И только с чистыми ногами пропускает,
И требует, чтоб все имели соль.

Вот девушка: в глазах ее сиянье
И кроткая невинная любовь,
А женщина исполнена страданья,
И слезы катятся по щекам вновь и вновь.

Старушка на скамейке примостилась
В домашних тапках, в шерстяных носках.
Готовы все… С душой моей срастилась
Холодная и смертная тоска.

Иду уныло за свободный столик,
А за соседний сел мужчина,

И теплого в себя стакан вливаю чаю.

СЛОВАРЬ

Пришел ко мне гость, человек молодой,
На плечи упали волной золотой
Блестящие локоны. Дивный словарь

В подарок принес он. «Откроешь страницу, —
Сказал незнакомец, – и вылетит птица.

Откроешь другую – словам моим верь! —
Из книги волшебной выскочит зверь.

Но обращайся ты с ней осторожно:
Нажить от нее неприятностей можно».

Я с нетерпеньем словарь открываю.

Тут прыг со страницы огромная кошка.
Между ушами выросли рожки.

Нрав у зверюги хищен и зол.
Иголок из пуза торчит частокол.

Втиснуть обратно в словарь я пытаюсь
Но понапрасну за кошкой гоняюсь:
Тварь не дается, иголками мучая…

Вовек не забуду сон вещий и мудрый,
Как мне подарил чудоносный словарь
Великий волшебник золотокудрый,
В светлосиянный одетый стихарь.

ДМИТРИЙ И ЕЛЕНА

Я живу на даче летом.
На горе стоит мой дом.
Тишина, покой кругом.

Из окна мне виден сад.
У калитки, на дороге,
С моим папой говорят
Парень с девушкой. Тревоги

Испытал я чувство. Слух
Шел давно про этих двух.

Новизна и перемена.
Я боюсь их как огня.
Девушку зовут Елена.

Как в их план проникнуть хитрый?

За двойным таюсь стеклом:
Страшно мне покинуть дом.

«Папа, Дмитрий ждет с Еленой.
Что впотьмах сидишь один?» —
«Я, сынок, боюсь их плена».

Как глупец себя веду!
Лучше встретить Лену с Димой.
Я к черте неотвратимой!

Но задумался опять,
Стал одежду поправлять,

Заправлял в штаны рубаху
Слишком долго – дал же маху!

Поздно выбежал я в сад.

Подошел к отцу, спросил,
Не сдержав досады слез:
«Что Димитрий говорил?»
Он ответил на вопрос,

Рассказал, что в Политехе
Обучался Дима будто,
Невзирая на успехи,
Изгнан был из института…

Приуныл я. Вот досада!
Мне бы другом стать их надо.
(Краски темные сгустил
Незаметно летний вечер.)
Где, когда теперь их встречу?

Вдруг прожег мне спину жар.
Караул! Пожар, пожар!

Дом горит, мой дом в огне.
Все, что свято было мне,

Превратилось в страшный факел,
Пламенеющий во мраке.

Нет сомнений, кто поджег,
Это дело Лены с Димой,
Но учесть необходимо:
Помешать я им не мог.

План был дьявольски хитер:
Меня выманив из дома,
Развели внутри костер.

Всемогуща сила тлена
Там, где Дмитрий и Елена.

АНДРЕЙ БОЛКОНСКИЙ

Я во сне поле бранное вижу:
Возле рощи стоит эскадрон,
В три шеренги построился он,
По бокам вороные и белые,
Ждут сигнала, чтоб ринуться в дело.

Мучит их нетерпения зуд,
Глаз на выкате, бешено зыркают,
Удила, словно кости, грызут,
Бьют копытом и яростно фыркают.

Возвестила атаку труба.
Выезжает вперед командир
В треуголке. Проклял он мир:
Поведет в страшный бой лошадей,
Тот, чье имя Болконский Андрей.

Сотряслась земля топотом конским.
Кони взвихрились. В диком самуме
Скачут беды, вражда и безумье.

АБДУЖАПАР

Глубокой ночью пуст проспект Лесной,
И я на нем единственный прохожий.
Но чувствую опасность за спиной,
Как будто недруг следует за мной,
И пробежал озноба жар по коже.

Я обернулся к незнакомцу резко,
Ответный взгляд в меня метнул он дерзко.

Вскипела кровь от ярости пожара.
Решил я первым нанести удар.
Легко он уклонился от удара,

С тобою, Петр, встречались мы. Как прежде
Ты ходишь в старенькой обтрепанной одежде.
Дешевый стиль. На что это похоже?
Купи пальто из натуральной кожи,

Как у меня к примеру, и носи!» —
Сказал и в мрак ночной уехал на такси.

АВИЦЕННА

В университете
Лингвистов много ценных.
Научные светила
Сошлись на семинар,
Что значит Авиценна,
Им было не по силам.
(Какой позор, кошмар!)

Растерянные лица.
А слово так знакомо!
И тут нашли словарь.
На первой же странице
Открыли: видят фото —
Лежит на крыше дома
Лев, животных царь.

Зверь ужасный с крыши
Прыгнул на дорогу.
К университету
Мчится он, рыча,
В гости. Рев заслыша, —
Спасите ради Бога! —
Все из кабинета
Дали стрекача!

ПИСТОЛЕТ С ЗЕЛЕНЫМ ЛУКОМ

В доме моем потайная есть комната.
Вход посторонним в нее под запретом.
Там я один, уголок мой укромный там.
Вооружен я большим пистолетом.

Смертью незваным гостям угрожаю:
Кто докучает, того ненавижу…
Слышу шаги. Они ближе и ближе,
В дверь постучали, волынь заряжаю.

Но вот незадача, вот странная штука:
А длинные перья зеленого лука.
Не верю, не верю, чтоб перья стрельнули!

Дверь открываю и вижу: на лестнице
Женщина. Хочет войти. Пистолет
И говорю ей: «Сюда хода нет!»

