П. Светлов - Александр Александрович Любищев 1890—1972

• Название: Александр Александрович Любищев 1890—1972
• Автор: П. Светлов
• Издательство: Наука
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1982

Книга посвящена известному биологу А. А. Любищеву, интерес к творчеству которого особенно возрос после выхода в свет повести Д. А. Гранина «Эта странная жизнь». В работе освещен жизненный путь ученого, его вклад в морфологию, систематику, теорию эволюции, математическую биологию, сельскохозяйственную энтомологию, науковедение, философские проблемы естествознания. Приведены сведения об уникальном архиве А. А. Любищева.

Для биологов и читателей, интересующихся общими проблемами развития науки.

---

Сам по себе факт в науке еще не играет решающей роли. Хотя факты — "воздух для науки", невозможно питаться одним воздухом. Факты приобретают научное значение только в рамках осмысляющей их научной теории. Важность этого положения представлялась Любищеву настолько первостепенной, что он подкреплял его парадоксальным тезизом о практической пользе научных фикций и предрассудков, позволяющих извлекать из фактов некоторые научные прогнозы. Так, астрологические суеверия Кеплера позволили последнему построить правильную теорию приливов, основанную на влиянии Луны. Галилей, свободный от этих предрассудков, не мог поверить в возможность влияния Луны на земные события и предложил неверную теорию приливов. Разумеется, научная теория тем более необходима для осмысления фактов.

В одном из своих последних писем (от 7 июля 1972 г.) А. А. дал поучительную формулировку того, что есть подлинно научная теория: "Под научной теорией следует подразумевать такое построение, которое не налагает никаких философских ограничений на свободу мышления и от теории требует только одного: чтобы на основе тех или иных постулатов было получено такое обобщение известных фактов (математическая теория или вообще жесткое обобщение), которое позволило бы объединить огромный комплекс фактов и на основе этого объединения получить прогноз, оправдываемый на практике, и даже управление явлениями. Что касается учения, или доктрины, то оно, исходя из определенных философских постулатов, стремится дать "объяснение" большому комплексу фактов, но в силу "рыхлости" такого объяснения оно не охватывает всех подлежащих охвату фактов и возможность прогноза минимальна... В биологии учение об эволюции в целом не вышло за пределы доктринального уровня, но некоторые части — наследственность, изменчивость — уже перешли теоретический уровень". Характерно, что именно доктрины претендуют обычно на абсолютизм и непогрешимость, в то время как научные теории часто способны оценивать границы своей применимости.

Наконец, нужно подчеркнуть, что подлинная наука рассматривалась Любищевым как необходимая составная часть человеческой культуры и он много думал (и писал) о взаимоотношении науки со всеми аспектами культуры.

Количественные и качественные закономерности, изучаемые сегодня в науковедении, существенно основаны на предположении вероятностной предсказуемости процесса развития науки. Например, так называемый экспоненциальный закон роста различных параметров науки (публикаций, научных работников, финансирования и т. д.) выводится из того, что "приращение науки" пропорционально её нынешнему состоянию. Получаемые количественные закономерности неплохо согласуются с наблюдаемыми за несколько десятков лет данными, но при их экстраполяции возникают серьезные трудности в выявлении компенсирующих этот рост факторов. Вероятно, "немарковская" концепция науки могла бы очень помочь пониманию того, что именно отражает закон роста. Хочется подчеркнуть, что представления Любищева о структуре научного знания могут сыграть роль в дальнейшем углублении науковедческих концепций.

Представления Любищева о номотетичности как идеале научности гораздо шире, чем идея научного описания явлений в форме математически выраженных закономерностей. Номотетичность у Любищева звучит как поиск строго определенной системности, лежащей в основе наблюдаемых явлений. Этим открывается принципиальная возможность выявления законов в тех областях знания, которые традиционно считались описательными. Эти идеи Любищев отчетливо выразил в посмертно вышедшей работе [78]. По сути дела Любищев указал реальные возможности исследования математических структур в классификации, т. е. в традиционно описательном методе упорядочения исследуемого материала.[6 Ср.: Мейен С. В., Шрейдер Ю. А. Методологические аспекты теории классификации. — Вопр. философии, 1976, № 12, с. 67—79.] Тем самым открывается возможность для рационалистического (платоновского) подхода в тех областях, где господство эмпиризма считалось безраздельным.

