Кэтрин Мэнсфилд - Медовый месяц: Рассказы

• Название: Медовый месяц: Рассказы
• Автор: Кэтрин Мэнсфилд
• Издательство: Б.С.Г.-ПРЕСС
• Жанр: Классическая проза
• Год: 2005
• ISBN: 5-93381-161-1

Творчество английской писательницы Кэтрин Мэнсфилд (1888–1923) — яркая страница в прозе XX столетия. Главное наследие писательницы — девяносто три рассказа, созданные за ее недолгую жизнь. На Западе Мэнсфилд считают последовательницей Чехова. Большинство рассказов, вошедших в сборник, русский читатель откроет для себя впервые.

---

«До чего странно! — подумала юная гувернантка. — И то, что сейчас полночь, и вообще… Она выглянула из своего уголка, осмелев и возгордившись тем, что не дала франк носильщику. — Я сама могу о себе позаботиться… Конечно, могу. Главное — это не…»

Неожиданно для нее из коридора донесся грохот шагов и громкие мужские голоса, прерываемые взрывами смеха. Они приближались. Юная гувернантка опять забилась в уголок. Четыре молодых человека в котелках шли мимо, буравя ее взглядами. Один из них игриво показал на надпись «Dames Seules» и все четверо сгрудились у двери, чтобы получше разглядеть малышку в углу. Господи, они заняли соседнее купе. Она слышала, как они топали, устраиваясь, потом все неожиданно стихло, и она увидала прямо перед собой высокого стройного юношу с узенькими черными усиками.

— Мадемуазель не желает присоединиться к нам? — спросил он по-французски. Она видела и других за его спиной, глазевших на нее. Она не встала, не произнесла ни слова, только выпрямилась. — Мадмуазель не желает оказать нам честь? — с откровенной насмешкой переспросил высокий. Кто-то из них прыснул, и все четверо громко рассмеялись. — Мадмуазель очень серьезна, — кланяясь и гримасничая, произнес молодой человек, после чего он снял шляпу. И она опять осталась одна.

— En voiture! En voiture![27]

Кто-то пробежал сначала в одну, потом в другую сторону.

«Хорошо бы сейчас был день или хотя бы еще одна женщина. Мне страшно».

Юная гувернантка выглянула в окно и вновь увидала своего носильщика, бегущего к поезду… того же самого человека, всего увешанного чемоданами. Но… Что он делает? А он в это время поддел большим пальцем наклейку «Dames Seules» и, сорвав ее, стал в сторонке и украдкой взглядывал на ее окно, пока какой-то старичок в клечатой пелерине карабкался на высокую ступеньку.

— Это купе для дам.

— О нет, мадмуазель, вы ошибаетесь. Уверяю вас; мерси, мсье.

— En voi-turre!

Пронзительный свисток. Носильщик с торжествующим видом спрыгнул с подножки, и поезд тронулся. Глаза ее наполнились слезами, сквозь которые она едва различала старика, разматывающего шарф и развязывающего егерскую шапочку. Какой он старый. Да ему не меньше девяноста. Усы совсем белые, глазки маленькие, голубые, за большими с золотыми дужками очками, морщинистые щечки… Забавный старичок… самым очаровательным образом поклонился девушке и спросил на скверном французском языке:

— Помешал вам, мадмуазель? Может, мне собрать вещи и поискать другое местечко?

Нет, она не позволит, чтобы такой старик таскал тяжести…

— Ну уж нет. И совсем вы мне не помешали.

— Тысяча благодарностей, мадмуазель.

Усевшись против нее, он расстегнул пелерину и сбросил ее с плеч.

Поезд словно радовался, что покинул вокзал. Один прыжок — и вот он уже несется в темноте. Юная гувернантка потерла перчаткой окошко и ничего не увидела, кроме раскинувшегося черным веером большого дерева, нескольких фонарей на высокой платформе да важной горной гряды. Из соседнего купе донеслось пение: «Un, deux, trois»[28], — на одной ноте и очень громко.

«Будь я одна, ни за что не решилась бы не то что заснуть, глаза закрыть, — мысленно положила она конец своим сомнениям. — Даже шляпу снять и ноги вытянуть не решилась бы».

От пения в соседнем купе у нее началась сильная дрожь в животе, и она обхватила себя руками под пелериной, стараясь унять дрожь и чувствуя себя по-настоящему счастливой оттого, что рядом с нею нечаянно оказался этот старичок. Она незаметно разглядывала его из-под длинных ресниц. Он сидел прямо, даже слегка выпятив грудь, с опущенной головой и стиснутыми коленями, и читал немецкую газету. Вот почему он так смешно говорил по-французски. Конечно, он немец и, наверное, какой-нибудь военный, полковник или генерал, решила она, только все это в прошлом, сейчас он уже слишком стар для службы. Однако выглядит он здоровым и вполне бодрым. В галстуке булавка с жемчужинкой, на мизинце кольцо с темно-красным камнем, из верхнего кармашка пиджака выглядывает кончик шелкового платочка. На него и впрямь приятно посмотреть. Старики обычно такие противные. Она терпеть не могла, когда они несли ужасную чепуху или отвратительно кашляли… У него нет бороды. В этом все дело. Розовые щечки и белые усы. Старичок опустил газету и наклонился к ней с милой учтивостью.