Она отвечает мне с наглой ухмылкой:
«Мой милый, напрасно ты лезешь в бутылку,
И брать бесполезно меня на испуг:

ЧЕРНОЕ МОРЕ

Жил на свете великий гангстер,
Главарем был преступного мира.
Среди киллеров слыл кумиром.

Что взбрело мне на ум с приятелем
В гости пойти к мафиози?
Добровольные смерти искатели
Равнодушны к ее угрозе.

Ну и что, пусть убьет этот зверь...
Очутились в подземном тоннеле.
Подходим к заветной цели.

Молодая встречает блондинка
С лицом прекрасным и строгим,
Не пускает, вышла заминка.
Говорит: «Уносите ноги

Прочь отсюда!» Смел и отчаян
Был в тот миг я и бросил фразу:
«Пропустите. Нам нужен хозяин!»
Так пароль верный был мной сказан.

Доверие в ласковом взоре.
И увидели Черное море!

Словно жилы под кожей чудища
Вздулись волны невиданной силы,
Но к стихии безжалостной, губящей
Искушенье меня поманило.

Говорю своему приятелю:
«Меня манит к себе волна.
Давай бросимся в моря объятия!»
Он в ответ: «Вода холодна,

Шторм для жизни безумно опасен —
Унести может в море открытое.
Рев прибоя – послушай! – ужасен.
Жажда жизни во мне не убита».

Только это сказал он – вдруг
Набежала волна могучая,
Окатила. Упал я, и друг.
Искупались по воле случая.

Я барахтался в теплой пене:
Затянуло в одно мгновение
В пучину свою необъятную.

ПРАВО УБИЙЦЫ

Серьезно задумал злодей с ней расправиться:
Предпринято было им пять покушений.

Взял под опеку я бедную женщину:
Нависла угроза над нею громадная.
Мною защита была ей обещана…
С нею заходим однажды в парадную.

(Ее провожал каждый день до квартиры:
Вдруг нам навстречу с улыбкой вампира
По лестнице тип спускается жуткий.

Сплюснут уродливо хрящ переносицы,
В черном кожане, короткая стрижка,
С наглой ухмылкой на женщину косится,
Ей угрожает: «Теперь тебе крышка!»

Выстрелил в жертву свою из нагана.
Льется обильно на каменный пол
Жаркая кровь из дымящейся раны.

В объятьях моих умирала испанка.
Киллер признался: «Мой долг был убить ее».
Бросил наган свой губитель в кожанке,

С места уходит кровопролитья.

Став на колени, я поднял оружие,
Чтобы достать уходящего в спину.
Он из нагана патроны все вынул.

Расхохотался: «Ах ты тупица!
Хочешь убить меня? Как же ты глуп!
В мире лишь мне дано право убийцы.
Что тебе делать? Оплакивай труп!»

ШТАТ ВЕРМОНТ

Раз я в историю жуткую влип…
В темный подземный схожу переход.
Следом угрюмый спускается тип,
Тенью за мной неотвязной идет.

Слышу шаги его ближе и ближе.
Зреет недобрая мысль в стервеце.
Тут он под череп, затылка пониже,
Спицу вогнал мне с крючком на конце.

Звук в голове как от крошки хрустящей,
Словно стекло раздавили в мозгу.
Я ухватился за спицу торчащую,
Твердо решив не сдаваться врагу.

Врешь, не возьмешь! Хоронить меня рано.
Вот подалась. Ну же! вырвал из раны
Неимоверным усилием рук.

«Мертв он, его добивать не резон.
Амба, каюк ему! Поздно в больницу:
Рана смертельна, не выживет он».

Кровью залитый, наверх из тоннеля
Даже не смотрит никто. На панели
Сдохну, как нищий бродяга, – о Боже!

Все же нашелся один иностранец.
Видит, что нужен мне срочный ремонт.
Скорую помощь американец
Вызвал из штата родного Вермонт.

СОКРОВИЩА СМЕРТИ

Была благосклонна Фортуна ко мне:
Дубовый сундук откопал я – в нем клад.
Открыл: черепа в оболочках камней,
В наростах кристаллов, сверкая, лежат.

Будто горят в огневидных орнаментах
Мертвые кости с времен незапамятных.

Два черных глаза зияют в оправах
Зерен алмазных, рубинов кровавых.

Спасибо Фортуне: теперь я богат
(Свое колесо добросовестно вертит).
Везучий отыщет невиданный клад,
Воочию узрит сокровища смерти!

ГАБРИЭЛЬ БАТИСТУТА

Он король на поле, гений, он артист.

Но однажды был на диво странный матч:
Нрав строптивый показал футбольный мяч.

По воротам Габриэль безбожно мажет,
С трех шагов попасть не может даже,

То защитник станет на пути —
Отбирает мяч, как ни финти!

Переменчива Фортуны карусель —
Разрыдался как ребенок Габриэль.

Он к трибуне, где болельщики, бежит
И покаяться в плохой игре спешит.

Рвет футболку на груди, себя кляня,
Молит зрителей: «Простите вы меня!

Перед вами я безмерно виноват
И сквозь землю провалиться буду рад:

Всех подвел я вас, кто за меня болел.
Вы свидетели, как я в галошу сел!»

И притих тогда огромный стадион.
Не осудит своего любимца он.

В эту напряженную минуту
Грянул возглас: «Любим Батистуту!»

МАРДАРЬ

К охотничьей избушке я проник
Глухими тропами, сквозь облачную хмарь.
Вхожу и вижу: кряжистый мужик
Ест за столом. Зовут его Мардарь.

И приглашает он меня за стол.
В его глазах презрение и злость.
Пустую миску подает мне и – прикол! —
Кладет в нее стальной огромный гвоздь.

И вспомнил я, что слово дал – гвоздь съесть,
Но понимаю: дело не под силу.
Гвоздь в горло? Нет, пускай страдает честь:
Неверность клятве совесть мне простила!

