Александр Козенко - Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство

• Название: Джон Голсуорси. Жизнь, любовь, искусство
• Автор: Александр Козенко
• Жанр: Историческая проза
• ISBN: 978-5-906914-61-3

Настоящая книга, написанная в жанре романа, рассказывает о жизненном и творческом пути английского писателя первой половины XX в. Джона Голсуорси (1867–1933). Подробное описание событий его личной жизни дано на фоне политической и общественной жизни Великобритании. Большое внимание уделено непростым отношениям автора с Адой Голсуорси (Купер) и Маргарет Моррис.

Романы и особенно пьесы Джона Голсуорси имели громадный успех; это были пьесы, которых «все ждали», ибо в них автор выступал с острой критикой социальной ситуации в стране. Наибольшей популярностью пользовалась его «Сага о Форсайтах» – многотомная «семейная хроника», давшая широкую и глубокую панораму жизни Англии конца XIX – первой трети XX века. Сага неоднократно экранизировалась, оставаясь популярной и сейчас.

Большой интерес представляют высказывания Голсуорси об искусстве, драматургии и творчестве писателя. Известный критик Эдвард Гарнет в одном из писем к нему отмечал: «Вашему взгляду на жизнь присуща поэзия, которая веет со страниц романа, как свежий ветер в открытое окно».

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Сойдя на берег в Кейптауне, Джон и Тед в Маунт Нельсон отеле встретили кембриджского приятеля Теда Сондерсона М. Барлоу, впоследствии ставшего пэром сэром Монтегью Барлоу, баронетом. Эта встреча привела к тому, что Джон, согласно плану, сошел с «Торренса» и отправился осматривать шахты в Хай-Констанции, остановившись в старой голландской ферме. После чего, пересев на более быстроходного «Шотландца», через 15 с половиной дней был уже в Англии, в то время как Тед со своим кембриджским приятелем и Конрадом продолжали путешествовать на «Торренсе».

Хотя было ясно, что увлечение Сибиллой у Джона уже прошло, отец для закрепления эффекта сразу же снова посылает его инспектировать шахты, принадлежащие английской компании, одним из директоров которой был Джон Голсуорси-старший, на Юге России. В то время Джон из иностранных языков знал немного только французский. Поэтому передвижение по Германии, Польше, а он ехал из Берлина в Варшаву, не говоря уже о России, было для него весьма непростым делом. Его первое знакомство со «сложной славянской душой» произошло уже в Варшаве, где он должен был переехать с одного железнодорожного вокзала на другой. Он договорился с извозчиком совершить такой переезд со своим багажом на дрожках за десять рублей. Его тогда поразил и сам вид города, громадными булыжниками вымощенная дорога, создающими «особую прелесть езды», крики извозчика, свист его хлыста и звон бубенчиков. Вдруг внезапно посередине пустыря между городом и вокзалом извозчик останавливает свои дрожки и, спрыгнув на землю, говорит: «Двадцать рублей». «Десять», – сказал Джон, настаивая на прежней договоренности. «Двадцать», – повторил извозчик и стал сгружать с дрожек багаж Джона.

Джон внимательно посмотрел на него. Это был свирепый человек. Затем Джон посмотрел на пустырь, который казался громадным, и на свои часы – до отхода поезда оставалось двадцать минут.

«Хорошо, – согласился Джон, – двадцать рублей», – и вручил их извозчику. Он взял их как ягненок, снова погрузил багаж Джона на дрожки и взмахнул кнутом. Джона восхищало благородство извозчика. Он не останавливался снова и не требовал с него сорока рублей. Они домчались прямо до станции ко времени назначенного отправления поезда. Правда, Джон должен был ожидать поезда два часа. Джон не знал, что его больше удивило – манера вести дела или соблюдение расписания движения поездов.

Инспектируя шахты на юге России, Голсуорси остановился у своего кузена Герберта Маршалла, который позже женился на русской девушке Ольге Шестаковой. Возвращаясь домой, Джон воспользовался возможностью посетить Крым. Он совершил плавание по Черному морю в Константинополь, запомнившееся ему сильным штормом, и уже оттуда вернулся в Англию.

Шел ноябрь 1894 года. Джон Голсуорси продолжал формально числиться в адвокатуре. Он регулярно появлялся в своем кабинете в Пейпер-Билдингз № 3 в Темпле («Иннер-Темпле»), похожем на монашескую келью и где его почтительно приветствовал мелкий клерк Джордж: «Доброе утро, сэр! Вам поступило на рассмотрение новое дело». Везде одно и то же, думал Джон. И, когда он изучал право сначала у мистера Медде, Стоун Билдингз № 5 на Линкольнз Инн, затем у мистера Бредли Дайна, на Нью Сквер, Линкольнз Инн, а потом с мистером Лэйнгом, все эти годы с 1890 по 1894. Но в своем кабинете он мог начать писать свое первое литературное произведение. Из его кабинета открывался вид на сад Иннер-Темпла, плавно спускающийся к набережной Виктории. А административные здания в псевдотюдоровском стиле за тюдоровскими воротами Линкольнз-Инна на другой стороне улицы от здания Гильдии юристов были построены в викторианскую эпоху. Уже с начала XIII века на самой границе лондонского Сити к югу от Стрэнда и Флит-Стрит появились гостиницы, называвшиеся Судебные Инны, где английские юристы могли изучать право, которое тогда не преподавалось в университетах, а также питаться, отдыхать и спать. Джон понимал, что каждый барристер[1] должен пройти обучение в одном из Иннов, чтобы получить право выступать в суде. Более того, существующая система протекционизма, так как у его семьи были соответствующие связи, обеспечивала ему возможность поступления в Линкольз-Инн. И так как в Судебных Иннах обучались да и преподавали исключительно выпускники Оксфорда и Кембриджа, занимаемый ими район с его старомодными, вымощенными камнем дорожками обладает утонченной атмосферой колледжей этих старинных университетов. И эта атмосфера не возмущала эстетическое чувство Джона.

