Михаил Кубланов - Иисус Христос — бог, человек, миф?

• Название: Иисус Христос — бог, человек, миф?
• Автор: Михаил Кубланов
• Издательство: Наука
• Жанр: Религиоведение
• Год: 1964

Как возникло христианство? Каков облик того общества, в котором оно создавалось? Что мы знаем о центральном персонаже евангельских рассказов — Иисусе Христе? Эти вопросы получили яркое освещение на страницах данной книги.

Читатель с интересом прочитает главы, раскрывающие идеи века — ведущие социальные и нравственные идеи, которые христианство, преломив сквозь призму религиозной фантазии, обернуло божественным откровением. Его внимание привлечет рассказ и о религиозных исканиях эпохи, и о проявлениях скептицизма и вольнодумства по отношению к религии. Его не оставит равнодушным и проблема «Христа» до Христа — проблема земных корней христианства, происхождения его образов, сказаний, обрядности.

В книге приводятся некоторые данные и о новейших открытиях и исследованиях, например об открытиях в районе Мертвого моря, находках ранних папирусных списков некоторых новозаветных произведений, открытии в районе Верхнего Египта запрещенных церковью евангелий, посланий, деяний.

Незнакомые читателю слова и понятия объясняются автором в приложенном к книге «Аннотированном словаре имен, названий и терминов». Приведенные в книге иллюстрации в ряде случаев публикуются впервые в советской литературе.

---

Поклонение змею Асклепия. Берлинский музей.

Так город, переполненный, по выражению автора, «людьми, лишенными мозгов и рассудка», уверовал, будто в нем поселился бог, и каждый жарко молился, прося у него богатств, изобилия, здоровья и прочих благ. Вскоре здесь был воздвигнут храм, возник оракул и далеко распространился слух о творящихся в храме чудесах: бог Асклепий через своего новоявленного пророка указывал местонахождение беглых рабов, помогал находить грабителей, искать клады и ее только исцелял больных, но даже воскресил несколько умерших. Чем не евангельское чудо!

Религиозный угар, опьянение, особую склонность к необычным, «чудесным» ситуациям, к мистике и беспредельное легковерие экзальтированной толпы запечатлел Лукиан и в другом рассказе, где главным действующим лицом оказывается уже не «языческий» пророк, а христианский чудотворец.

Здесь действует историческое лицо, бродячий философ Перегрин, личность, довольно типическая для времени формирования христианства. Приверженность к экзальтации, к необыкновенному, одержимость заставляют его несколько раз менять свои религиозные привязанности. При этом он выступает не как один из паствы, а как пастырь и у христиан и у язычников. Лукиан дает его внешний облик: закутанный в плащ, с ниспадающими длинными волосами, с сумой через плечо и суковатой палкой в руках он являл вид трагический для суеверной толпы, на иждивении которой он находится во время своих скитаний. Вероятно, Лукиан сгущает краски, наделяя Перегрина множеством личных пороков, но в целом обстановка передана верно. Перегрин завоевывает популярность обличением и поношением местных «властей предержащих» и даже самого императора, благо тот, добавляет автор, имея в виду Антонина Пия или Марка Аврелия, «очень кротон и не обидчив». Когда, наконец, раздраженные власти изгоняют его из города или сажают в тюрьму, это служит только к возвеличению его славы. «За свое безумие, — говорит Лукиан, — он пользовался уважением со стороны необразованных людей… у всех на устах было имя философа, изгнанного за свободоречие и беззаветную правдивость»[95].

Примкнув к христианам, Перегрин вскоре сделался у них видным деятелем — пророком, главой общины, руководителем собраний. Он не только истолковывал ходившие у христиан «священные книги», но и сам, как утверждает Лукиан, сочинял некоторые из них.

Когда христиане за какой-то проступок перестали допускать его в свое общество, он отправился в Египет, где, иронически замечает автор, «стал заниматься удивительными упражнениями в добродетели: обрил половину головы, мазал лицо грязью… кроме того, проделывал еще множество других, еще более нелепых вещей»[96].

Последний аккорд этой колоритной биографии — театрализованное самосожжение Перегрина, хорошо передает дух эпохи. Падкая до чудес толпа верит абсолютно всему, и росказни, присочиненные в насмешку над легковерием самим Лукианом, совершив круг, возвращаются к нему уже в качестве непреложных истин.

«…Я рассказывал, — сообщает Лукиан, — а они ставили вопросы и старались обо всем точно узнать. Когда мне попадался человек толковый, я излагал рассказ о событии, как и тебе теперь (т. е. правдиво. — М. К.); передавая же людям простоватым и слушающим развеся уши, я присочинял кое-что от себя; я сообщил, что. когда загорелся костер и туда бросился Протей, сначала возникло сильное землетрясение, сопровождаемое подземным гулом, затем из середины пламени взвился коршун и, поднявшись в поднебесье, громким человеческим голосом произнес слова: „Покидаю юдоль, возношусь на Олимп!“ Слушатели мои изумлялись и в страхе молились Перегрину и спрашивали меня, на восток или на запад полетел коршун. Я отвечал им, что мне попадало на ум.

