Петр Дедов - Светозары

• Название: Светозары
• Автор: Петр Дедов
• Издательство: Новосибирское книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-7620-0149-0

Произведения, составляющие трилогию, получили широкую известность и признание всесоюзного читателя.

---

Разморенные теплом женщины стали задремывать. Разговор помаленьку иссяк. Тогда дедушка принес с улицы большую вязанку пахучего сена, разостлал по полу. Стали укладываться спать.

5

Однажды ночью я проснулся от тихого стука в окно. Растолкал дедушку. Он матюкнулся спросонья, пошел отпирать дверь. В сенцах кто-то с ним поздоровался. Голос писклявый, женский.

— Есть в избушке чужие? — спросил этот голос.

— Никого. С мальчонкой живу, унучиком.

Вошли в избу. Дедушка выкрутил в лампе фитиль, и я увидел маленькую толстую бабу, закутанную по самые глаза в белый от инея платок. Она как-то воровато огляделась по сторонам, потопталась у порога и стала снимать заплечный мешок, развязывать платок. Под платком оказалась заячья шапка, а под ней — круглая лысая голова с маленькими, похожими на пельмени, ушами.

— Под бабу работаешь? — усмехнулся дедушка.

— Всяко приходится, сват, — пропищал этот странный человек, и только теперь я узнал в нем нашего свата Петру и не на шутку перепугался.

— Поди, и сиськи приладил? — не унимался дедушка.

Петра недобро покосился на него, но ответил мягко, со вздохом:

— А и не ласков же ты, сватушка.

— Вишь, и ласки захотел — чем не баба.

Сват Петра только крякнул, стаскивая полушубок, под которым была стеганая фуфайка, а там уже — теплый ватный пиджак, меховая жилетка, толстый овечий свитер, несколько байковых и ситцевых рубах разных расцветок.

Гость, не торопясь, снимал одну одежку за другой, пока не остался в одной исподней рубашке, лопавшейся от грязи.

— Вырядился — будто кочан капусты, — снова не удержался дедушка.

— Холодно нынче. Воробьи вон замерзают на лету. — Он подошел к печурке, облапил ее короткими руками, навалился широкой, как сундук, грудью — того и гляди на бок своротит. Жалобно попросил:

— Погреться чего не найдешь? Нутро все дрожит — промерзло.

— Между протчим, не единожды замечал: когда мужик греется — всегда руки за спину закладывает и задом к печке встает… А баба — передом, — как бы сам про себя заметил дедушка. Он достал из-под нар лагушку, налил в ковшик пенистой браги. Не обнес и себя — плеснул в кружку.

— Ну, так за встречу, сваток? — потянулся к нему с ковшиком Петра.

— Лучше бы ее и не было, этой встречи.

После выпитой браги гость заметно оживился. Круглое лицо его налилось свекольной кровью, маленькие глазки под рыжими поросячьими ресницами масляно заблестели.

— Струхнул, значит, сваток, не рад встрече? — весело спросил он дедушку.

— Мне бояться нечего. Это ты, небось, дрожишь, как овечий хвост, всякий куст за версту обходишь.

— Ничего, будет и на нашей улице праздник.

— Какого же ты, интересно, праздника ждешь? Ждешь, когда сюда немец придет, что ли? — дедушка начинал сердиться, а это никогда еще к добру не приводило.

Я забился в угол нар, с головой укрылся тулупом. Свата Петру я боялся. Жил он в соседнем от нашей деревни поселке Липокурово, иногда наезжал к нам в гости. Работал бухгалтером в тамошнем колхозе, человеком, значит, был авторитетным, и мой дедушка раньше относился к нему с почтением. Когда началась война и мужиков стали забирать на фронт, свата Петру забраковала в районе медицинская комиссии. Хотя с виду он был здоров как бык и сроду не носил очки, тут вдруг оказалось, что у него больное сердце и слабое зрение. Эти скоропостижные недуги вызвали у кого-то из односельчан подозрение, на бухгалтера донесли, что он перед тем, как идти на комиссию, пил табачный отвар, табаком же натирал себе глаза. От этого снадобья сердце какое-то время начинало работать с перебоями, а глаза краснели, слезились, и человек действительно становился полуслепым.

Сват Петра вовремя успел скрыться из поселка. Его искали всюду, милиционер из райцентра приезжал и в нашу деревню, был у нас, допрашивал деда и бабушку, даже грозился, что всем нам будет худо, если мы укрываем дезертира-родственника.

Но сват Петра будто в воду канул. Долгое время от него не было ни слуху ни духу — и вот объявился…

…— Значит, немца ждешь, сволочь?! — наседал дедушка.

— Да ты не сволочи, не больно я тебя боюсь! — заорал гость и грохнул о стол кулаком.

Дедушкин пыл как-то сразу сник. Он всегда быстро остывал, когда встречал отпор. Молча закурили. Я наблюдал за ними из-под тулупа одним глазком. Дедушка снова разлил бражку. Выпили.

