Виталий Забирко - Слишком много приведений

• Название: Слишком много приведений
• Автор: Виталий Забирко
• Жанр: Научная Фантастика

---

Не став уточнять, откуда у него деньги, я подозвал официанта и заказал порцию креветок.

- Сигареты? - поинтересовался он.

-Да.

Через минуту на столе появились креветки, пачка "Camel", а затем официант выставил литровую бутылку водки.

- Вы вчера не допили, - многозначительно проговорил он. Я с нескрываемым удивлением уставился на официанта. Такого "сервиса" от него никак не ожидал.

- Спасибо... - неуверенно протянул я.

Официант с достоинством кивнул и удалился. Наверное, хорошо знал, кто такой Серебро, потому решил и ко мне проявить "должное" уважение. Но мне почему-то в это объяснение не верилось.

- Водку - с утра? - удивился Шурик.

- Не будешь? - спросил я, отодвигая тарелку с креветками на край стола.

Шурик проводил ее недоуменным взглядом.

-Нет.

- Значит, и я пас.

Куцейко налил в бокалы пива, мы выпили и принялись за еду. Я вновь, как вчера с Серебро, выбрал тактику молчания. Вначале выслушаю, чего хочет от меня Шурик, а затем буду говорить. Если решу, что стоит открывать рот.

- Наконец-то я понял, в чем состоит истинное предназначение художника! - патетично провозгласил Шурик. - И знаешь, кто мне помог?

- Кто?

- Она!

Шурик умильно посмотрел на раскрытую ладонь. Вытатуированная змея на мгновение приподняла голову, стрельнула трепещущим раздвоенным языком и вновь спряталась.

- Она, родимая! Я ведь как раньше думал? Самое главное для художника выразить себя, выплеснуть свой внутренний мир на холст и выставить на обозрение. И все поймут мою гениальность. Вот, посмотри, моя первая выставленная картина.

Шурик небрежно бросил на стол старую, замызганную фотографию. Снимок был блеклым, любительским, сделанным в каком-то демонстрационном павильоне. На фоне громадной картины - не меньше чем два на три метра - стоял юный Куцейко. Худой, долговязый, бритоголовый, в неизменных джинсах и черном свитере, испачканном масляной краской. Лицо излучало отрешенную суровость непризнанного гения, взгляд туманен, погружен в себя, руки сложены на груди. Холст позади него был наполовину чист, наполовину заляпан килограммами бугристого ультрамарина, а из этой безжизненной бугристости смотрел на мир большой унылый глаз. Под картиной я с трудом разобрал название: "Самовыражение".

- Посмотрел? - Шурик забрал фотографию. - Так вот, все это фигня!

Я был абсолютно согласен с "вольным художником", но вслух высказываться не стал. Знал немножко их братию - подобное самобичевание требовало отнюдь не подтверждения, а опровержения и неумеренного восхваления гения художника. Я же врать не любил.

- Да, да, фигня! - настойчиво повторил Шурик и вдруг осекся, заметив движение в тарелке с креветками. Минуту он наблюдал, как с тарелки одна за другой с отчетливым хрустом исчезают креветки, затем осторожно поинтересовался: - Это... твое?

- Мое, - буркнул я, поливая кусок цыпленка кетчупом и отправляя его в рот. - Пальцами в него не тычь - откусит...

Мне вдруг отчетливо вспомнилась вчерашняя ночь, когда "грызун" двумя молниеносными укусами перегрыз горло Коровина. Я поперхнулся и с трудом проглотил кусок, запив его пивом. Хорошо, что желудок на этот раз не отреагировал.

- Твое... - с облегчением перевел дух Шурик. - Тогда понятно...

Я не стал интересоваться, что именно ему понятно. Вступать в разговор по-прежнему не хотелось.

- Так вот, повторяю, - снова оседлал своего конька Шурик, - все, что я раньше думал о себе и своей исключительности, - фигня на постном масле! Никому не нужен мой внутренний мир, у каждого есть свой. Сколько людей, столько и миров, начиная от президента и заканчивая последним бомжем, и все они неповторимы и уникальны. Вон, посмотри, сколько внутренних миров вокруг нас ходит! - Куцейко широким жестом обвел рукой кафе. - У каждого человека он есть, у одних побогаче, у других победнее, но, независимо от скудости или богатства, чужой мир интересен только тогда, когда он каким-то образом затрагивает твой личный.

Вслед за рукой Шурика я машинально обвел взглядом зал... и все слова "вольного художника" стали пролетать мимо ушей. Возле ограды летнего кафе стояла Алла. Она осмотрела посетителей, заметила меня, но тут же скользнула взглядом в сторону. Не меня она искала.

Делая вид, что внимательно слушаю сентенции Куцейко, я кивал, отщипывал кусочки лаваша, макал их в кетчуп, жевал, исподтишка продолжая наблюдать за Аллой. Ошибся я, предсказав киллерам забвение после смерти. Кое-кому Долгов-Долгушин был еще нужен.