ВЕРА КИСЕЛЕВА

Проникает в дом отряд
(Маски, автоматы).
Террористы в доме спят.
Перебьют их всех подряд
С ними я в цепи, шепчу:
«Бойня будет скоро!»
Смерти гадам я хочу,
С наслажденьем замочу
Бандюганов свору.
Я взъярился, словно зверь.
Во мне гнев без меры…
Распахнулась настежь дверь:
Киселева Вера,
Моя юная подружка,
Вдруг выходят в коридор.
Передернул я затвор
И в припадке злобы лютой
Расстрелял их – бес попутал!
Тут откуда ни возьмись

Террористы заявись:
Хмуры, бородаты,
Форменные каты.
Отобрали автомат,
Вывернули руки
И с ухмылкой говорят:
«Жди ужасной муки!»
Я взмолился, жутко ведь:
«О, прошу пощады!
Легкой смертью умереть
Будет мне награда». —
«Хорошо, уговорил,
Милость в нашей воле.
Гордость ты свою смирил —
И умрешь без боли».
Положили на живот,
Голову зажали.
Чуть повыше, чем хребет,
Нож меня ужалил.
Резал шею мне тесак (Не скажу, что больно).
Наконец окутал мрак:
Стал я труп безвольный…

ВИКТОРОВ

За стол сажусь чайку попить с пирожным.
Оно на блюдечке заманчиво лежит.
Приходит Викторов, знакомый с хитрой рожей,
С ухмылкою, что, мол, не лыком шит.

Подходит он к столу без приглашенья,
Берет пирожное, запихивает в рот.
Я онемел от шока возмущенья:
Мой ужин поедает живоглот!

Эклера я мечтал отведать сладость,
И мягкость выпечки, и свежий аромат…
И кайфа не словил – все к черту, все не в радость,
Что слаще Викторову было во сто крат!

РЕКА

В саду тенистом, заросшем
Храм Христов одинок и заброшен…

Рядом с храмом, у южной стены,
Как посланник богини войны,

В шлеме грозной Афины-Паллады
На престоле языческий жрец.

Он статный, геройского склада —
Борец за блаженство сердец.

Перед ним дева в платье старинном:
Каштановых локонов волны
Упали на плечи и спину,
Очи слез и страдания полны.
Человек в шлеме грозной Афины

Деву к тайной реке зовет,
Где любовная лава течет.
Говорит ей: «Прими крещенье,
Соверши в реке омовенье!»
Из уст льются слова как мед.

Но поверить она не может,
Что дает избавленье река.
Кто же девушке бедной поможет,
Убежденья в ком сила крепка?

И тогда появляется женщина.
Она с девушкой связана кровно,
Она мать этой девушки словно.
Ей от века судьбою завещано

Пробуждать в детях чувства природные,
Делать все, естеству угодное.

Повелительным жестом руки
Она дочку туда направляет,
Где поток огневидной реки,
Словно золота слиток, сверкает.

И поверила матери дочь:
Из души все сомнения прочь!

И проснулись любовные грезы.

И к реке, где священная лава,
Вывел дочку служитель Афины,
Весь в лучах ослепительной славы
Избавителя девы невинной!

МОРЕ КОРОГОДСКОГО

Люди тонут. Им не выбраться из плена.
Будут морем Корогодского убиты.
Волны синие и гребней белых пена
Как надгробий мраморные плиты.

Сидя на песчаном берегу,
Я себя в тисках могильных вижу:
Выйти на берег из моря не могу —
Подойти боюсь к морской пучине ближе…

ОНА

«Не стану жить с тобою не любя! —
Она сказал мне. – Тебя забыть я рада». —
«Ну и пускай, – воскликнул я с досадой, —
Взаимно отрекаюсь от тебя!»

Любимый образ потускнел, поблек.
Увы! она растаяла как снег.

И тут является ее подруга, Лея,
Преподнести отступнику урок,
И как полынь в устах ее упрек:
«Ты потерял ее. Поступок дуралея!
Любовь к ней – легкое и розовое пламя.
Ты заглянул в себя и видел благо это.
Пускай отсутствует взаимность между вами —
Твоя душа была святым огнем согрета.
Мужчина тот поистине красив,
Кто дел сердечных трудности изведал
И боль терпел, зато Любви не предал:
Он был вынослив и трудолюбив!»

И понял я, что стал врагом Любви.
Огонь горит во мне неистребимый
И сердце беззащитное язвит
Невинным равнодушием любимой…

БИЧ

Я быков строптивых на лугу
Устрашаю, щелкая бичом.
Укротить животных не могу:
Им угроза плети нипочем.

В огневидный радужный клубок,
В луч животекущий распрямился,
По спине хлестнул быков, ударил в бок.

Свет почуя новый, необычный,
Покорясь лучистому бичу,
Побрело смиренно стадо бычье
На закланье в руки к палачу.

ВАМПИРЫ

Собственной матери, чувств не тая,
Излил свое горе: «Родная моя!

Яд смертоносный по жилам разлит.
Кто, как не ты, мою боль утолит?

Та, что люблю я, ко мне равнодушна.
Будет твоим лишь внушеньям послушна.
К ней поезжай, жить со мной убеди,
Счастья восторг обещай впереди».

Мать уезжает. Приходит известье,
Следует быть, мол, в условленном месте.

Адрес в кармане. Все в полном порядке.
В парадной был лифт. Вот и нужный этаж.
Девушка с парнем стоят на площадке:
Стиляги на вид и в манерах кураж.

Насмешливо смотрят. Нахальные лица.
И заявляют: «Мы служим в милиции.

Маньяка свирепого вышли на след.
Пока преступлений его не раскрыли.
Проверить бы надо: убийца не ты ли,

Ах! рассмешили историей жуткой.
Меня пропустили к заветной квартире.

