Борис Тарасов - А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2

• Название: А. С. Хомяков – мыслитель, поэт, публицист. Т. 2
• Автор: Борис Тарасов
• Жанр: Религия
• Год: 2007
• ISBN: 5-9551-0187-Х

Предлагаемое издание включает в себя материалы международной конференции, посвященной двухсотлетию одного из основателей славянофильства, выдающемуся русскому мыслителю, поэту, публицисту А. С. Хомякову и состоявшейся 14–17 апреля 2004 г. в Москве, в Литературном институте им. А. М. Горького. В двухтомнике публикуются доклады и статьи по вопросам богословия, философии, истории, социологии, славяноведения, эстетики, общественной мысли, литературы, поэзии исследователей из ведущих академических институтов и вузов России, а также из Украины, Латвии, Литвы, Сербии, Хорватии, Франции, Италии, Германии, Финляндии. Своеобразие личности и мировоззрения Хомякова, проблематика его деятельности и творчества рассматриваются в актуальном современном контексте.

---

Вновь, как и тогда, когда писались первые страницы «Семирамиды», он указывает на ограниченность познаний историков, к которым «по наследству» переходит неведение современников. Зрелый Хомяков – компетентный и серьезный критик детерминизма, провиденциализма и волюнтаризма в объяснении исторических явлений и тех историков, которые «чтоб выпутаться как-нибудь из затруднений в объяснении прошедшего, так часто призывают на помощь “слепую случайность” материалистов, или “роковую необходимость”, по учению немецких идеалистов, правящую судьбами человечества, или, наконец, “божественное вмешательство” религиозных писателей». Во всех этих объяснениях он сердито видит не что иное, как «сознание в умственной несостоятельности» (II, 34).

Вслед за тем Хомяков по сути дела излагает свой исторический метод и свое понимание взаимоотношения исторических и богословских идей:

Если, с одной стороны, нельзя по справедливости не признавать путей Промысла во всем ходе истории, то с другой – неразумно и даже едва ли сообразно с христианским смирением брать на себя угадывание мгновений непосредственного действия воли Божией на дела человеческие. Как бы то ни было, в области религиозных идей отсутствие того или другого факта, хотя бы оно длилось несколько веков кряду, оправдывает только догадку, более или менее правдоподобную, что и самого стремления к такому факту нет в этих идеях, но отнюдь еще не доказывает невозможности факта в будущем. Чтобы в этом убедиться окончательно и возвести историческую вероятность на степень логической достоверности, нужно вывести эту невозможность из самого религиозного принципа (II, 34–35).

Для Хомякова «религиозный принцип» несомненно выше, прочнее, доказательнее набора исторических фактов, но именно в них он ищет и находит реальное, земное, человеческое подтверждение истинности религиозного принципа, его соотнесенности с Верой и Церковью. Пример тому – русский народ и его история. Здесь Хомяков не связывал себя узами христианского смирения и прямо предугадывал Божию волю. В свое оправдание, если это слово здесь уместно, он, как и прежде, ссылался на внутреннее знание, доступное немногим и подлежащее ведению не разума, но чувства. Об этом он говорил на одном из заседаний Общества любителей российской словесности: «История рассказывает нам только внешнее движение и, так сказать, механические явления происшествия. Силы, управлявшие им и сделавшие невозможное возможным, надобно угадать и воссоздать внутренним пониманием, т. е. самым редким из всех даров, необходимых для полной исторической критики»[151]. В том, что он обладает таким «внутренним пониманием», что он призван угадывать и наставлять, что ему ведомо откровение о предназначении русской земли и русского народа, Хомяков был твердо уверен.

В обращении к читателям «Русской беседы», на чье благосклонное внимание он рассчитывал, Хомяков утверждал: «Русский дух создал самую русскую землю в бесконечном ее объеме, ибо это дело не плоти, а духа; русский дух утвердил навсегда мирскую общину, лучшую форму общежительности в тесных пределах; русский дух понял святость семьи и поставил ее как чистейшую и незыблемую основу всего общественного здания; он выработал в народе все его нравственные силы, веру в святую истину, терпение несокрушимое и полное смирение. Таковы были его дела, плоды милости Божией, озарившей его полным светом православия» (I, 517).

Русский народ и православие неразделимы, и русская история есть оправдание истории мировой. Этому нисколько не противоречат грехи и несовершенства современной России. Держава, созданная русским народом, призвана и избрана. Об этом со всей определенностью поэт сказал в знаменитом стихотворении «России», которое начинается обращением:

Тебя призвал на брань святую,
Тебя Господь наш полюбил…

Завершают стихотворение исполненные глубокого историософского смысла строки:

С душой коленопреклоненной,
С главой, лежащею в пыли,
Молись молитвою смиренной
И раны совести растленной
Елеем плача исцели!

И встань потом, верна призванью,
И бросься в пыл кровавых сеч!
Борись за братьев крепкой бранью,
Держи стяг Божий крепкой дланью,
Рази мечом – то Божий меч!