Алла отошла от ограды, подошла к темно-синей "Тойоте" на стоянке и попыталась рассмотреть сквозь тонированные стекла, нет ли кого внутри. Затем поговорила со сторожем. Кажется, она описывала ему внешность Долгушина, потому что сторож вдруг закивал, заулыбался и показал рукой в сторону кафе. Алла вошла в кафе, села за свободный столик, нервно закурила длинную сигарету.

"Зря это ты, голубушка, - подумал я, искренне пожалев бывшую подругу, Никого не дождешься..."

- Ты не слушаешь? - спросил Куцейко.

- Почему? - Я поднял на него глаза. - Очень даже внимательно слушаю.

- Так вот я и говорю, - продолжал Шурик, - что есть исключения из правил, когда картину художника признают величайшим произведением изобразительного искусства, в то время как она вовсе таковой не является. Взять, к примеру, "Черный квадрат" Малевича. Умный человек, постояв пару минут перед картиной и уяснив, что его надули, отходит с глубокомысленным видом, не желая признаваться, что оказался обманутым. А глупый старается подражать умному и не только не признается, что ничего не понял, но и пишет об этой картине толстенные трактаты. Никто не желает признаваться, что испытывал перед полотном тот же недоуменный ступор, что и баран перед новыми воротами. К мнению же ребенка, который мог бы указать пальцем и воскликнуть: "А король-то голый!", в наше время, к сожалению, никто не прислушивается. Гениальность же настоящего художника заключается в том, чтобы как можно убедительнее отобразить в своем произведении чужой внутренний мир, еще лучше - совокупность разных миров. И чем меньше творец будет искривлять эти миры через призму собственного "я", тем лучше для полотна. Именно в этом состоит настоящее искусство. Ты со мной не согласен?

Я усмехнулся. Не словам "вольного художника", а тому, 'что почти ничего не пропустил из его пространной речи.

- Тебе неинтересно?

Я закурил, глубоко затянулся и на выдохе честно признался:

- Неинтересно.

- Почему? - удивился Шурик. Именно удивился, а не обиделся, как сделал бы это прежний "вольный художник".

- Потому, - ответил я ему его же словами, - что проблемы твоего внутреннего мира не совпадают с проблемами моего внутреннего мира. Надеюсь, я понятно высказался?

- По-онятно... - Шурик погрустнел. - Ты ведь не художник...

- А ты хотел, чтобы я пел дифирамбы твоему гению?

Вопреки ожиданию Куцейко рассмеялся.

- Нет уж, спасибо. Общением среди себе подобных сыт по горло. Все тычут друг в друга пальцами, кричат: "Ты - гений! И я - гений!" - только вот почему-то никто из окружающих этого не замечает. -Он смахнул улыбку с лица. Просто мне захотелось поделиться с тобой своими мыслями. К сожалению, разговора не получилось. Извини.

В который уже раз за сегодня я убедился, что передо мной сидит совсем другой человек. Шурик не обиделся на меня, не замкнулся в себе, как произошло бы ранее, и даже извинился с достоинством.

- Тогда вернемся к нашим баранам, - опять пользуясь его терминологией, сказал я. - К тем проблемам наших внутренних миров, которые между собой соприкасаются. Я правильно излагаю твою теорию?

- Где-то так.

- Мне почему-то кажется, что ты шел ко мне вовсе не за тем, чтобы поплакаться в жилетку, а заодно изложить свою теорию восприятия искусства. О чем еще ты хотел со мной поговорить?

- Ты прав, - согласился Куцейко. - Хотя для меня первый разговор был наиважнейшим. Жаль, не получилось. Я живу чисто духовным миром, ты же, похоже, материалист до мозга костей.

Я криво усмехнулся. Знал бы "вольный художник", какой "материальный" мир меня окружает!

- А шел я к тебе с конкретным предложением. Ты, как и я, - Шурик указал на тарелку, где "грызун" доедал последнюю креветку, - обладаешь паранормальными способностями. Одна государственная служба, занимающаяся аномальными явлениями, чрезвычайно заинтересована в сотрудничестве с тобой. Поверь, страшного ничего нет - я уже на нее работаю. Два часа в день медицинских обследований, не наносящих здоровью никакого вреда, а затем - свободен. И платят хорошо. Я, например, бросил все халтуры и замыслил написать что-нибудь действительно стоящее.

"Ах, Серебро, Серебро! Не утерпел! Как же сильно я вам нужен, если ты уже на следующий день после первого разговора подсылаешь ко мне эмиссара?"

- Спасибо за предложение, - корректно кивнул я. - Обещаю подумать.

- Думай, - пожал плечами Куцейко. - Каждый волен выбирать, насиловать тебя никто не собирается.