Пластина железная к двери привинчена.
Надпись читаю на ней необычную:

Любимая… смерть…От прочтенного обмер я.
Дальше идут телефонов три номера.

Слово любимая палец мой стер.

Звоню. Мать открыла, пустила в переднюю.
В глазах ее скорбных ответ я читаю.
Развеял он грезы, надежду последнюю:
О встрече с любимой моей не мечтаю.

Горем убитый, вхожу я в гостиную:
С белою скатертью стол стоит длинный.

Мужчина сидит за ним, мрачен и тих.
(Он моей матери будто жених.)

Мать улыбается. Счастлива очень.
(Мрачный мужчина, выходит, мне отчим.)

Девушки носят на свадебный стол
Ноги куриные в винных бокалах,
Строят улыбочки. Страшен оскал их!
Словно я в гости к вампирам пришел.

ТИМУР

Артист народный З.Я. Корогодский
Преподает студентам СПГУП’а,
Где ректор знаменитый Запесоцкий.
Учащихся оценивает скупо:

Им прививает он азы актерской школы,
Дерет их, словно сидоровых коз,
Ведь правда розог лучше лести роз.
Пускай учения вкушают хлеб тяжелый.

Он ходит старческой нетвердою походкой,
По полу шаркая. Волочит еле ноги.
Седой как лунь, колючая бородка,
Взгляд острый, подозрительный и строгий.
У дедушки крутой, сварливый нрав.
(Одет с иголочки. На шее красный шарф.)
Пригрезился однажды мне З.Я.
Вот что во сне увидел ночью я…

Сон
Предстал он мне, повел бровями грозно,
Брюзжит как прежде, смотрит гневно, хмуро.
Но тут произошла метаморфоза:
Старик вдруг превращается в Тимура.

Студента СПГУП’а так зовут.
Приемами маститого актера
Сыграл З.Я. искусно юный плут,
Конечно при участии гримера.

Не зря артист народный Корогодский
Преподает студентам СПГУП’а,
Где ректор знаменитый Запесоцкий.
Учащихся оценивает скупо:

Дерет их, словно сидоровых коз,
И возбуждается при виде горьких слез
(Напоминает чем маркиза мне де Сада),
Но вышколит зато он их как надо,

Ведь правда розог лучше лести роз.

ПЯТКА

Привязан к ней. В одежде, но босой.
Я в плен попал к разбойнику. Гляжу:
Он зол, хитер и черный глаз косой.

Небритый, смуглый, волосы как смоль,
Кудрявые. По виду он цыган.

«Убью не сразу, – говорит, – узнаешь боль
Ран пулевых». И достает наган.

На пальце ствол он ухарски вращает.
Спокоен я, и смех меня берет:
Терять мне нечего. Наганом он стращает!

Предлог для шутки неудачный выбрал:
С длиннющей лентой он достал ручник,
С патронами огромного калибра.
И в ту минуту духом я поник.

Мне дулом он провел по пятке голой
И холодком ее пощекотал,
И плена своего постиг я смысл тяжелый
И страх, что пятку разорвет металл.

МУЗЕЙ АРКТИКИ-АНТАРКТИКИ

У меня два сына.
Митя – это старший,
Двадцать три исполнится.
Феде двадцать лет.
Вот во сне картина:
Дом, квартира наша,
Входит Митя, помнится:
«Папа, брат, привет!»

Говорит нам Митя:
«Вы в музей сходите
Арктики-Антарктики, где был раньше Храм.
Я там обнаружил
Арсенал оружия.
Просто не поверите вы своим глазам!
Ружья, автоматы,
Мины и гранаты».

Попадаем с Федором мы на Рубинштейна.
Тут сынок подумал – взял и говорит:
«Арктики с Антарктикой хоть музей затейный,
Но военной темой я по горло сыт!
В сад пойду пришкольный
Мяч гонять футбольный».

И пошел своею Феденька дорогой —
Я стоять остался на своей стезе:
Пусть себе играет, ну и слава Богу! —
С горечью подумал и побрел в музей.

К церкви по Кузнечному
Я иду расстроенный
По путям трамвайным.
Одинок мой путь!
Жизни драма вечная —
Как все неустроенно!
Но с путей нам тайных
Силы нет свернуть…

КУСТОДЬЕВСКИЕ БРИЛЛИАНТЫ

Во сне себя вижу я вором:
Проник в Институт геологии,
По узким крадусь коридорам,
В коленках дрожат мои ноги.

Забилось вдруг бешено сердце:
На полке, в шкафу – только глянь ты! —
Лежат за стеклянною дверцей
Кустодьевские бриллианты,

Три ограненных кристалла.
Дверца не заперта даже.
К брильянтам тянусь, но не стала
Рука совершать эту кражу.

Пальцы мои онемели —
Им не коснуться камней.
Думал, что рядом я с целью,
Но не приблизился к ней.

Неприкасаемы грани!
Чистым кристаллам служа,
На неусыпной охране
Тайно стоят сторожа.

ГУЛЬДЖАН ЕРГАЛИЕВА

Летней ночью взошли мы с Гульджан Ергалиевой
На вершину холма – и родные места
Видим как на ладони, стоим молчаливые.
Звездоносная твердь глубока и чиста.

Начертили на ней огневидные сетки,
А они образуют собою кубы.
По ночам облетают Вселенную клетки,
И зовутся они кораблями судьбы.

Куб гигантский с небес к нам с Гульджан подлетает,
Но ступить мы боимся на борт корабля.
Подхватила нас клетка, твердыня пустая,

От космической скорости дух захватило,
Но кричу я Гульджан: «Из Вселенной немой
Нас обратно доставит незримая сила,
И в указанный час мы вернемся домой!»

СИГАРЕТЫ «ТУ-134»

В комнате утром лежу я на койке.
Настежь окно. Где я? Глянул: не слабо —
Зимний, Колонна. Смекнул: справа Мойка,
Значит я в здании Главного штаба.

