Виктор Улин - Умерший рай (двадцать лет спустя)

• Название: Умерший рай (двадцать лет спустя)
• Автор: Виктор Улин
• Жанр: Русское современное

Уникальный в своем роде документальный роман. В котором рассказано о не существующей нынче стране – Германской Демократической Республике – на фоне юношеского взросления героя. Роман содержит множество "адалт-эпизодов", которые не оставят равнодушными читателя. И в то же время он ставит, оставляя неразрешенным, главный вопрос ХХ века: почему Германия проиграла Войну? Этот роман стоит прочитать всем.

---

Виктор Улин Умерший рай (Двадцать лет спустя)

Памяти генерал-лейтенанта авиации Андрея Николаевича Лёзина.

1.

«Но почему мы не находимся сами на островах Надежды и не спим с женщинами, которые пахнут корицей и чьи глаза становятся белыми, когда мы их оплодотворяем под Южным Крестом…»

(Эрих Мария Ремарк. «Черный обелиск»)

2.

«Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло.»

(Екклесиаст. 8:11)

3.

«…иллюзия есть главный питатель жизненных сил.»

(Виктор Улин. «Камни в пыли»)

4.

«Только ленивый не пишет сейчас о Гитлере.»

(Андрей Конюхов. Из частной беседы)

От автора

В 2002 году, вернувшись из турпоездки в Египет, я написал документальную повесть «Африканская луна» – это название упоминается, пожалуй, во всех моих публицистических произведениях.

Едва окончив египетские заметки, я вспомнил о другом путешествии за границу. Совершенном мною – если отсчитывать от того 2002 года – почти 20 лет назад. И подумал, что смогу создать нечто на том давнем материале.

Поделившись планами с литературным братом, бывшим сокурсником по Литинституту, а ныне преуспевающим Петербургским писателем Валерием Роньшиным, я встретил скепсис.

«Луну» Валера принял безоговорочно. Прежде всего благодаря свежести авторского восприятия. Узнав о дальнейших намерениях, он усомнился: удастся ли мне спустя двадцать лет создать вещь такого же объема, наполненную живыми и яркими ощущениями.

– «Не верю!», цитируя Станиславского, – писал мне друг.

Честно говоря, тогда я и сам не слишком верил.

По инерции, оставшейся после «Луны», написал несколько глав – и бросил.

Поскольку в самом деле материал двадцатилетней давности усох и поблек. Скроить из него нечто живое казалось принципиально невозможным.

В таком виде, брошенная – хотя не похороненная – эта повесть провалялась два года.

До тех пор, пока уже нынче я опять не съездил за границу. На сей раз в Турцию. По непонятным причинам поездка вызвала во мне всплеск писательской потенции, какого не было давно.

Я начал работать в начале июля – и писал, писал и писал…

Сделал документальную повесть о поездке в Турцию. Потом написал художественную вещь, эпизодическая завязка которой лежала на берегу Средиземного моря. Совершенно походя родился еще один небольшой, но крайне тяжелый и важный для меня очерк.

Все замыслы вроде бы претворились. Но инерция несла вперед. Делать было нечего, и я взялся за эти записки. Хотя вначале и сам не верил в успех.

Однако воспоминания захватили. И заставили писать до тех пор, пока я не выложил все, что само по себе рождалось в сознании.

Вопреки сомнениям Валеры Роньшина, вещь получилась в два раза объемнее легендарной «Луны».

Ну, а о свежести и искренности судить вам.

Тогда я был молодым

Однажды мы пили водку.

В самом факте не вижу ничего экстраординарного.

Особенно в нынешнем возрасте и состоянии.

Хотя этот случай относится к моей прошлой жизни – когда я преподавал в университете.

Так вот – мы пили тогда водку… И партнером моим (мне не нравится слово «собутыльник»; в нем присутствует уничижительный, оставшийся со времен борьбы с алкоголизмом оттенок, превращающий нормальных людей в заурядных пьяниц) – партнером моим был Семен Израилевич Спивак. Известный ученый, профессор математики, обладатель всех мыслимых в научном мире наград. А главное – умный человек. Один из умнейших, кого мне посчастливилось встретить на жизненном пути. Преклоняясь перед ним, я приватно называю его «ребе», что по-еврейски означает обращение к раввину, учителю или просто мудрому человеку.

И вот, пили мы любимую сорокаградусную – и разговор сошел на воспоминания о прежних временах. Мы медленно опустились в прошлое.

Как положено двум ностальгирующим собеседникам, вспоминали что-то хорошее. Бывшее реально, или только грезившееся – не важно; но оставшееся далеко позади.