— Мадмуазель говорит по-немецки?

— Ja, ein wenig, mehr als Französisch[29] — ответила гувернантка и при этом так густо покраснела, что ее синие глаза стали почти черными.

— Ах, так! — Старичок вновь мило поклонился ей. — Тогда, может быть, я осмелюсь предложить вам иллюстрированные газеты?

Он стянул резинку с небольшого рулона и подал ей газеты.

— Благодарю вас.

Она была в восторге от того, что может заняться картинками, но сначала решила все-таки снять шляпу и перчатки. Она встала, отшпилила коричневую соломенную шляпку и аккуратно положила ее на полку рядом с корзинкой, потом стянула с рук коричневые лайковые перчатки, туго скатала их и спрятала на донышке шляпки, села, удобно скрестив ножки, и положила газеты на колени. Старичок ласковым взглядом оценил ее маленькую обнаженную ручку, переворачивающую большие страницы, нежные губки, шевелящиеся, когда ей попадались особенно трудные слова, сияние белокурых волос. Увы, для гувернанточки чревато трагедией иметь волосы, которые наводят на мысли о мандаринах и ноготках, абрикосах, пестрых кошках и шампанском! Вероятно, именно об этом думал старичок, не отрывавший глаз от нежной красавицы, которую не могло испортить даже темное уродливое платье. Вероятно, от гнева, что такое юное и слабое создание едет одно ночью, без всякой защиты, покраснели у него щеки и губы. Кто знает, не взыграла ли в нем немецкая сентиментальность: «Ja, es ist eine Tragödid![30] Боже, боже, почему эта девочка не моя внучка!»

— Благодарю вас. Мне было очень интересно, — сказала она, мило улыбнувшись, и вернула ему газеты.

— Вы прекрасно говорите по-немецки. Верно, уже бывали в Германии? — спросил старичок.

— Нет, никогда, в первый раз… — Она немного помолчала. — Я первый раз еду за границу.

— Неужели? Удивительно. А мне показалось, что вы привыкли путешествовать.

— Как раз наоборот… В Англии, правда, я много ездила и один раз была в Шотландии.

— Странно. Я тоже один раз был в Англии, но английского совсем не знаю. — Он хотел было что-то сказать, даже поднял руку, но лишь покачал головой и засмеялся. — Нет, ужасно трудный язык… Как ты поживаешь! Пожалуйста, мне пройти Лестерскваар…

Она тоже засмеялась.

— Иностранцы всегда говорят…

И они немного поболтали на эту тему.

— Мюнхен вам понравится. Это замечательный город. Музеи, кинематограф, галереи, красивые дома, прекрасные магазины, концерты, театры, рестораны. В Мюнхене есть все. Я очень много бывал в Европе, но возвращаюсь всегда в Мюнхен. Там вам будет хорошо.

— Я буду жить не в Мюнхене, — с робостью произнесла юная гувернантка. — В Аугсбурге, у одного врача, гувернанткой.

— Ах, вот оно что.

Он знает Аугсбург. Аугсбург… как бы это… в нем нет красоты. Солидный промышленный город. Однако если она вообще не знает Германии, то и там наверняка найдется что-нибудь интересное.

— Конечно, найдется.

— Все-таки жалко, что вам не удастся повидать Мюнхен. А вы устройте себе маленькие каникулы по пути в Аугсбург и запаситесь приятными воспоминаниями. — Он улыбнулся.

— Боюсь, это невозможно, — серьезно, даже несколько сурово сказала гувернантка и покачала головой. — Одна…

Он сразу понял и сдержанно поклонился. Больше они не разговаривали. Поезд, круша тьму, летел вперед, открывая свою огненную грудь горам и долинам. В вагоне было тепло. Девочке показалось, что она отдана во власть кого-то сильного, стремительно уносящего ее в неведомую даль. Постепенно в коридоре заходили, заговорили, заскрипели… Голоса… Свист… В окно впились длинные дождевые иглы… Но это не имело значения, потому что происходило снаружи… У нее есть зонтик… В конце концов нижняя губка у нее слегка оттопырилась, она вздохнула о чем-то, разжала и сжала пальчики в кулачки и крепко заснула.

— Пардон! Пардон!

Она проснулась, услышав, как закрывается, скользя, дверь купе. Что случилось? Наверное, кто-то вошел и вышел. Старичок все так же сидел в углу, только спину он держал еще прямее, чем раньше, руки засунул в карманы, и вообще вид у него был явно недовольный.

— Ха! Ха! Ха! — донеслось из соседнего купе. Еще не совсем проснувшись, она поднесла руки к волосам, желая убедиться в том, что не спит.

— Позор! — буркнул старичок то ли себе, то ли ей. — Грубые животные. Боюсь, они вас побеспокоили, милая фрейлейн.

Да нет. Она все равно уже проснулась. На холодных серебряных часиках половина пятого. Голубой свет уже заполнил купе. Когда она протерла кружочек в запотевшем окне, стали видны светлые лоскуты полей, россыпи белых домишек, похожих на грибы, дорога, как на картинке, обсаженная тополями, река. Красиво! Все красивое и все чужое! Даже розовые облака на небе. Заметно похолодало, но она сделала вид, что ей еще холоднее, чем на самом деле, задрожала, начала тереть руки, натягивать повыше воротник пальто — и все оттого, что была счастлива.