Алексей Зензинов - Направо, налево и сзади

• Название: Направо, налево и сзади
• Автор: Алексей Зензинов
• Жанр: Русская классическая проза

---

Музыканты, чуть обалдевшие от привалившего успеха, долго вытаскивали на арену унесенную было аппаратуру, настраивались, шептались о чем-то и в конце-концов начали петь: частью старое, слышанное, частью то, что я лично запретил бы к исполнению. Публика переговаривалась, кто-то входил и выходил, другие дремали или читали газеты. Я сгонял в буфет, купил две бутылки газировки, и мы с женой от скуки начали беззлобно перемывать косточки тем из присутствующих, кого знали.

С началом антракта массовой давки в проходах не было. Большинство успело отдохнуть по ходу представления, кроме того, по рядам пустили слух, что буфет пуст и по такому поводу закрыт.

Аппаратуру с арены унесли, и мы начали судить-рядить, что бы все это значило. Сосед справа предположил, что клоуны из "Дьетти-Йетти" отработают свой выход на чужой технике, и тут все как язык проглотили, боясь, чтобы кто-нибудь другой не ляпнул вслух нашу общую догадку. Жена поскучнела, я занервничал, а она все заметнее мертвела от страха в очередной раз оказаться обманутой, хотя и боролась с этим предчувствием полубеды-полуошибки.

- Может,пойдем домой - спросил я.

- Зачем? - с удивлением в голосе спросила она. - Заплатили, а теперь уходить?

- Да, конечно, - смутился я. - Просто ты грустная какая-то.

- Ничего, - махнула она рукой. - Как взгрустнулось, так и развеется!

Это правда. Она ведь моложе меня на восемь лет, и я иногда чувствую себя стариком, женатым на ребенке, боюсь показаться брюзгой и ретроградом, и за три года после свадьбы мы ни разу не поссорились. Конечно, мне кажется, что я не стал бы ссорится ни с одной женщиной, но так думают все деспотичные мужья. При всей разнице в возрасте она проявляет такой житейский расчет, что я прихожу в отчаяние от своей беспомощности и непрактичности.

Полуприкрыв глаза, я все разглядывал жену, когда шум с соседних рядов заставил нас оглянуться. Арена по-прежнему была пуста, и зрители начали свистеть, бросая вниз огрызки яблок. Высунул нос и снова исчез измочаленный, тощий конферансье. Через минуту без всякого объявления появились музыканты, под шум и гвалт расхватали инструменты и, не тратя времени на объяснения, начали шпарить уже прокрученную дважды программу, неумело увертываясь от летящих сверху предметов. То ли от вдохновения, то ли с отчаяния, они даже двигались и пританцовывали на клоунский манер, подражая неподражаемым артистам из "Дьетти-Йетти". Несколько здоровых парней спустились на арену и отключились аппаратуру. Рок-музыканты задергались, заметались и замерли.

- Где "Дьетти-Йетти?" - крикнул я первым, хотя обычно терплю до последнего, как бы откровенно ни облапошивали меня на людях.

- Да, где "Дьетти-Йетти?" - присоединилась ко мне крашеная блондинка с первого ряда, отпихивая локтем супруга.

Жена, как ни странно, была спокойна, только чуть сжала мне руку - жест скорее просительный, чем импульсивный. И я крикнул снова:

- Или подавайте клоунов, или гоните назад деньги!

Один из музыкантов начал что-то объяснять, но сквозь шум ничего нельзя было услышать.

- Тихо! - гаркнул один из парней, стоявших на арене. - Они говорят, что другие артисты не приехали, и их попросили остаться, пообещав весь сбор за концерт.

Цирк взвился. Человек двадцать самых распаленных разбросали музыкантов и вытащили из-за кулис бледного конферансье. Конферансье поклялся мамой, что ни директора, ни администрации цирка нет на месте, а где они, одному Богу известно. Клокочущий поток повалил вниз.

- Сиди здесь! - приказал я жене, а сам вместе с передовым отрядом борцов за справедливость ворвался в директорский кабинет - раскрытый настежь и пустой.

- Если администрация цирка не желает платить за билеты, пусть платит администрация городская! - объявил кто-то, кого я не разглядел. Толпа хлынула на улицу, втягивая в себя жителей соседних заводских многоэтажек.

Я уже знал, что делать... По телефону собрав всех родственников на семейный совет, я вкратце раскрыл им ситуацию. Мы позвонили в Октябрьский район знакомым, и те подтвердили, что у них под окнами какие-то люди дерутся и бьют стекла, позвонили в Ленинский - там трубку никто не поднял.

Если хотите, - сказал я, - предлагайте что-нибудь другое, но, по-моему, вам нужно в полном составе перебраться на дачу и там переждать.

- "Вам?" А ты с нами разве не едешь? - спросила жена.