Пьяная брань раздалась на Дворцовой.
Центра нарушена вмиг тишина:
Набедокурить желает шпана.

Только подумал – в окошко влетает
Взвыла шакалов довольная стая —
Сыплются градом пивные жестянки.

Пачка пустая пикирует на пол
(Стало окошко мишенью, как в тире),
Ком грязи брошенный стены заляпал.

Кайф получив, дальше двинулась кодла,
Комнаты облик изгадив неслабо,
Хоть – слава богу! – не вышибли стекла
В здании царственном Главного штаба!

МУЗЫКА

Учителем быть – незавидная доля.
Вижу во сне, как работаю в школе.
Литературы веду я урок.
Словесность изящная дурням не впрок!
Дикие выходки, ругань и ор…
А за стеной голосов стройный хор

Ведет а’капелла.
Солистка запела
Свое ариозо.
Стоят в горле слезы.

Под школьными сводами плавно парила.

Потом на рояле
Сонату сыграли,
А следом свирели
Послышались трели…

Звонок, перемена. Из класса все вон.
Выдохся, выжат я словно лимон.
В кресло, сраженный усталостью, плюх!
Голову свесил. Я сник, я потух.
Эх, не житье, а сплошная проруха!
И отключился… Вдруг слышу: над ухом
Шепот сначала, девичий смешок,
Я встрепенулся и вижу вокруг
Лица веселые юных подруг.
Все пионерки в галстуках алых.
Было их девять. Сразу узнал их:
Пели они за стеной и играли
То на свирели, то на рояле.
Словно газели, легки, грациозны.
Радости искры во взорах серьезных.

Цветы полевые —
Глаза их живые.
Волосы – лен.
Я изумлен:

Одна из них запросто, без промедлений
Села, ласкаясь, ко мне на колени.
За шею обняв своей нежной рукой,
Прильнула к щеке моей теплой щекой.
Прижал я ладонь свою к тоненькой талии.
Локоны светлые благоухали.

Она мне сказала:
«Ты вынес немало.
Дух твой в упадке.
Ты не в порядке.

Бедный учитель, ты так одинок!
Жизнь преподносит свой горький урок.
Чтобы воспрянуть, ты музыку слушай:
В музыке ищут спасения души.
Музыку слушай – в ней счастье найдешь.
С музыкой Правда, без музыки – ложь!»

САРРА КАПЛАН

I
Вижу во сне Филимонову Олю
На киносъемках на острове Капри
(Там она в главной снимается роли):
Платье старинное, с лентами капор.

Даму играет и держится примой.
Внешность ее изменилась под гримом:

Бледно лицо и застыло, как воск.
Есть в нем игрушечный кукольный лоск.

Контур бровей искривлен черной тушью —
Так изогнулся, что сходство разрушил.

II

Дальше мне грезится: я в кинозале,
Свет потушили, зажегся экран,
Титры пошли, и за кадром сказали:
Фильм представляет, мол, Сарра Каплан…

НЕГРЫ

На приусадебный участок наш
Приехал я, окинул дачу взглядом:
У подпола, где цокольный этаж,
Толпа рабочих, целая бригада.

Подвал открыт, но главное – о, Боже! —
Рабочие все негры, чернокожи.

Что за дела? Туда скорей бегом.
Кто разрешил им вторгнуться в мой дом?

Какого лешего здесь эти иностранцы,
Свалившиеся с неба африканцы?

Им говорю: «Послушайте, друзья!
Убраться восвояси не хотите ли?»
Они в ответ: «Из Центра мы “Семья”

Начальство вашу дачу указало —
Могила получилась из подвала.

Как обезьяна был покойник, лазал ловко.

От изумления глазами я захлопал —
И в подпол…

На каменном полу фанерный гроб, открыт.
В нем – мертвый негр, и от него смердит.

Зажал я нос. Мне стало дурно, тошно
От аромата нового жильца.
На воздух выскочил, кричу гостям непрошенным:
«Сейчас же убирайте мертвеца!»

Они опять: «Поймите, мы не можем:
Ваш адрес указал нам Центр.
Мы лишь рабочие. Что делать чернокожим,

Определяет Ментор».

Какой кошмар! Мне было не до смеха,
И, потрясенный, в город я уехал…

Приходит сын на следующий день
С известием: на дачу ездил он,
Пробрался к подполу бесшумно, словно тень,
И все разведал тайно, как шпион.

Особенно что Федю поразило —
Те негры были некрофилы!

Он стал свидетелем таинственной их встречи
У подпола и слышал до конца
Безумные, неслыханные речи:
Они сожрать хотели мертвеца!

ЕВГЕНИЙ МОРГУНОВ

Иду по улице, в руках держу коробку.
(Патроны в ней несу и револьвер!)
Мне боязно – я озираюсь робко:
А вдруг задержит милиционер.

Спешу в гимназию сто шестьдесят шестую,
Где должен ждать Евгений Моргунов.
Избавлюсь от оружия вчистую.
Подальше от греха: отдал и был таков.

Ах, если бы добраться поскорей!
Зацапают в Кресты того гляди…
Ну, наконец! Добрался до дверей,
Вхожу в гимназию. Опасность позади.

Видать, недавно прозвенел звонок.
Последний, пятый, кончился урок.

Как будто растревоженный тут улей.

Уверовав: идет все как намечено,

Ничуть не допуская мысль о краже,
Коробку с уличающей поклажей

Лежали кучей прямо на полу.

Зашел в уборную всего лишь на минуту
(Естественно, реакция на страх),
Вернулся. Что такое? Фу ты, ну ты!
Меня встречает девочка в слезах

(Седьмого класса ученица),
Ногами топает, бранится:

«Коробку гадкую как ставить вы посмели
На наши ранцы, сумки и портфели?

Мои лекарства повредились в сумке!

Страдаю я заболеваньем редким —
Ношу с собой микстуры и таблетки».