Вернувшись в собрание, я подошел к одному седому человеку, который вполне внушал к себе доверие своей почтенной бородой и осанкой. Он рассказывал все, что с Протеем приключилось, и добавил, что он после сожжения видел его в белом одеянии и только что оставил его радостно расхаживающим в „Семигласном портике“, в венке из священной маслины на голове. Затем ко всему сказанному он прибавил еще и коршуна, клятвенно уверяя, что он сам видел, как тот вылетел из костра, хотя я сам только несколько времени тому назад пустил летать эту птицу в насмешку над людьми глупыми и простодушными»[97].

В картине, нарисованной Лукианом, хорошо чувствуется обстановка, в которой возникали евангельские сказания о смерти и воскресении Иисуса Христа и о сопровождавших их чудесах и знамениях. «Это было время, — писал Энгельс, — когда даже в Риме и Греции, а еще гораздо более в Малой Азии, Сирии и Египте абсолютно некритическая смесь грубейших суеверий самых различных народов безоговорочно принималась на веру и дополнялась благочестивым обманом и прямым шарлатанством; время, когда первостепенную роль играли чудеса, экстазы, видения, заклинания духов, прорицания будущего, алхимия, каббала и прочая мистическая колдовская чепуха. Такова была атмосфера, в которой возникло первоначальное христианство»[98].

Глава шестая. Проблема «Христа» до Христа

Проблема «Христа» до Христа — это, в общем, проблема земных корней христианства, происхождения его образов, сказаний, обрядности. Для догматического богословия сама постановка такого вопроса еретична. Христианство для него — результат божественного откровения, «божьего глагола». Оно беспрецедентно и уникально. Оно «выработано» на небесах. Люди получили его в готовом виде, через воплотившегося в Иисусе бога. Причем это относится не только к вероучению, но и к организации. Церковь — тело Христово. Это своего рода материальное выражение духоносного учения. И оно, разумеется, не творение людей.

Следует, однако, заметить, что эти положения вызывали сомнения даже на заре истории христианства. Уже тогда было обращено внимание на многие совпадения обрядности, ритуалов и некоторых идей этой новой религии с дохристианскими. В этом отношении наиболее яркие примеры дает митраизм; его сходство со многими элементами христианства просто поразительно. Так, в мифах о Митре говорится, что он — сын верховного бога неба, что он родился в пещере, что узнавшие об этом пастухи пришли приветствовать его и принесли дары. Когда он вырос, он совершил различные чудеса, спасшие мир. Впоследствии Митра, собрав своих учеников на последнюю вечерю, вкушал с ними хлеб и вино. Затем, вознесшись на небо к своему отцу, сделался посредником между богом и людьми.

В обрядах митр аистов много таких черт, которые позднее встречаются в христианстве. Это относится и к облачению жрецов (стихарь, риза, митра на голове) и к обстановке богослужения (свечи, лампады, каждение). Поклонники Митры по ходу богослужения опускались на колени, осеняли себя крестным знамением, пели священные гимны. Каждый седьмой день они праздновали «день Солнца», который в христианстве превратился в воскресенье («день господнего воскресения»), а рождество «непобедимого солнца Митры» они справляли 25 декабря — как раз в тот день, который христиане впоследствии набрали для своего «рождества Христова».

Некоторые из перечисленных здесь элементов сходства были замечены уже в первые века христианства. Их оказались вынужденными признать и сами апологеты. Пытаясь объяснить такое загадочное, с точки зрения церкви, обстоятельство, они приписали все это проделкам дьявола, который, стремясь внести путаницу и отвратить людей от истинного, христианского учения, заранее сотворил похожую на него, но ложную религию — митраизм. «Если бы кому угодно было спросить, — писал крупнейший христианский апологет рубежа II–III вв. н. э. Тертуллиан, — кто возбуждает и внушает ереси, я бы ответил: дьявол, который ставит своим долгом извращать истину и всячески старается в мистериях ложных богов подражать святым обрядам христианской религии. Он также погружает своих приверженцев в воду и обещает через крещение искупление грехов. Он ставит знак на челе воинов Митры, когда они посвящаются, приносит в жертву хлеб, представляет вид воскресения, предлагает одновременно венец и меч, запрещает жрецам жениться второй раз, имеет своих девственниц»[99].

Таким образом, проблема «Христа» до Христа — это проблема исторических предпосылок христианства, его места во всеобщей истории религии. Такая постановка вопроса в корне противоположна богословским и клерикальным взглядам. «Парадокс воплощения», божественное откровение, тезис об абсолютной исключительности Христа как личности и как носителя нового в целом и в своих элементах учения— все это, будучи сопоставлено с фактами дохристианских религиозных движений, оказывается совершенно несостоятельным.

* * *

Великий ритм природы, одним из проявлений которого является смена времен года, увядание и возрождение растительности, смерть живого организма и его воспроизведение в потомстве — все это получило разнообразное религиозное осмысление у древних. Наиболее распространено было олицетворение этих явлений в антропоморфных божествах, наделявшихся фантастической способностью воскресения после смерти. Древние полапали, что смерть и возрождение природы вызваны свойствами богов, ведавших этими разделами бытия. Древнее общество (за редкими исключениями) считало богов первичными, и не могло прийти к иному пониманию. Оно не могло с таких идеалистических позиций заключить, что первичны естественные явления и свойства природы и что как раз они-то и породили представления об умирающих и воскресающих богах.