Именно в этом смысле нужно прежде всего понимать ту высокую оценку, которую Любищев неоднократно давал Платону. Платонизм Любищева можно уподобить уверенности математика в реальном существовании изучаемых им объектов. Убежденность в том, что закон природы есть реальность, открывающаяся в феноменах,— вот характерная установка Любищева. В известном смысле можно такую убежденность генетически связать с объективным идеализмом. Но надо отдавать себе отчет, что позиция Любищева всегда была непримиримой к позитивизму и солипсизму. И если уж считать Любищева идеалистом (такое определение по отношению к нему слишком жестко — более правильно говорить о тяготении Любищева к платонизму), то необходимо понимать, что есть идеализм глупый и идеализм умный. О последнем хорошо сказал В. И. Ленин, что умный идеалист нам ближе, чем недалекий материалист. Глупый идеализм отрицает реальность материи, умный — не удовлетворяется простейшими реальностями, но пытается проникнуть в реальности глубинные. Аналогично этому примитивный механический материализм отрицает любые реальности, кроме непосредственно наблюдаемой весомой протяженной материи, а материализм диалектический провозглашает: "... единственное "свойство" материи, с признанием которого связан философский материализм, есть свойство быть объективной реальностью, существовать вне нашего сознания" (В. И. Ленин. Соч., т. 18, с. 275). Не случайно философия марксизма-ленинизма генетически связана прежде всего с диалектикой Гегеля — и в гораздо большей степени, чем с материализмом энциклопедистов и даже Фейербаха, не говоря уже о вульгарном материализме Бюхнера, Молешотта и иже с ними. Наоборот, традиции средневекового номинализма (со знаменитой бритвой Оккама) через материализм примитивно-механический ведут непосредственно к современному позитивизму, т. е., как показал В. И. Ленин, к худшей разновидности субъективного идеализма, смыкающейся с крайним солипсизмом.[7 Ср.: Ильенков Э. В. Ленинская диалектика и метафизика позитивизма. (Размышления над книгой В. И. Ленина "Материализм и эмпириокритицизм"). М., 1980.] 

Наша задача — выявить, в чем состоит конкретный пафос любищевского платонизма и пифагореизма, и показать, что этот комплекс идей, находившихся у истоков идеалистической философии, может быть плодотворно переосмыслен с позиций диалектического материализма, подобно тому как идеалистическая диалектика Гегеля получила свою материалистическую интерпретацию в философии марксизма.

Здесь нужно подчеркнуть, что диалектический материализм качественно отличается от примитивных разновидностей материализма и позитивизма своей способностью критически осваивать все ценное, что возникло в рамках иных философских систем. Эту особенность диалектического материализма осознавал и сам А. А. В его письмах последних лет можно найти рассуждения по этому поводу. При этом он полагал важным терминологически отгородиться от вульгаризаторской философской традиции.

Уже в самой ранней из сохранившихся рукописей А. А. можно обнаружить зарождение его философско- методологических взглядов на науку. Говоря о борьбе витализма и механицизма (по международной терминологии XIX в. — механизма, mechanismus) в биологии, он уже в 1917 г. подчеркивал, что это лишь местный (биологический) этап борьбы, проходящий через все естествознание. Речь идет, по его словам, о борьбе двух методологических установок — одна стремится признать лишь наиболее бедные содержанием и наиболее простые законы, а другая желает охватить все многообразие явлений во всей полноте.

Для самого А. А. стимулом к развитию второй установки были идеи пифагорейско-платоновской школы. Но ведь ценность платоновской философии как стимулятора научно-философской мысли, развивающей широкие абстрактно-логические категории, отнюдь не отрицается марксизмом. С другой стороны, и философия марксизма никогда не соглашалась с упрощенно-механическими представлениями о сущности природы (ср. известные слова В. И. Ленина о неисчерпаемости элементарных частиц), с попытками свести многообразие живого к физико-химическим феноменам, а социальную природу человека к биологической и т. д.

В сфере онтологии идеализм в духе Платона—Пифагора привел Любищева не к сомнению в реальности материи, как это произошло, скажем, с некоторыми представителями махизма, но к представлению о многообразии типов реальности.[8 В советской философской литературе такое представление получило название "полифундаментализм" и успешно развивается.] Конкретным стимулом к этим исследованиям послужила необходимость разобраться в вопросе о реальности таксономических категорий в биологии. Результаты этого многолетнего анализа отражены в работе А. А. [64]. Пафос этой работы заключается в том, что, с точки зрения Любищева, кроме реальности лежачего камня существует многообразие реальностей более сложных уровней, в том числе реальность абстрактных научных категорий, реальность интегральных свойств системы. Признание таких типов реальности позволяет избежать соблазна скатиться к отказу от рассмотрения глубинных законов природы, к воззрениям типа "философии случайностей" С. Лема.