Как аргумент берет портфель она
И сыплет на пол пузырьки, пилюли.
Их в порошок растерли мои пули.

Дитя вопит, милицией грозя.
Не спорил я. Коробку хвать под мышку.
Ведь место встречи изменить нельзя —
Как угорелый мчусь туда вприпрыжку.

Пространство коридора пролетаю.
Запасный выход, лестница крутая,

Этаж… другой… еще один… и вот!..
От ужаса прошиб холодный пот:

Не ждал меня там Женя Моргунов.
О, Господи! – я плакать был готов.

Оружие не сбыл я. Неужели
С собой таскать коробку эту снова!
Я думал, что конец, что я у цели,
Но план другой у Жени Моргунова.

НЕВА

Штормит Нева. Вовсю бушует буря.
Кружится снег в мерцанье фонарей.
Подобны волны пляскам злобных фурий,
А ветер – завыванию зверей.

Смотрю с моста: на берег вышло трое.
Скажу, не по сердцу мне их шальная прыть:
Неву, как настоящие герои,
Хотят на лодке утлой переплыть.

Лишь ринулись в клокочущую пену,
Волна так яростно плеснула лодке в бок,
Что в результате от крутого крена
Нахлынул в днище ледяной поток.

Гребцы мгновенно дали разворот
И выбрались на берег из пучины
Дно осушить и вновь водоворот
Атаковать. (На то они мужчины!)

Тут я с моста бегу на помощь к ним.
Лодчонку подняли, качаем, как корыто,
И воду – раз, два, три! – движением одним
Всю вылили на каменные плиты.

Опять нырнула между волн посудина.
Но пересечь Неву кому под силу?
Вольна, неукротима, неподсудна,
Вмиг лодку и людей накрыла.

В подводный мрак ушли как камень двое.
Ко мне взывал. Протяжно, дико воя,
Его мольбы в куски рвал зимний ветер.

И наблюдая, как храбрец тонул,
Я взвешивал: пусть прыгну за тобой,
Но не спасу, а сам пойду ко дну —
Бессмысленно мне жертвовать собой.

Но в ум вошел вопрос, как клин:
А если б это был мой сын,

То разве я позволил бы ему
Погибнуть одному!

Ведь я его отец.
Но так же тонущий теперь в Неве пловец,

Пусть в безрассудстве виноват,
Мне – брат!

КУЗНЕЦОВ

Старый «Москвич», легковая машина,
В школьном дворе стоит, весь искорежен:
Выбиты стекла, проколоты шины,
Руль поломали, приборы все тоже.

Место на свалке ему, без вопроса!
Пнул «Москвича» я ногой по колесам.

Тут он взревел, заработал мотор,

Я разбудил окаянное лихо.
Кто остановит железного психа?

Страшно подумать, скольких убили
Трупы восставшие автомобилей!

Дорого стоят прохожим их гонки:
Кто ни попался, давят подряд —
Молод, старик ли, коляска с ребенком.
Буду в их жертвах и я виноват.

Но пригляделся к машине немного:
Ба, в ней сидит Кузнецов – слава Богу!

Как же я раньше его не заметил?
(Странных явлений так много на свете.)

Раз занимает он место в кабине,
Он хочет ездить, а я неповинен.
Пусть отвечает за все Кузнецов!

КИРИЛЛ ЛАВРОВ

У Корогодского З.Я.,
Учась актерской школе,
Все узнавали, как и я,
Вкус настоящей боли.

Был бит жестоко я не раз,
Зато попал на сцену.
Я все стерпел, тем самым спас
Себя и дар бесценный.

Став наземь твердо, как Антей,
Мечтой возвышен новой,
Актером в труппу БДТ
Решил пойти к Лаврову.

И вот пошел я на поклон,
Но перед тем увидел сон…

Сон
Фонтанка. БДТ. Я двери отворил:
На вахте – просто бесподобно! —
Дежурит сам Лавров Кирилл,
Худрук, актер, артист народный.

Шагнул я радостно с порога —
Лавров, однако, смотрит косо.
Себя со мною держит строго
И задает он мне вопросы:

Кто я? зачем пришел? откуда?
Я говорю: «Хочу к вам в труппу,
Служить Театру честно буду
И предан буду неотступно.

Работал в Театре поколений,
Лавров: «Он дал вам позволенье
На переход сюда, простите?

Без разрешения нельзя, —
Сказал он, пальцем погрозя. —

Пусть мастер даст свое согласье,
И я приму вас в одночасье».

На том и кончилась беседа,
А с ней и сновиденье следом.

МЕДУЗА

Я загорал на берегу пруда.
По виду, как спортивный он бассейн.
Сверкала чистотой его вода,
Как бы кристалл во всей своей красе.

Но, к сожаленью, пруд был не глубок.
Зайдя в него, я это обнаружил.
Я сесть на дно спокойно даже мог:
Сижу на дне, а голова наруже.

Здесь не поплаваешь, – подумалось. И вдруг
Дно вниз ушло. Я камнем следом – глюк!

И оказался вмиг на глубине.
Как всплыть из бездны на поверхность мне?

Беспомощно руками и ногами
Я трепыхаю. Извиваюсь, как червяк,
Не вырваться на волю мне никак.

Как бремя сам себе я, как обуза,
Но не сдаюсь всем тяготам назло.
Смотрю: над головой моей медуза
Зависла, как тарелка НЛО.

В своих усилиях не видя больше прока,
В нее вцепился я, как будто это зонт.
Он мчится вверх, а я за ним в потоках.
Ура! на воле я и вижу горизонт.

И вот что ценно: выбравшись из плена,
Я плаваю – осталась глубина.
Теперь, напротив, не достанешь дна.

ВОЛК

В зверинце жили белые барашки.
Охрана их был мой священный долг.
Но срок настал, и преступленьем тяжким
День омрачился: их зарезал волк.