К этому времени он уже не жил вместе с родителями. Вместе со своим однокурсником Джорджем Монтегю Харрисом Джон Голсуорси снимал квартиру на Пэлейс стрит, Бакингейм Гейт, вблизи королевской резиденции, а затем они переехали в квартиру в Санкт Маргарет Мансионз на Виктория стрит, ближе к Вестминстеру. У Голсуорси с Харрисом еще со студенческих лет был общий интерес – любительская игра в частных домашних театрах, который их сильно сблизил. О них говорили, что они оба были «супер» в «Насмешницах» (университетское драматическое общество). Джон соглашался участвовать вместе с Джорджем в многочисленных спектаклях, ставившихся в Торки, где тогда жил его друг, и в разных загородных домах, будучи наиболее хорошим в спокойных серьезных пьесах о повседневной жизни. Он никогда, как тогда казалось, не собирался писать пьесы сам.

«Одна особенность, которую он проявил, проживая со мной в Лондоне, – рассказывал Джордж Харрис, – отличавшая Джона от членов нашего сообщества, состояла в том, что он любил поздно вечером бродить в бедных районах города, прислушиваться к разговорам их жителей, иногда посещать ночлежки. Должно быть, он уже тогда собирал житейские впечатления, но и намеком не обнаруживал намерения как-то его использовать.

Он тогда не проявлял особого интереса к социальным вопросам как таковым или к политике. Действительно, это казалось мне весьма характерным для него, что, когда я в 1895 г. был кандидатом в парламент в лондонском избирательном округе как либерал, он, называя себя консерватором, не оказал мне помощи и проявил так мало интереса ко всему делу, что в ночь выборов, когда я вернулся в наши комнаты, я нашел его сидящим и читающим книгу, и он даже не спросил, каков был результат голосования.

Любовь Джона к собакам проявлялась в те дни в том, что он держал очаровательного скайтерьера или шотландского терьера Сильвию в нашей квартире – очень несчастливом месте для ее жизни, бедняжки, наверху здания на Виктории стрит. Ее назвали Сильвией, я помню, как известную танцовщицу тех дней, чья фамилия была Грэй». Естественно Харрис чувствовал обиду за столь равнодушное отношение Голсуорси к его делам, и хотя они сохраняли приятельские отношения, но постепенно разъехались. Джон временно вернулся в родительский дом в Кембридж Гейт, 8, который был построен его отцом совместно с кузенами в ряду десяти зданий южнее, фасадом на Восток в сторону Олбани стрит, сооруженных из батского камня на месте Колизея-ротонды, снесенной в 1875 г., близ Риджент Парка. Однако он сохранил частную квартиру на Глиб-плейсе в Челси в Студиях Кедра 2; откуда несколько позже переехал в Лоуренс Мэнсионс 4 на Набережной Челси и, наконец, завершил холостяцкую жизнь на Обри-Уок, 16а, Кэмпден Хилл, за Гайд Парком. Эта «охота к перемене мест» отражала, и он сам это понимал, его глубокое душевное смятение, имеющее различные и глубокие причины.

За все время своей юридической практики после окончания университета он не проявил к ней никакой склонности и занимался без энтузиазма, что все справедливо расценивали как его неприятие профессии юриста и поверенного. Он вел всего лишь одно дело, которое было поручено ему его родственниками по просьбе отца. Для этой петиции не требовался защитник, и рассмотрение дела в суде потребовало не больше нескольких минут, но отец Джона пришел в суд, чтобы увидеть успех сына. Кузен Джона Эдвин Голсуорси, партнер его отца по фирме и позже ставший Лордом Пармуром, также пришедший в суд, видел, как отец и сын ходили взад и вперед по коридору. Он подошел к ним и рассказал, как завершилось дело. «Отец громко засмеялся и, повернувшись к сыну, сказал: “Джон, подтвердите свое резюме”, и затем, смотря на меня: “Скажите ему, что сказать”. Да, особой самостоятельностью Джон в этих делах не отличался».

По возвращении в Англию из своих длительных путешествий Джон Голсуорси никак не мог найти себя. Эти поиски отражены в его письмах Монике, старшей из сестер Теда Сондерсона. Он писал ей из Гранд Отеля де Бейнс в Ментоне – курортном городе на французском Лазурном Берегу у самой итальянской границы 28 марта 1894 г., где остановился вместе с Шестаковыми, возвращаясь на родину из Крыма. Характеризуя своих русских друзей, он пишет, что их взгляды совершенно такие же, как наши. Побывав в казино в Монте-Карло, он понял, что не должен играть, так как слишком азартен. «Это определенно прекрасная часть мира; более того, Солнце сияет, что после всего является главным. Худшая часть в пейзаже – это голые и серые горы. Это подошло бы Вам, но я люблю больше цвета, и по этой причине его нельзя сравнивать, по моему мнению, с Тихоокеанскими пейзажами. Море и небо удивительно сини и самые синие в Монте-Карло».