Кого должен поразить Божий меч? Стихотворение «России» написано в годы Крымской войны, как и вторая богословская брошюра, где вопросы историко-политические заняли достойное место. Уже на первой странице Хомяков заявляет свою позицию: «Каковы бы ни были политические основания и предлоги к борьбе, потрясающей теперь Европу, нельзя не заметить, даже при самом поверхностном наблюдении, что на одной из воюющих сторон стоят исключительно народы, принадлежащие православию, а на другой римляне и протестанты, собравшиеся вокруг исламизма» (II, 74).

Войну России с коалицией, которую составили Англия, Франция и Османская империя, Хомяков понимает как «борьбу истины с заблуждением». Нападение западных держав на Россию есть нападение западных исповеданий на Церковь. Для него несомненно, что вся Европа враждебна России и Церкви: «Как бы враждебно и недоверчиво ни относились друг к другу западные исповедания, – а народы, принадлежащие к ним, все-таки чувствуют себя более или менее на равных. Они образуют как бы одно семейство. История Европы – их общая жизнь; современная цивилизация – плод их общих усилий. <…> Совсем не то в сношениях тех же народов с Церковью» (II, 80).

Хомяков выстраивает антитезу Запад—Восток, где Запад – католическая и протестантская Европа, а Восток – мир православия, русский, славянский мир: «Запад издавна свободен, богат, могуществен, просвещен. Восток беден, темен, большею частью порабощен, весь целиком погружен в невежество. Пусть так; но сравните в этих двух областях, которых политические судьбы и теперь так различны, сравните в них обнаружения христианства» (II, 122). По сути он забывает, что реальный политический Восток – в значительной мере Османская империя и мир ислама. Кажется, это его мало заботит, хотя в стихотворении «Суд Божий» (март 1854) он предвидит грядущее падение «Отмана», который «был карой Восточному краю».

Казалось бы, Хомяков заслуживает упрека в излишней определенности, в нежелании следовать своему историософскому методу, который выше неоспоримого факта ставил умение угадать прошлое и до определенной степени провидеть будущее. Но здесь нет противоречия. Современное политическое событие, Крымская война, для Хомякова лишь подтверждает верность его богословских и историософских идей. При этом надо отметить его редкую способность здраво воспринимать факты текущей политики и не смешивать их с историософскими построениями. Еще в июле 1854 года, до высадки союзных войск в Крыму, он писал К. Аксакову: «Желайте одного – мира какого бы то ни было. Лучше срам без кровопролития и разорения, чем больший еще срам с разорением и кровопролитием, а это неизбежно»[152].

Для историософии Хомякова исход Крымской войны не столь важен, как убеждение, что католицизм и протестантизм одинаково не правы и «одинаково осуждаются как разумом, так и свидетельством истории» (II, 58). Их взаимная борьба, которая увлекает западные народы, есть борьба без надежды на победу, и обе стороны «оказываются постоянно разбитыми, а поле битвы остается только за неверием» (II, 59). Католицизм и протестантизм уклонились от духа и буквы христианского учения, они утратили понимание истинного предназначения Церкви и готовы превратить ее в социальный институт. «Глубокую фальшь» Хомяков видит в союзе религии с современными социальными волнениями на Западе: «Когда Церковь вмешивается в толки о булках и устрицах и начинает выставлять напоказ большую или меньшую свою способность разрешать этого рода вопросы, думая этим засвидетельствовать присутствие Духа Божьего в своем лоне, она теряет всякое право на доверие людей» (II, 66). Более того, Хомяков, равным образом используя богословскую и историософскую аргументацию, готов обвинить западные исповедания в ереси и расколе: «Западный раскол есть произвольное, ничем не заслуженное отлучение всего Востока, захват монополии Божественного вдохновения – словом, нравственное братоубийство. Таков смыл великой ереси против вселенскости Церкви, ереси, отнимающей у веры ее нравственную основу и по тому самому делающей веру невозможною» (II, 70).

Об этом Хомяков писал еще в первой брошюре, главный вывод которой он кратко изложил в письме к своему постоянному корреспонденту В. Пальмеру: «Не отвращайте глаз ваших от явного отщепенства латинского Запада, единой истинной язвы человечества» (II, 304). Во второй же он высказался определеннее:

Окончательное торжество религиозного скептицизма еще не наступило; но и в настоящее время можно утвердительно сказать обо всей Западной Европе, что у нее нет никакой религии, хотя она и не смеет еще признаться в этом себе самой. <…> Правительства хорошо понимают практическую выгоду религии, какой бы то ни было, в особенности по отношению к низшим слоям народа, и потому, опасаясь встретиться лицом к лицу с открытым неверием, показывают вид, будто сами во что-то верят. <…> Кажется, мы дали бы самое точное определение настоящего состояния, сказав, что латинская идея религии превозмогла над христианскою идеею веры, чего доселе не замечают. Мир утратил веру и хочет иметь религию, какую-нибудь; он требует религии вообще (II, 110).