Нагрянул он открыто и нахально,
Огромный, чернобурый, лютый.
Метнулся в клетку, алчно пасть оскаля,
Убил – и был таков через минуту.

Моя вина – я не был наготове.
Сказать по правде, здорово я струсил.
Барашки истекали в клетке кровью
И дергались в агонии конвульсий.

Из четверых барашков лишь один
В живых остался. Как зеницу ока
Его поклялся я беречь и карабин
Наизготовку взял, чтоб встретить пулей волка.

Откуда ни возьмись. Со зверем нет мне сладу!
Я вскинул карабин. Готов нажать курок.
Но он смирил меня своим всесильным взглядом.

Мое бездействие для волка добрый знак.

И он загрыз последнего барашка.
Я стал пособником в его деянье тяжком.

И с места преступленья, наконец,
Сбежал разбойник. Бледный как мертвец,

Вхожу туда, – ужасные часы! —
Где убивал барашков чернобурый,
Но трупов не было: кругом сидели псы.
Слизали кровь они и съели мясо, шкуры.

Так значит, не коснется меня слава
Предателя неосторожных слов
И соучастника убийства: в день кровавый
Ни очевидцев, ни барашков, ни следов…

АНТОНОВ

В кружку свою с питьевою водой
Бросил комок я вонючего кала
И размешал. Непристойной бурдой
Бурого цвета вода в кружке стала.

Тут я опомнился. Месиво сраное
Снес в туалет, в унитаз его плюхнул.
Кружку как следует, с мылом, на кухню.

Только я начал, приходит Антонов.
Мыть не дает. Между краном и мной
Влез, – нахалюга! – помехой, препоной
Стал, да еще повернулся спиной.

Вытянул руки длиннющие в стороны
(Это такой запретительный жест).
Тычусь то в спину, то в локти позорно я,
Словно во вкопанный каменный крест.

Гневно хватаю нахала за плечи.
Вижу: тем самым Антонова злю.
Он обернулся лицом ко мне с речью,
Грозно сказал: «Я тебя задавлю!»

КОРОГОДСКИЙ

Во сне мне грезилось, что Корогодский умер.
Пришел прощаться с ним я в ТЮЗ на панихиду.
Старик любил при жизни едкий юмор,
Да и в гробу он выглядел ехидно.

Клевал и рвал он словом, как орел,
И вот умолк. Казалось бы, finita!
Но тут, глаза открыв, покойник речь обрел,
Заговорив как прежде ядовито.

ВАРФОЛОМЕЕВ

Во сне ко мне пришел Варфоломеев,
С ухмылочкой, подмигивает глазом
Стал обольщать заманчивым соблазном.

И говорит: «Зачем тебе Россия?
Езжай в Америку – вот это, брат, страна!
Накопишь денег, поживешь красиво
И славы вкус изведаешь сполна».

Поверил я лукавому проныре.
Свободен путь в заокеанский мир.

У всех в Америку готовы паспорта.
И тут я высказал совсем не то, что думал.
Ослушались меня мои уста.

Не мог сдержать потока бурной речи
И с пафосом невольно возгласил,
Я всем сказал: «Друзья, до скорой встречи,
До нового свиданья на Руси!»

Варфоломеев тут как тут.
Глаза таращит дико:
Перепугался, видно, плут
И на меня зашикал,

И дал мне по лбу тумака,
Чтоб не валял я дурака.

Явился, мол, мессия!
К чему приплел Россию?

Зажал он мне покрепче рот
И поволок в аэропорт.

ШУКШИНА

Лицом к стене лежу я на кровати.
Мной овладела сонная апатия.

Вдруг прибегает Шукшина.
Как смертный грех она страшна.

И со словами: «Ах, ты спишь!» —
За шею хвать, как кошка мышь.

И начала меня трясти,
Как будто я попал под ток.
Боль пробирала до кости.
(Похоже на электрошок.)

Под зверской пыткой грозной дамы,
Как червь, я корчусь от конвульсий.
Зову на помощь: «Мама, мама!»
И в этот миг – ура! – проснулся.

КАПУСТА

Сижу на вершине холма,
На травке зеленой. (Был май.)
Извилась тропинка к подножью.
Я огляделся – и что же?

В руках пятилетнего мальчика
Игрушку заметил опасную.
Случится несчастье ужасное!

Это – зеленый был шар,
Бросило в холод и жар:
Ответ подсказало мне чувство —

Граната в руках у мальчишки.
Торчали из кочерыжки

Взрыватель с чекой и кольцом.
К ребенку со страшным лицом

Я бросился, вырвав из пальчиков
Орудие смерти у мальчика.

Но был ли я в здравом рассудке?
Моя потянула рука
Кольцо, и исторглась чека.
(Момент, без сомнения, жуткий!)

С холма бросил вниз я гранату
С истошной командой: «Ложись!»
Она покатилась по скату
(Рванет так рванет – ну, держись!)

На трассу, к шоссейной дороге,
Крутой где кончается скос.
Там едет автобус. В итоге
Чего я добился? Вопрос.

Ужасно как все и как глупо!
В намеренье был своем чист,
А будут на совести трупы.
Подумают, я террорист.

Хана пассажирам автобуса.
Кричу я истошно: «Тревога!»
А шар – напрямик под колеса.
И стал уповать я на Бога…

Однако, автобус проехал.
От сердца тогда отлегло:
Взорваться уже не могло,
И я задохнулся от смеха:

Большая собака обнюхала
Гранату. Тихонько рыча,
В пустое отправила брюхо
Капусты зеленый кочан.

ЧЕРНЫЕ ВСАДНИКИ

Черные всадники скачут по прерии:
Черные шляпы и маски на них,
Шпоры вонзились в коней вороных —
Взвились плащи, вихри черной материи.

Вольных мустангов в широких просторах
Ловят: на это лицензия есть.
Черные мысли в пронзительных взорах
Можно сквозь прорези масок прочесть.