Мне в тот момент было года сорок два; но тем не менее казалось, будто только прошлая жизнь осталась цветной, а настоящая сделалась черно-белой.

Приняв по очередной дозе, мы перешли к обсуждению этого феномена человеческого самовосприятия.

И тут Семен Израилевич сказал, что недавно читал очень любопытную книгу – мемуары некоей старой еврейки, жившей в Испании то ли в XVII, то ли даже в XVI веке. Не помню, кем она была и о чем писала – и это неважно. Время и место столь далеки от нас, что все это с тем же успехом могло происходить на Луне. Меня поразил первый абзац книги, который Спивак привел наизусть:

«В прежние времена жизнь протекала совершенно иначе.

Хотя бы потому, что тогда я была молодой…»

Эта грустная фраза неизвестной, давно умершей женщины запомнилась тогда и не дает мне покоя до сих пор.

Она настолько крепко вошла в меня, что я решил сделать ее названием первой главы.

Которая может считаться предисловием автора: так последний объясняет свой взгляд на это произведение.

Ведь я собираюсь описывать события, предметы и места двадцатилетней давности.

Страна, которой больше нет на карте

Не теряйтесь в догадках, чему я собрался посвятить три сотни страниц повествования.

Перед вами – отнюдь не мои мемуары.

Точнее, не совсем мемуары…

Принимаясь за эти записки, я решил рассказать о своей давней поездке за границу.

Настолько давней, что страны, куда я ездил, не найдется ни на одной карте. Равно как и той, откуда выехал и куда вернулся.

Потому что тогда я жил в СССР – а ездил в Германскую Демократическую Республику.

Столь эфемерными кажутся эти географические названия сейчас, что меня самого посещают сомнения в реальности того путешествия. Из всего прежнего мира неизменной сохранилась, пожалуй, одна лишь Польша. Которой суждено вечно оставаться утлой прослойкой – чем-то вроде коврика для вытирания ног – между Россией и Германией.

О Польше будет сказано несколько слов в нужном месте.

Сейчас же я хочу оправдаться перед вами за предлагаемые материалы.

Ведь если учесть обилие нынешней информации, равно как и свободную возможность каждого россиянина съездить за рубеж в любом направлении, то познавательное значение моей повести может показаться сомнительным.

Слишком уж большой промежуток времени отделяет события от момента их описания; да и мир изменился неузнаваемо.

Но, может, в том и ценность подобных воспоминаний, что являясь одновременно личными мемуарами, они позволяют видеть сквозь медленно мутнеющую толщу времени и предложить не только изложение реальных фактов, но взгляд на прошлое с позиции нынешних знаний…

«У нас была великая Эпоха»

Так назвал одну из наиболее удачных книг уважаемый мною писатель Эдуард Лимонов.

Он гораздо старше меня; его Эпоха представляла собой детство послевоенного мальчишки – время, в котором еще бродило эхо великой Войны, накладывая отпечаток на мысли и поступки.

Если абстрагироваться от положительных качеств, подсознательно приписываемых всему, что мы именуем великим или гениальным, то действительно та эпоха была наполнена величием. Правда, злом в не меньшей мере, чем добром, но отрицать ее грандиозность не станет никто.

Так же как никто не решится назвать великими наши дни. Грандиозные с точки зрения перемены образа жизни, но ассоциирующиеся лишь с мышиной суетой измельчившихся до непотребства политиков.

Моя Эпоха была существенно моложе. Можно ли ее именовать великой? Конечно, в сравнении с Лимоновской она проигрывает. Но сопоставляя с современностью, мы не можем отрицать некоторых ее монументальных черт.

То была эпоха великого абсурда и великой лжи. Мелкой и не особо опасной для тех, кто не собирался слишком высоко поднимать умную голову – но лжи всеобъемлющей, возведенной в ранг государственной политики.

Ведь отрочество мое и юность пришлись на период, который позднейшие историки поименовали застоем.

И действительно, нечто потрясающе стабильное присутствовало в те времена.

Когда ничто не менялось, застыв на годы в однажды принятом состоянии.

Когда человек шел на работу и получал мизерную зарплату. Но знал во-первых, что этой зарплаты хватит не умереть с голода (и ее действительно хватало ровно настолько; прочие блага просто отсутствовали), а во-вторых, что он не лишится ее до самой пенсии (которой хватало в общем на точно такую же жизнь).

Когда в самом обществе установки не менялись, а делались лишь все более нелепыми.

Тогда было достаточно прочитать одну книгу, написанную Генеральным секретарем ЦК КПСС Леонидом Ильичом Брежневым, чтобы потом не иметь проблем с общественными науками.