- Видишь ли, пока железную дорогу не вывели из строя, имеет смысл поехать в Москву в командировку от института не завтра, а немедленно.

Со мной согласились. У нас отличная дача: два домика - наш и невестки с мужем. За два года мы там обжились, отгородились, обзавелись мебелью и даже приобрели холодильник - почти даром, у местного алкаша.

Я помог семье загрузиться на "Москвич", поцеловал жену и пообещал скоро приехать.

- Только сразу на дачу, - сказала она. - Не стоит тебе пока что показываться в городе.

А дело все в крови. Нет, не в том, что у меня лейкемия, лейкоз или еще какая-нибудь дрянь, и не в том, что кровь у меня буйная и ударяет в голову. Просто не вполне того состава - не совсем русская, что ли? У жены тоже, но у ней на одну восьмую или одну шестнадцатую, так что по внешности не определишь, разве что по характеру. А вот у меня - на три четверти, и внешность броская, тут уж ничего не попишешь. У кого-то все наоборот, а у меня именно так, и с детства, а точнее - с выпускных классов я приучился к осторожности. Я лучше многих знаю, что народ у нас, в общем-то, мирный и добродушный, после драки - отходчивый, но еще Козьма Прутков советовал:

"Бди!"

Я попрощался с тестем - он остался в квартире сторожить запасы компотов, варений, солений, рыбных и мясных консервов, круп, сухарей, чая - взял сумку и махнул на вокзал, где сел на предпоследнюю электричку. Когда состав проезжал заречные районы, над ними начало разрастаться багровое зарево, с виду закатное, кровянистое, как перед непогодой.

В поезде мне снилась всякая чешуя: заячий тулупчик, бабушка из Таганрога, самолет, улетающий в Америку, очередь в буфет, снова самолет но уже улетающий без меня. А когда я захотел сдать билеты, мне сказали, что у меня есть ребенок, и я вдруг увидел, что и в самом деле держу на руках бутуза-карапуза.

От свалившегося на голову отцовства меня вернул в явь металлический лязг и резкий толчок. Поезд остановился. Судя по пейзажу, до Казанского вокзала оставалось минут пятнадцать езды.

"По техническим причинам прибытие поезда задерживается на два часа!" объявил по динамику сердитый голос.

Не медля, я забросил тяжелую сумку на плечо, взял "дипломат" и спрыгнул на пути. Почти без интервала прошли два встречных состава: один с бронетехникой, другой - пассажирский, с зашторенными наглухо окнами. Я вспомнил сон и подумал, что из этой страны уезжать, как ни странно, не хочется. Где родился, там и в гроб спустился; вот только бы успеть покачать на руках ребенка. Раньше или поздно неразбериха кончится, к нам опять приедут на гастроли модные артисты, и если концерт будет интересным, я смогу сбоку взглянуть на жену и, может быть, однажды получу ответ на вопрос, который никогда не произнесу вслух.

Рельсы перестали дрожать, и я, стряхнув оцепенение, пошел по шпалам в сторону вокзала, куда уже устремились с вещами в руках такие же нетерпеливые пассажиры.

"Холодно!"

Я давно уже хочу написать рассказ про опустевший пионерский лагерь, где под фонарем около медпункта, обнявшись, стоят двое и не могут даже поцеловаться, не говоря о чем-то большем. Диалог идет по кругу, фраза цепляется за фразу - нелепые, белесые, как бабочки, бьющиеся о стекло фонаря. В это же самое время в пустом, продуваемом сквозняками корпусе просыпается от холодая пышная медсестра - одеяло с нее стащил любовник на эту ночь, вожатый первого отряда. Медсестра смотрит в окно и видит темные зубцы леса за оградой лагеря, смотрит в другое - под фонарем около медпункта стоят двое и никак не могут решиться.

В этом, собственно, мой рассказ. Вся загвоздка в финале. Я придумывал самые разные окончания, призывал на помощь друзей, теребил знакомых, не брезговал плагиатом и собрал единственную в своем роде коллекцию, имя которой - дурная бесконечность. Бог сотворил Вселенную за шесть дней, мой творческий процесс затянулся, стал лекарством от каждодневной скуки, рутиной и проклятьем, синим огнем ртутной лампы, которая дает блеск, но не греет.

- Холодно! - вздрогнув всем телом, говорит Настя.

- Да, - не сразу включившись, отзываюсь я, почему-то шепотом.

- Есть у тебя силы? - не открывая глаз, спрашивает Настя, спиной по-прежнему прижимаясь к черному дереву.

Я быстро оцениваю обстановку-обстановочку: снег по колено, ветер, и вообще, условия, мягко говоря, не те. Но если женщина просит, если женщина настаивает, если она на пределе...

- Да, - говорю я и добавляю: - Конечно!

- Уведи меня из этой безумной жизни, - говорит она, закинув голову для поцелуя. - Спаси меня от этих людей!