Связь они держат друг с другом по рации,
Чтобы шел бойко обмен информации.
Прерий бескрайних шальное раздолье
Рьяно гнетут деспотичным контролем.

Словно змеиное жало, лассо
Взвилось над черными крыльями ткани.
Выверен меткий ковбоя бросок —
И лошадиная шея в аркане!

ЗЕРКАЛО

Подхожу я к зеркалу —
А оно мне врет:
Внешность исковеркало,
В нем я как урод,

Как карикатура.
Что это за липа?
Нет в моей натуре
Сходства с мерзким типом.

Не стерпев обиды,
Став стекла врагом,
Жду благого вида
В зеркале другом.

И второе зеркало
Меня не исковеркало.

РАК

Отец сказал: «По крайней мере,
Следи за собственным здоровьем».
(Он все просил, чтоб я измерил
Тонометром давленье крови.)

Внушал: «Здоровье – uber alles!»
Тут Разнатовский, врач, приходит.
Чтоб кровь мою взять на анализ,
Иглу на шприце в вену вводит…

Сказали позже мне врачи,
Что в правом легком моем – рак,
Что поздно уж меня лечить —
Прошляпил жизнь свою, дурак!

ФИЛИМОНОВА ОЛЯ

Учебной части при актерской школе.
Учу я текст, работаю над ролью.
Как проклятый тружусь – покоя нету!
Тут Филимонова приходит Оля.

Лицом бела, и волосы как лен.
Российской выделки богиня Афродита!
Я как мальчишка в Оленьку влюблен.
Она, однако, выглядит сердито.

В ответ мне: «Здравствуйте», – неласково и сухо.
В глазах ее холодное ненастье.
Она не любит! И поник я духом:
Чужими были мы в тот миг в учебной части.

В руке держала Оленька листок.
Ей в пропуске нужна была отметка
О времени ухода: вышел срок —
Ученье кончилось. Прощай навеки, клетка!

МЕТРО

Мне в Автово, на станции метро,
Картина дивная открылась глазу:
Красавиц молодых и пожилых матрон
Увидел сотню в вестибюле сразу.

Их привело событие одно:
Он претенденток отбирал на роли,
И Филимонова была среди них Оля.
Лицом бела, и волосы как лен.
Я как мальчишка в Оленьку влюблен,
Она же на меня в обиде:
Мою фигуру издали завидя
И зыркнув в сторону мою остро,
Не скрыв досады, вышла из метро.
Капризная, надув сердито губы,
Вела она себя довольно грубо.

Себе внушаю я: не вешай нос, Петро,
Все впереди – и шанс твой не потерян.
Вернется Филимонова в метро.
Настанет час. И в этом будь уверен.

АНТОНОВСКИЕ ЯБЛОКИ

Базарный прилавок. Антоновских яблок
Сложили на нем пирамиду.
Красиво лежат и не валятся набок,
Поэтому крайне обидно:

Дядька какой-то повел себя нагло так —
Хвать шар зеленый с лотка,
И полетело душистое яблоко
В меня из его кулака,

В лоб угодило. Тогда я в отместку
Кинул антоновку тоже.
Мой аргумент был не менее веский:
Дядьке досталось по роже.

Встречный удар хоть ему и нанес я,
Он не убавил задора.
Скоро не стало совсем на подносе
Антоновских яблок раздора.

ПЯТНИЦКИЙ

Чтоб дополучить свою зарплату,
На филфак я, в ЛГУ, приехал
Получить должок, да без успеха.

В вестибюле вижу: Аль Пачино
И решил я выяснить причину,
Получить у них ответ толковый:
Почему не дали денег в кассе?
(Альма матер этот факт не красил.)

Слушали они мою историю
И смотрели как на недоумка.
Тут я вздрогнул: мысль пришла о воре —
Что хотят ограбить мою сумку.

Видя ситуации курьезность,
Чуракова говорит: «Религиозность
Довела тебя, брат, до предела.
Слишком осторожным быть не дело!»

Аль Пачино (Майкл Корлеоне)
Надо мной посмеиваться стал,
И язвили гангстера уста,
Сквернословя едко и ядрено.
«Чур меня!» – озлился я на дона.
Сзади Пятницкий плечо мое достал.

«Ты зачем попер на мафиози? —
Говорит. – Молись, чтоб пронесло.
Будь на стреме, помни об угрозе,
Той, что заключает в себе Зло!»

ФУНДУК

Я был с Галиной в лютой ссоре.
На сердце черная пурга.
Друг в друга мы бросали взоры
И слов разящие укоры,
Как два заклятые врага.

Весь быт наш мирный был разрушен,
И в довершение войны
Ее отравленную душу
Еще стал жечь и яд вины.

Чтоб заслужить мое прощенье,
Галина ставит – жест красив! —
На стол тарелку с угощеньем,
Меня отведать пригласив.

С Галиной ели мы орехи
(И это точно был фундук),
И все житейские помехи
В момент растаяли, как звук.

ОБРЕЗАНИЕ

Любитель самоистязанья,
Себе я делал обрезанье.

Край срезал кожицы на члене,
Решил, что мало, – и не лень мне! —

Я кожу больше оттянул,
Сплеча ножищем саданул.

От болевого шока
В себя прийти не мог я.

Когда взглянул я между ног,
Сильнее прежнего был шок:

Мужского не было конца,
А с ним пропали два яйца!

ВОРОН

Зашел по колено я в пруд,
А рядом с моей ногою
Две рыбки. Они плывут
Понуро одна за другою.

Их ждет незавидная доля —
Послушны они поневоле.

Как будто им свыше приказ
Стать жертвой, добычей, уловом.
Они не противницы злого
И примут безропотно казнь.

И проклял я рыбье смиренье!
С жестоким, холодным презреньем

И ненавистью оголтелой
Схватил два покорных тела,

И выбросил их на песок,
И видел, как с неба проворно
Слетел на живой кусок
Прожорливый черный ворон.

.