— Я же к тебе с добром пришел, — тихо заговорил сват Петра, — сродственник все ж таки. Что же мне теперь, в петлю лезть, раз такое дело вышло? Сейчас бы и рад на попятную, да поздно уже… Дьявол, видно, попутал — сам не знаю, как оно получилось. Бога-то в суматохе редко вспоминал, вот он и послал наказание за грехи мои. А ведь он как учит, милостивец-то наш? Возлюби ближнего, ако самого себя…

— Испужался ты. А у страха глаза велики, — смягчился дедушка.

— Думал, поживу у тебя, сколько можно, — жалобно продолжал сват, даже слезинку со щеки ладонью смахнул. — Поживу маленько, пока эта буча уляжется. Лишним ртом не буду, свой кусок и здесь честно заработаю. Тяжело, поди, одному-то с овцами управляться?

— Живи, — согласился дедушка, — место на нарах не пролежишь. Да вот только, бывает, обозники к нам наезжают.

— Хорониться буду. А тебя не продам, не бойся. В случае беды какой — скажу, насильно вселился, под ружьем тебя держал. Вот он, обрез-то, — гость вытащил из своего мешка штуковину, похожую на детское ружьецо. Это была одностволка с отпиленным прикладом и дулом. — В обиду себя не дам в случае чего, — он холодно взглянул на деда и потряс обрезом перед его носом.

— Поня-атно, — протянул дедушка. И стал собирать на стол. Бросил в печь полешко, подогрел чай.

Потом они легли спать. Сват Петра только коснулся изголовья, как тут же захрапел — заливисто, с бульканьем и присвистом. Дедушка долго ворочался, не мог заснуть. Я уже стал задремывать, когда гость вдруг застонал, страшно заскрежетал зубами. Он вскочил на нарах, стал в темноте шарить по стенам:

— Где я, где?

— На войне, — сердито сказал дедушка, — чего вскочил, как ошпаренный? Война, должно быть, приснилась?..

6

Утром мы с дедушкой проспали зарю. Проснулись — солнышко в окно уже глядит, на законченной стене желтый коврик повесило. Печь затоплена, весело гудит, чайник на плите булькает.

— Во, жись настала — помирать не надо, — удивился дедушка. — Живи, как у бога за пазухой. Тьфу, ядрена корень! — неожиданно со злобой выплюнул он на пол окурок.

В это время в избу зашел сват Петра — с охапкой березовых поленьев, весь сияющий, от мороза розовый, как только что выкупанный поросенок.

— Доброе утречко, — ласково сказал он. — Отдыхал бы еще, Семен Макарович. С овцами я уже управился и Полкана вчерашними объедками покормил.

Дедушка промолчал и стал одеваться. Видел я, что был он не в духе, a почему — не понимал. Не таким уж плохим оказался он человеком, этот сват Петра. Моментом всю нашу утреннюю работу переделал, а сейчас вот порылся в своем мешке, вытащил завернутые в бумажку слипшиеся леденцы-лампасейки, угостил меня.

— Сват, а почему тебя дезертиром зовут? — спросил я.

Он опасливо покосился на деда, маленькие пельмешки ушей стали алыми:

— Много будешь знать — скоро состаришься.

Дедушка криво ухмыльнулся и что-то пробурчал себе в бороду.

А на улице благодать! Морозец легкий, искристый — больно смотреть на залитые солнцем сугробы. Снег сахарно хрумкает под валенками, на нем синеют заячьи петлистые следы — у самой избушки резвились ночью косые!

Морозная дымка висит над степью, снег и снег на сотни верст кругом, только редкие березовые да осиновые колки темнеют вдали. Да низкие берега Чанов рыжим полукружьем окаймляют непролазные камышовые крепи. Солнце теперь поднимается высоко, а слинявшее от морозов небо стало наливаться синевой — весна скоро.

Я открываю ворота кошары. Овцы сбиваются в кучу, дробно щелкают копытцами, в темноте зеленой россыпью светятся их пугливые глаза.

— Егорка, иди ко мне, — зову я.

Из плотного овечьего гурта с трудом протискивается черный барашек и выскакивает в приоткрытые ворота. Он берет с моей ладони подсоленные корочки, торопливо хрупает леденцами.

Егорка — мой друг. Он совсем ручной. Его приручил еще бывший чабан Ахмед. Овца, окотившая Егорку, издохла, и Ахмед взял ягненка в свою избушку, выпоил его из соски молоком, которое сдаивал у других овцематок. Егорка подрос и привязался к людям. За мною он бегает по пятам, как собачонка. Накажет мне дедушка дрова рубить — Егорка станет в сторонке и смотрит на меня своими стеклянными глазищами. Не моргнет ни разу — ждет, когда я закончу работу и снова играть с ним начну: прятаться от него за сугробами, в обнимку кувыркаться по снегу.